Светя другим – сгораю

– Что-нибудь написать нужно, а то чем ты будешь заниматься целых две недели? Впрочем, можешь приходить ко мне в больницу, чтоб совсем без дела не сидеть. Поконсультируешь немного, поделишься опытом зарубежных коллег.

– Пап, я найду себе развлечение, правда, – сказал Матвей. – Я очень много работал и очень сильно устал за последнее время. Мне нужен отдых.

– Никто ведь не просит тебя оперировать, – сказал папа и отпил кофе. – Отдыхай, кто мешает-то? Только обещай, что найдёшь время и заскочишь ко мне в больницу. На тебя там все хотят посмотреть.

Матвей вздохнул.

– Ладно, пап. Как-нибудь выберу время.

– Вот и хорошо.

Папа вдруг отставил кружку и посмотрел Матвею в глаза.

– Я ещё кое о чём хотел с тобой поговорить, пока мы одни.

– О чём? – спросил Матей.

Он уже не ждал ничего хорошего.

– Михалевич много тебя хвалил, хотя и поругать не забыл, – начал отец. – При маме я не стал говорить. Как бы тебе сказать… Ты хороший врач, Матвей. Но нельзя создавать неприятности человеку, который заботится о твоей карьере. Нельзя бить руку, которая тебя кормит. Ты понимаешь, о чём я?

Матвей набрал в грудь побольше воздуха.

– С доктором Михалевичем, как и с другими хирургами, у нас часто возникают споры, – сказал он. – И это нормально. Это естественный рабочий процесс.

– Да споры спорами, бог с ними, – махнул рукой отец. – Но ведь иногда до споров даже не доходит. Ты просто делаешь то, что хочешь, ни с кем не подумав что-либо обсудить.

– Я делаю не то, что хочу, а то, что надо. И обычно мне хватает опыта, чтобы разобраться самостоятельно.

– А что за история с пациентом без страховки? – спросил отец прямо. – Ваша больница отказала ему в обслуживании. Так чего ты полез его лечить?

– Это был молодой парень, эмигрант, которому дали ночью по голове, – ответил Матвей. – Стоило хотя бы убедиться, что ему не нужна операция. Всего-то сделать КТ и замотать голову бинтами. Я не понимаю, какие ко мне могут быть вопросы? Я всё оплатил.

Папа снова притянул к себе чашку, но не пил, а только стучал по ней подушечками пальцев.

– Сын, ты знаешь, я не жадный человек. И ты не жадный человек. Но всех за свой счёт не вылечишь. Если пациенту вашей больнице по какой-то причине отказывают в обслуживании, тебе не за чем идти наперекор начальству.

– Приказа не прикасаться к нему или дать ему умереть не было. Так что ничью волю я не нарушил.

– Матвей, – выдохнул папа, потерев переносицу за очками. – О чём ты говоришь? Никто не хотел, чтобы он умер. Я о другом. Ты многого добился за эти пять лет. И заметно выдвинулся. Но это не значит, что пришло время своевольничать.

– Если я там чего-то и добился, – сказал Матвей, чувствуя, что разговор пора прекращать, – то как раз за счёт своей самостоятельности и умения нести ответственность. Я не рискую жизнями пациентов, не красуюсь и не корчу из себя героя. Но если надо помочь – помогаю.

– Матвей, ты ведь всегда был неконфликтным и благоразумным. Вот и сейчас, переходя на новое место, пожалуйста, думай о том, что идёт на пользу твоей карьере, а что нет.

Матвей молчал.

Почему отец решил, что он уже согласился на новое место? Ему ведь ясно сказали – взял отпуск, чтобы подумать. Да отец, наверное, и не слышал этого. У него в голове карьера сына расписана до самой пенсии.

– Споры с начальством – последнее дело, – продолжал папа. – В них всегда будешь дураком, как бы ни был прав. Конечно, ты теперь врач, хирург, тебя унижает, когда кто-то пытается командовать, но пока ты сам не станешь заведующим, придётся с этим мириться.

Матвей поднялся. Почти полная кружка кофе отправилась в раковину.

– Пойду бегать.

– А вот это правильно, – сказал папа. – Который там час, кстати? У-у-у. Пора собираться, в 12 у меня совещание.

Матвей пошёл в свою комнату и лёг на кровать. Потолок отплыл немного вправо, но потом вернулся обратно.

С отцом всегда было непросто, а теперь он наслушался Михалевича и стал совершенно невыносим. А ведь как раз Михалевич вытянул на свет эту историю с эмигрантом. Другим начальникам нет дела, чем занимается и кому помогает доктор Филь, если больнице не приходится за это платить.

Тошнота из пустого желудка карабкалась к самому горлу. Надо поесть. Сейчас отец уедет на работу, и Матвей спокойно позавтракает. На миг он даже задумался о пробежке, но она скорее добьёт его, нежели оживит. А свои кроссовки последний раз он видел в больнице. Неужели всё-таки забыл? Немного отдохнёт и посмотрит в чемодане.

Ему бы поспать ещё, да разве можно уснуть, зная какая встреча ждёт вечером?

Глава 8.

Такси остановилось возле громоздкого бизнес-центра, собранного из голубоватых стекляшек, за полчаса до конца рабочего дня. Нелогично маленькую для такого здания стоянку и узкую дорогу вдоль фасада, заполнили припаркованные машины, втиснутые в каждый сантиметр асфальтированного пространства.

Матвей, поглубже вдохнув, вошёл в прозрачные двери здания. В таких местах он чувствовал себя неловко. Все эти люди в деловых костюмах, эта офисная аккуратность и чистота так не похожи на то место, где работает он. В больнице сам воздух напряжённее, острее, жёстче. А чистота и стерильность там заканчивается с первой открытой раной.

Матвей направился к стойке информации. Девушка с заплетенными по кругу волосами и синим шейным платком улыбнулась ему, оторвавшись от своих дел.

– Чем могу помочь?

Матвей тоже улыбнулся и, по блеску её глаз вспомнив, как действует на женщин его улыбка, сразу почувствовал себя увереннее. Уточнил, чуть понизив голос, здесь ли офис компании «Ad rem».

Да, на третьем этаже.

Хорошо.

Потом, надеясь не показаться девушке подозрительным (или хотя бы пусть она подумает, что он полицейский, а не психопат), Матвей спросил, пользуются ли сотрудники только этим выходом или в здании есть ещё, и узнал, что вход и выход из здания осуществляется только по электронным пропускам и через вон тот турникет.

Прекрасно.

Матвей ещё раз улыбнулся и, прихлопнув ладонью по стойке, пошёл к выходу. Лучше он подождёт Алику на улице.

Возле высоких дверей вокруг урн курили люди в строгой офисной одежде, начхав на зачёркнутые сигареты прямо у них над головами. От табачного дыма Матвею самому захотелось курить. Он поискал глазами, где можно присесть, но на тротуаре, до половины занятом капотами автомобилей, что в одну, что в другую сторону, не было ни одной скамейки.

Он точно проморгал бы Алику, если бы взгляд не вырвал из окутавшей его стеклянной серости алое пятно наброшенного на плечи, разлетающегося на ходу пальто.

Матвей не сразу узнал её. Сначала только обратил внимание на внезапно возникшую из пустоты яркость, а потом заметил что-то знакомое в походке, движениях, наклоне головы с тёмно-рыжими, скрученными в тугой пучок волосами.

Она шагала быстро, почти бежала, придерживая одной рукой край пальто, глядя на узкую полоску асфальта у себя под ногами. Ещё немного, и она скроется за углом здания, в переплёте внутренних дворов, не заметив Матвея и даже не узнав, что он видел её.

– Алика.

Голос подвёл, прозвучал слишком тихо, чтобы его услышать в городском смешении звуков – слякотном чавканье резины по асфальту, урчании автомобильных моторов и кондиционеров.