Светя другим – сгораю

Светя другим – сгораю
Александра Морозова

Как сильно нас держит прошлое? Почему не отпускают ошибки юности? Да и можно ли считать ошибкой логичный и оправданный шаг?Главный герой – успешный врач, работающий за границей, – возвращается в родную страну, чтобы понять, верным ли было решение ради карьеры покинуть любимую…

Александра Морозова

Светя другим – сгораю

Глава 1.

Матвей надеялся проспать весь полёт, но никак не мог уснуть – то и дело ворочался в кресле, пытаясь поудобнее пристроить чересчур длинные ноги. Наконец, он закрыл глаза и стал медленно считать про себя по-английски. Дошёл до сотни. До двух сотен. Сбился. Вновь открыл глаза.

Парень на соседнем месте вырубился, едва самолёт набрал высоту. Матвей слушал посапывающее дыхание незнакомца и лишь завидовал его здоровому сну.

Экран, встроенный в впереди стоящее кресло, предлагал пёструю ленту фильмов на выбор. Ни один не вызвал у Матвея интереса. Он включил какую-то комедию, едва взглянув на название, но выключил, не досмотрев и до середины.

Его раздражало место возле прохода. Раздражало, что выпитый в аэропорту джин не превратился в снотворное, что полёт из Нью-Йорка в Москву длится одиннадцать часов.

Раздражали мысли, спутанные, как поражённые мальформацией сосуды.

Матвей не верил, что летит домой. Решился внезапно, забронировал билет прямо на дежурстве, ещё до того, как договорился с шефом об отпуске. Коллеги решили, что у него что-то случилось. Случилось, да. Но что?

Стюардесса в тёмно-синей форме улыбнулась, проходя мимо. Матвей машинально улыбнулся в ответ, даже не заметив, насколько она привлекательна.

Напряжённо, словно его потянули за волосы, заныл затылок. Матвей выпил воды и заставил себя расслабиться. Коснулся головой спинки кресла, снова закрыл глаза и представил себя в кабине пилота. Он понятия не имел, как управлять самолётом, и просто фантазировал, отрывочно припоминая фрагменты из фильмов о лётчиках. Вот он кладёт руки на штурвал, и приборы вокруг загораются зелёно-красными огоньками. В разделённом надвое лобовом стекле виднеется небо изнутри.

Многие мальчики в детстве хотят стать пилотами. Матвей никогда не думал об этом. А зря. Ему нравилось тихое ощущение полёта. И лётная униформа сидела бы на нем не хуже белого халата.

Одиннадцать часов за штурвалом или одиннадцать часов в операционной?

Он с детства знал, что будет врачом. Только в девять лет Матвей думал, что врач – герой, способный вылечить любого чудотворными пилюлями и волшебными хирургическими инструментами. В двадцать девять же окончательно убедился, что медицина – это не всегда жизнь. Это ещё и страх, боль и смерть, которые часто оказываются сильнее врача.

Матвей даже не помнил момента, когда разбилась его детская мечта. Это произошло естественно и как-то само собой. Но если бы сейчас ему предложили начать всё заново, он подал бы документы в тот же медицинский университет. Без белого халата нет и его самого.

Значит, высокое звание врача[1 - Из клятвы российского врача.]стоило того, чтобы пренебречь собственной жизнью?

Самолёт скользил, рассекая упрямым носом облака. Вместе с ним заскользили мысли Матвея. И вдруг – едва ощутимый толчок. Что это? Воздушная яма? Словно блуждающий по артерии на подступах к мозгу катетер уткнулся в стенку сосуда. Весь самолёт внезапно уменьшился до того, что поместился на кончик этого катетера, и в потоке крови двинулся вверх по позвоночной артерии к базилярной и дальше – к средней церебральной.

Мысли стали удаляться, растягиваться и переплетаться, и Матвей не заметил, как уснул.

Просыпался несколько раз, но окончательно – перед самым приземлением. В голове гудели отголоски самолётных двигателей, пока Матвей, зевая, ждал свой огромный чемодан и гитару в зале выдачи багажа.

Ночь слишком затянулась. Самолёт вылетел в шесть вечера, летел почти половину суток, а сел в час пополуночи. Организм обманывал Матвея предчувствием розовых утренних лучей, но из стеклянных дверей терминала он вышел в блестящую октябрьскую темноту.

Матвей никого не просил встретить его в аэропорту. Он шёл к стоянке такси, слушая стук колёсиков чемодана по тротуарной плитке. Холодный воздух остудил голову, поборол сонливую усталость.

Назвав водителю адрес, Матвей впервые задумался, нет ли у него теперь американского акцента. Пять лет он оттачивал свой английский, заставлял себя даже думать на нём, чтобы овладеть как родным языком.

В окне автомобиля плыла Москва – немного забытая, но в то же время знакомая с самого детства. Матвея захлестнуло ощущение, что всё это уже происходило. Что он уже был здесь, уже проживал эту поездку в такси, видел бело-жёлтые огни вдоль шоссе, вывески магазинов, глянцевые листья деревьев на бульварах. Он словно смотрел сон, повторяющийся ночь за ночью. Вот только никак не мог разгадать, что же будет дальше.

После заката Москва совсем другая. Днём она притворяется, красуется перед туристами блеском куполов, роскошью витрин на Тверской, оживлённым гулом Старого Арбата. А ночью, подсвеченная мягким уличным освещением, она, как молчаливый друг, готова выслушать тебя на кухне с сигаретой в руке.

Доехали быстро. Матвей вышел из такси и полминуты рассматривал громаду дома в семнадцать этажей. Когда он жил здесь, редко поднимал глаза на бесчисленные окна и балконы. А ведь в некоторых даже сейчас горел свет.

У порога квартиры он старался не шуметь, но каждое бряцание ключей эхом гремело вверх и вниз по подъезду. Пальцы давно отвыкли от ключа родного дома, его формы и веса.

– Наконец-то! – воскликнула мама и потянулась обнимать Матвея, едва он вкатил в квартиру чемодан. – Мы заждались! Всё-таки надо было отцу тебя встретить. Господи, ты и гитару с собой приволок! На две недели мог бы оставить её там, ничего бы не случилось.

От мамы даже дома пахло духами. Она поцеловала Матвея и тут же стёрла ладонью след от помады, царапнув его по щеке массивным кольцом в виде раскрытой розы.

– Гитара не помешает, – сказал отец, с улыбкой пожимая Матвею руку. – Будешь играть для нас по вечерам.

Он хлопнул сына по плечу. Тонкая золотистая оправа очков блеснула, когда он поднял подбородок, чтобы вглядеться Матвею в глаза. Зачёсанные назад, немного пушащиеся волосы на висках, заметно поседели.

– Я привёз её в подарок, – сказал Матвей и, пока не начались расспросы, добавил: – А вы что не спите? Поздно уже.

Он снял с плеча и бережно прислонил к стене прошитый поролоном кейс с гитарой, стал расстегивать пуговицы пальто.

– Успеем выспаться, – сказал отец. – Три месяца тебя не видели! Ведь три, Верушка?

– Три! И за ту неделю, что мы у тебя гостили, ты был дома, дай бог, дня два.

– Да ладно вам, – улыбнулся Матвей. – Я же вчера звонил.

– Что нам твои звонки! – отмахнулась мама. – Тебя всё равно невозможно выцепить больше, чем на десять минут. Мой руки и иди к столу! Или я зря полдня стояла у плиты?

В квартире всё было новым. Песочные, коричневые, светло-серые оттенки, яркие детали, массивные люстры, зеркала в нелепых рамах. Мама постоянно присылала Матвею фотографии того, как идёт ремонт, и восторгалась тем, какая теперь плитка на кухне, пол в гостиной, бра в прихожей.

Матвей восторга не разделял. Ему ещё тогда всё показалось каким-то чужим. Сейчас же, очутившись среди этого буйства дизайнерских идей, он вовсе чувствовал себя остановившимся в отеле. Или пришедшим в музей, где старинную обстановку попытались заменить дорогой лжеклассической мебелью.

Будьте любезны ничего не трогать руками.

Он особо не разглядывал прихожую и коридор, но увидев, как изменилась ванная, забеспокоился, не добрались ли ухоженные мамины ручки до его комнаты и не превратили ли её в роскошный и бестолковый гостиничный номер.

Из прихожей прямым углом вглубь квартиры выходил коридор. Такой широкий и длинный, что в четырнадцать лет Матвей гонял по нему мяч, пока две недели сидел дома с ветрянкой. Слева двери в ванную и в спальню родителей. Справа – в гардеробную и в комнату Матвея. Дальше коридор, как река, впадал в огромную столовую, практически врезаясь в длинный овальный стол – единственную вещь, которая пережила все мамины ремонты. Матвей помнил его ещё в их старой квартире. Но сейчас он был обставлен дюжиной новых тяжелых стульев с бархатной обивкой цвета фиолетового тюльпана. Кухню отделяла от столовой лишь линия на полу, где паркет сменялся мраморной плиткой. Полностью новый гарнитур цвета слоновой кости славился какими-то специальными доводчиками на дверцах, которыми мама жутко гордилась. Почти у самой разделительной полосы возвышался остров с двумя стульями на длинных, как для бара, ножках.

С другой стороны к столовой – так же без дверей и стен – примыкала гостиная. Новый огромный диван напротив нового огромного телевизора. Новые застеклённые шкафы для маминых антикварных безделушек. Новые кресла и новый журнальный столик с зеркально блестящей поверхностью. И всё это на фоне обновлённых стен, полов и, насколько мог судить Матвей, даже потолка.

– Как тебе? – спросила мама. В глазах её отражался блеск хрустальных бокалов. – Правда, пока не все готово. Я хочу поменять ещё кое-что. Шторы, светильники, может, картины.

– Вживую выглядит шикарнее, чем на фотках.

Мама улыбнулась. Это она и хотела услышать.

Папа молча прошагал к своему месту за столом. Интересно, в какую сумму вылились ему мамины причуды?

Стол уже был накрыт. В Штатах о домашней еде Матвей вспоминал с особой грустью. Вечно пустой холостяцкий холодильник, перекусы на бегу и остывший кофе доводили его до отчаяния.

Мама приготовила отбивные, несколько салатов и любимое блюдо Матвея – жареную с луком картошку. Сколько он сам ни пытался приготовить её так же вкусно – никогда не получалось.