Светя другим – сгораю

На большом блюде лежали ещё горячие пирожки с красивым швом посередине, пахнущие детством. Мама всегда пекла их с тремя начинками: с мясом, с картошкой и с вишней. Матвей любил только такие.

– Михалевич о тебе восторженных отзывов, а это большая редкость! – сказал отец, едва Матвей успел съесть свою отбивную. – Когда мы учились, он был отличником и считал, что все остальные бездари, а только он один чего-то стоит. Прямо высказывать не решался, но в разговоре всегда было понятно, какого он о тебе мнения. А возможно, Михалевич и был прав. Дальше всех ведь забрался! Остальные мои однокурсники кто где, а только он за океан смог пробиться.

– Он и вправду искусный хирург, – произнёс Матвей и потёр пальцами вилку, не торопясь накалывать на неё золотистую картофельную соломку, остывающую на тарелке.

– То-то! Но мне куда важнее другое. Раз ты ему нравишься, он ни за что тебя от себя не отпустит. Видишь, в Бостон перебрался, и сразу тебе местечко нашёл у себя под боком. Считай, ты там уже зацепился, теперь только потихоньку вверх ползти.

Матвей отложил вилку и взглянул на маму. Она сидела, коснувшись лопатками спинки стула, и смотрела куда-то на окно, подняв острый подбородок. Может, решала, какие купить шторы.

Она родила Матвея в девятнадцать, и с того дня время потеряло власть над ней. Она менялась, но нельзя было сказать старела. Изящества и женственности в ней меньше не становилось. Да и девчачьей вредности, капризов и упрямства тоже.

– Я не уверен, что хочу ехать в Бостон, – честно признался Матвей. – В моей больнице согласны оставить меня после ординатуры. Я взял отпуск, чтобы подумать.

– Твоя больница по сравнению с той клиникой – перевязочный пункт, – возразил отец, всем своим видом показывая, что тут и думать нечего. – Я понимаю, в Филадельфии уже слаженный коллектив, определённая репутация – на новом месте придётся заново показывать себя. Но если хочешь стать выдающимся нейрохирургом, тебе нужно соответствующее учреждение, где ты сможешь заниматься наукой, а не только дыры в черепе сверлить. Как, кстати, твои статьи? Написал ещё что-нибудь?

Матвей отпил вино и пожалел, что не может задержать его во рту до конца ужина.

– Нет. Только те три, что ты уже читал.

– Когда ему писать, Саш? – поморщилась мама так, словно её вино кислило. – Он ведь целыми днями пропадает в больнице. Даже девушку себе за пять лет не нашёл!

Матвей вздохнул, посмотрев на глянцевый потолок, в котором отражалась блестящая торжественность семейного ужина.

– Надо заниматься наукой, это только в плюс будет! – гнул своё отец. – У тебя сейчас как раз отпуск. Так и займись! А я тебе помогу. Выбирай тему. Вместе мы такую статью напишем, что!..

– Давай только не сегодня, – прервал Матвей, боясь, как бы отец не притащил за стол ноутбук. – И вообще, мне ближе практика.

– Практика всем ближе. Но для неё хватит простого умения, а вот наука…

– Да что ты к нему пристал! – вдруг крикнула мама. – Сын только с самолёта. Дай ему отдохнуть! Никуда твои статьи не денутся!

Папа рассеянно заморгал, взял свою чашку с чаем – он не пил спиртного – и проговорил под маминым упрекающим взглядом:

– Да. Потом потолкуем.

Матвей готов был расхохотаться, но сдержался.

– Уже почти три, – примирительно сказал он. – Я хочу прилечь. У тебя завтра выходной, пап?

– У твоего отца не бывает выходных, – сказала мама прежде, чем папа успел открыть рот.

– А как ты хочешь, Верушка? – улыбнулся отец. – Вся больница на мне.

Мама вздохнула.

– И правда, пора спать. Завтра к нам придут гости.

– Гости? – удивился Матвей.

Он взглянул на отца и по тому, как задвигались очки у него на носу, понял, что для папы это тоже неожиданность.

– Да, – невозмутимо ответила мама. – Я позвала на ужин твоих друзей по институту.

– Это ещё зачем? – спросил Матвей.

– Пусть полюбуются на тебя воочию. Когда теперь у них будет такая возможность?

Матвей посмотрел на маму, стиснув зубы. Её сюрпризы часто приходились не к месту.

– У меня уже есть планы на завтра, – сказал он.

– Так отмени, – мама пожала плечами, описала бокалом полукруг в воздухе и, глотнув вина, добавила: – Или перенеси. А может, ты и успеешь. Ребята придут к пяти.

Матвей не стал спорить – бесполезно. Залпом допил своё вино и поднялся.

– Пойду к себе. Спокойной ночи.

Уже входя в комнату, он вспомнил, что чемодан остался в прихожей. Пошёл за ним, и на стене в коридоре заметил новую картину. Она была большой, светлой и странной. Сливающиеся в вертикальные и горизонтальные полосы, бело-серые, точно заснеженные, стволы берёз. Просто стволы, без листвы, без земли. Как на обрезанной фотографии.

Матвей не стал искать в ней смысла. Утром посмотрит свежим взглядом, может, что и увидит.

– Ты привёз все свои вещи? – улыбнулась мама, когда он прикатил в комнату здоровущий чемодан и оставил его у изножья кровати.

– Не нашёл сумки поменьше.

– Так купил бы.

– Сначала как-то не подумал, а потом уже поздно было бегать по магазинам.

Мама закивала головой – знаю-знаю – и подошла ближе.

– Мы ничего здесь не трогали, – сказала она. – Как ты и просил.

Матвей окинул взглядом свою комнату и вмиг успокоился. Всё в ней осталось прежним и на прежних местах. Большая кровать, накрытая синим покрывалом, тяжёлые серые шторы. Письменный стол с чёрной тонконогой лампой и небольшим круглым креслом. Напротив кровати стеллажи с книгами и тёмно-серый шкаф для одежды. Ближе к двери, под самым потолком – турник. Матвей прикинул, сколько раз смог бы теперь подтянуться.

– Да, – сказал он. – Спасибо.

– Хотя здесь стоило бы обновить мебель, – намекнула мама.

– Нет, – ответил Матвей, а потом улыбнулся, сглаживая свою категоричность. – Меня всё устраивает.

– Тут слишком мрачно, – тон мамы становился настойчивее. – И слишком просто. Посмотри, как здорово стало в других комнатах. Почему ты не хочешь и здесь что-нибудь поменять?

– Просто не хочу.

– Не понимаю, что ты так цепляешься за эту серость? Почему это вообще так важно? Ты здесь пять лет не был и неизвестно, когда приедешь в следующий раз.

– Ну и что? Это ведь моя комната. Пусть здесь всё будет так, как нравится мне.