Светя другим – сгораю

Матвей поморщился.

– Оксана не была в меня влюблена. Ни она в меня, ни я в неё.

Он быстро глянул на маму, прикидывая, что она знала об их с Оксаной отношениях (что-то ведь наверняка знала!). Она сидела, посматривая на ребят будто невзначай, но Матвей видел – её любопытство обострено до предела.

– Тогда что ж она липла к тебе, как шерсть к халату? – засмеялся Антон. – А когда ты её бортанул, у неё вообще крышу снесло! Что она только ни делала, чтобы тебе подгадить.

– Я помню, как она начинала кашлять, когда ты пытался сбежать с пар Ткачёва, – сказал Толик. – Он у нас вёл отоларингологию и требовал обязательного присутствия на всех лекциях. Или не видать зачёта, – пояснил он Веронике Николаевне. – Матвей придёт, отметится, а через полчаса вещи соберёт и тихонечко к выходу. Эта заметит и давай задыхаться. Ткачёв оборачивался, видел Матвея, а его-то, двухметрового, отовсюду видно, и начинал при всех его честить, а в итоге: «Продолжаем лекцию. Садитесь, Филь. После пары я хочу увидеть ваш подробный конспект».

– Ничего себе! – смеялась мама и, посмотрев на Матвея, добавила: – Жаль, отец о твоих побегах ничего не знал.

– Тетради его рвала, – вспоминала Люба. – Воровала листы с контрольными, помнишь, Матвей? Тебе потом «неуды» ставили, заставляли пересдавать.

– Это ещё что! – сказал Антон. – А какие она сплетни распускала! И ладно бы только о нём, так она и меня в свои россказни втянула! Наболтала первокурсницам на дне студента, что мы с ним эти… ну… активный и пассивный. Хотя чего ещё ожидать от её перепелиных мозгов! Насмотрелась тупых комедий. А я потом два месяца ни к одной подкатить не мог, все на меня как на идиота смотрели.

Матвей заставил себя улыбнуться этому, как глупой шутке. Чем на самом деле Оксана портила ему жизнь, ребята и мама даже не догадывались.

– Обидел ты её страшно, – сказала Люба. – Оксана считала, что любого сможет у своей ноги удержать, а ты взял и вырвался.

Матвей не спеша осушил свой стакан, даже проглотил недотаявшую льдинку; в горле было сухо, словно он вдохнул песка.

– Как пить дать, она тебе это припомнит, – предрёк Антон.

– Зачем ей? – отозвался Матвей. – Я слышал, она вышла замуж, у неё всё хорошо.

– Так она уже разводится, – сказала мама.

Матвей усмехнулся:

– Что-то быстро. А впрочем…

Он слишком хорошо знал Оксану, чтобы удивиться.

– Уж ни тебя ли она ждала, а, Матвей? – подмигнул ему Антон и жестом попросил передать виски.

– Вряд ли, ведь на развод подала не Оксана, а её муж, – сказала Люба. – Он был уверен, что она ему изменила.

– Там такая история, что не поймёшь, кто прав, кто виноват, – сказала Вероника Николаевна и доверительным тоном продолжила: – мне её мама рассказала, что муж даже замахнулся на Оксану, когда приревновал к какому-то знакомому или пациенту. А с виду такой приличный молодой человек. Скромный, молчаливый. Мы познакомились с ним на юбилее Оксаниного папы. Кто же знал, что он окажется таким Отелло!

Антон хлебнул из стакана и оскалился в пьяной улыбке.

– Удушить её хотел, что ль?

– Ты Оксану-то помнишь? – подал голос Толик. – Она сама кого хочешь задушит.

Антон рассмеялся громче прежнего и прихлопнул ладонями по столу, отчего посуда испуганно зазвенела. Люба тоже засмеялась – как-то грубо и заторможено, словно шутка до неё не дошла или не показалась смешной. Она широко раскрыла рот, и Матвей заметил, что со студенческих пор Люба так и не выпрямила зубы.

Сам Матвей ухмыльнулся, но ничего не сказал. Оксану не исправить замужеством. Другой бы убил за измену. Считай, легко отделалась.

– Как не стыдно! – сказала Вероника Николаевна. – Вы же друзья и должны её поддержать.

– Матвей с ней больше всех дружил, – отозвался Антон, охватив рукой спинку соседнего стула. – Вот он пусть и поддерживает!

И подразнил Матвея взглядом: Ну ты меня понял.

Обычно Матвей недолго слушал шутки Антона и ловко затыкал потоки его воспалённого красноречия. Но сейчас ему было всё равно, что несёт этот кретин. Матвей выпил и налил себе ещё.

– Вкусное вино, – сказала Люба, щурясь на бутылочную этикетку. – Испанское, я смотрю.

– Да, – ответила Вероника Николаевна. – Это из Сашиных запасов. Пациенты часто дарят ему алкоголь, а ведь он совсем не пьёт. Куда ему, и так полусонный! Пробовал отказываться, не брать – несут всё равно. Матвей! Что ты сидишь? Налей Любаше вина. У неё бокал пустой.

Матвей коснулся прохладной бутылки, искренне желая, чтобы всё это скорее закончилось и его оставили в покое. Взял бокал, наклонил. Вино медленно заструилось по изогнутому стеклу. Оно напоминало тёмную и густую венозную кровь. Матвею на миг показалось, что в воздухе даже запахло ею.

Лена умерла.

Эта мысль появилась внезапно, и стол, приятели, шутки, смех – всё вдруг исчезло перед страшным осознанием – Лена умерла.

В голове Матвея она была жива. Была полна сил. Её бессчётные цепочки и браслеты звенели, стоило ей пошевелиться. Её голос колыбельной вливался в уши, когда она читала, чуть картавя, стихи Есенина, Ахматовой, Блока – на русском, а потом по-французски, с идеальным выговором – Бунина и Пастернака, Гюго и Рембо. Её морщинки казались нарисованными вокруг глаз, во всём видящих надежду.

А теперь нет больше ни этих глаз, ни голоса, ни серебряного перезвона, вторившего движениям её тела. Нет ни Алики, ни Пашки, которые могли бы разделить с ним боль, как делили все до его поездки в Штаты.

И почему они не сообщили ему?

Что бы ни случилось, какие бы обиды между ними ни встали, об этом они должны были сказать!

Из прихожей послышался щебет дверного звонка. Матвей опомнился, заморгал, чтобы избавиться от влажного тумана в глазах.

Все посмотрели на него. Сначала Матвею показалось, что они прочитали его мысли, но вскоре сообразил – им просто интересно, как он встретит Оксану.

Руку всё ещё отяжелял бокал с вином. Он протянул его Любе.

– Открой дверь, – попросила мама подозрительно миролюбиво. – А я пока проверю пирог.

Матвей молча поднялся. Оксана ли пришла или кто-нибудь другой – ему было безразлично. Он не торопился. Голова упоительно кружилась, ноги мягко ступали по новому, жутко дорогому полу.

А вдруг это Алика? На секунду Матвей представил, что она вправду стоит за дверью. Может, как-то узнала, что он вернулся, и сама пришла? Одной её улыбки хватило бы, чтобы пережить этот вечер.

Звонок повторился.

Матвей почти поверил, что сейчас увидит любимые рыжие волосы и эту самую улыбку – сдержанную, но с особым, страстным послевкусием, – и не глядя на экран видеоглазка, распахнул дверь.

Первое, на что упал его взгляд, – огромная, поражающая точностью окружностей грудь. Её бы узнал каждый парень в мединституте. Шесть лет она оставалась особой гордостью вуза, приманкой для глупых ботаников, отождествляющих с ней учёбу в медицинском. Следом появились широкие плечи, белокурые пряди на фоне тёмной ткани пальто и чересчур густые ресницы на веках маленьких зорких глаз.

– Привет, Матвейка! – кинула Оксана и переступила порог.

Матвея раздражало, когда его имя сокращали или как-нибудь ласково уменьшали. Больше не надеясь, что этот вечер что-то спасёт, он улыбнулся скорее своей наивности.

– Здоро?во, Ксюнь.