Превратись. Первая книга

– Хуже.

Медведь видел, что Веда не верит. Она припомнила ответ продавца и улыбнулась:

– В Гоморре, что ли?

Медведь рассмеялся. Они распрощались, причём медведь отчётливо произнёс напоследок несколько слов.

Когда Веда возвращалась домой, размышляя над ними, она мысленно прикидывала, какими могут быть возражения Надежды Наркиссовны против Владимира. Не то, чтобы Веда решила резко поменять свой образ жизни и ввести в неё этот новый, надо сказать, прельстительный элемент. Она часто оценивала людей и события с точки зрения изумрудно-жёлтых глаз сервала. Это было полезно, так как НН обладала удивительно рациональным взглядом на происходящее.

Конечно, законно возникает вопрос, а что собственно может вообще происходить в этом посёлке, где все и каждый вечно, с чашечкой кофе в доминантной руке и с облупленным яичком в другой, лежат на подоконнике конторы либо сбоку на прилавке лавочки. Чиновники в предбанниках, сидельцы в лавках, учителя в учительской, садовники в Парке – ну, все…

Веда, не отвечая себе, вытащила из крошечной сумочки зеркало в собственную ладонь величиною – оно и помещалось в ладони. Распаковала: подцепила ногтем верхнюю целлофановую обёртку, затем ноготком стерла закраску с шифра. Поверхность принялась таять и светлеть. Казалось бы, зачем удивляться очевидному – Орс всходит из океана, Бриджентис ярче ночью, чем днём, а зеркала… они…

Так и есть. Проступил в зеркале её портрет – пока плывущий, мелькающий, но всё более ясный и отчётливый.

Она досадливо подумала, что не купила в запас ещё пару зеркал. Ненужное она мимоходом, покидая Парк, бросила в прорезь прозрачного, согласно правилу, чана у Восточной Калитки, где оно и растворилось.

Острое стёклышко вмонтировалось в молочную густую массу и принялось таять комком порошкового крема. Амальгама, хранящая память о последнем лице, показывала портрет, созданный второпях.

Смотреть на это не рекомендовалось, (но и не запрещалось). Вот Веда и смотрела. Под её взглядом лицо теряло живые краски, становясь призрачным, как лёгкие лики парковых обитателей. Будто кто вытирал запотевшее стекло. Глянули на неё из чана собственные глаза, да так напряжённо и вопросительно, что Веде сделалось даже слегка не по себе.

Растворение происходило медленнее обычного – чан был переполнен, а ускорителя давно не добавляли, нарушая норму. Лёгкий запах миндаля поднимался над подрагивающей и дымящей массой.

Веда решила ничего не говорить дома про Владимира.

Встретившись с ним через три дня, она пожелала отправляющемуся в дальнюю дорогу наилучшего сочетания обстоятельств. Разговор на этом закончился. В первый день весны медведь покинул город.

Опрометчивость акулы

Конечно, жить в посёлке не очень-то приятно, так как здесь живут с тобой под одним небом, то выкрашенным в детский голубой, то серым и низким, 22 тысячи человек. Не нужно обладать сверхъестественными математическими способностями, чтобы подсчитать, скольких из этих тысяч вы скоро будете знать в лицо. Вы будете знать держателей лавок, учителей местной школы, директора кинотеатра, богатых людей, бедных людей, не говоря уже об их складчине. И они будут знать вас.

Но, как не нами сказано, – всякая палка о двух концах. Есть в этом и нечто и не столь неприятное.

Вы, к примеру, можете себе позволить некоторую фамильярность, домашнюю вальяжность.

Так размышляла утром последнего дня марта Веда Львовна.

Именно эти размышления побудили её выйти на прогулку до утренней чашки кофе, не сменив домашнего халата на что-нибудь более подобающее. Впрочем, она прикрыла неглиже длинным плащом и накрепко стянула его на талии. Халата – вишнёвого или скорее лилового при утреннем свете – не стало почти видно.

На ногах остались домашние, обтянутые бархатом туфельки на босу ногу.

Утренняя прогулка началась.

Она спустилась к набережной и первым делом увидела художника. Веда сразу немного раздражилась, так как предположила, что он рисует море.

Дело в том, что посёлок имел счастье обладать пейзажем, который притягивал всех тех, кто любит дублировать действительность. На Юго-Западе в бухте очутилась во времена движения ледников небольшая гора, оторванная великими переменами от далёкого материка. За несколько тысяч лет гора обтесалась и поросла лесом.

Этот кусочек пейзажа до того часто переносили на холст свои и пришлые, что на воздухе должна была образоваться рамочка.

Гора покорно позировала и даже не двигала сердито лопатками под мохнатой шкурой. Конечно, никому не возбраняется рисовать, что душа пожелает. И хотя качество изображений не совпадало с количеством, жители посёлка относились к этим похитителям отражений совершенно благодушно.

Веда почему-то не любила поклонников знаменитого пейзажа и еле слышно скрежетала зубами, когда видела очередную спину, обтянутую ветровкой или покрытую загаром, а за плечом набившую оскомину трапецию с непременным облачком нимба и взвихрившейся волной у подножия.

Она уже оскалилась, когда взгляд её скользнул к холстику, высоко поднятому на мольберте. Если бы художник обернулся, он бы увидел стройную женскую фигуру, затянутую в плащ, из-под которого виднелись домашние башмачки. Он бы рассмотрел холодное лицо, с прикрытым светлыми прядями глазом. И, приглядись он повнимательнее, он бы увидел, что дама чем-то рассержена, но вряд ли бы понял, что виной он сам, а тем паче – почему вдруг оставшийся на виду глаз просиял от удовольствия, а руки перестали нервно стягивать на груди плащ.

Веда с удивлением убедилась, что на картине явственно возникают западные холмы. Художник очень точно передал трудные цвета – зелёный и коричневый. Этот поклонник чуждой Веде стихии, не зная о том, поднял ей настроение.

Веда тихонько обошла его, не услышавшего шагов, и не позволила себе обернуться. Она вела рукой над поручнями и рассматривала море, на которое не посягнул дубликатор действительности.

Спустя месяц будут мыть набережную, и страдальчески просить презрительными голосами не ходить «по мытому». Элегантные дамы будут перелезать через ограды Парка, чтобы увидеть фонтан, который до этого видели на картинках. Сейчас не сезон.

Каменные носороги пыжились по обе стороны Южной Калитки. Маленькие пирамиды, страшно древние, открытые морским офицером в степи, стояли вдоль аллеи акаций. Еле приметный запах тухлых яиц настигал того, кто желал рассмотреть их поближе. (В качестве строительного средства использовали смесь яиц с сахаром.) Привезли пирамиды именно сюда, потому что посёлок выиграл среди приморских городов Юго-Запада в конкурсе «Право на древности».

Тусклый свет Орса приветствовал Веду. Он выглядел гостем из плоского мира, вломившимся в трёхмерку. Веда могла бы встретить здесь мэра – многие мэры совершают утреннюю пробежку. И нашему тоже советовали совершать пробежку по утрам по примеру лидеров Годаньи. Его уверяли, что совершающего пробежку президента какой-нибудь из стран Годаньи, граждане запросто могут встретить бегущим по улочке в нарочных штанишках. Но мэр нашего городка таких вещей делать не будет: справедливо полагая, что президенту-то можно, Годанья эвон большая, а ему не следует – неприлично.

Ворота парка: кованые Орс и Бриджентис с младшей сестрой украшали решётку издавна.

Она спустилась на общественный пляж, оставила плащ и туфельки в укромном месте под каменной лестницей, и, не колеблясь, вошла в воду по щиколотки.

Приподнимая полы халата, она побрела по воде.

И вот тут-то она поняла, что удержаться не сможет, и хоть на взгляд небезумного человека было более чем прохладно, поплывёт в голубой, страшно холодной и волнующей сердце воде, чем-то похожей на шампанское.

Поплавать!

Вода очень подходила для Настоящей Прогулки, но она всё же не позволила себе подумать об этом. Ей было памятно, как способна она увлечься, приняв себя другую, и как радостно быть акулой и быть свободной.

Она поплыла, и ткань халата мешала ей разве что самую чуточку. Она бы и вовсе ей не мешала, если бы она не думала всё время о том, как хорошо было бы выпустить складчину…

Но нельзя, так – нельзя.

– Организм не принимает? – Говорил добрый голос. – Или принимает?

Акула думала, что она одна в целом мире, и голоса показались ей на редкость противными. Спокойное утреннее море плескалось вокруг лодки, высунувшейся из-за скалы. Веда повертелась в воде и поплыла в том же направлении, надеясь обогнуть каменный выступ раньше, чем лодка выплывет на открытое пространство.

– Она – человек. – Возразил другой. – Баба редко когда человек, но уж если человек – то тогда да, тогда уж… Ты понял, что я сказал?

– Я понял, что ты сказал. – Заверил добрый нетвёрдый голос.

Последовало молчание. Океан прислушивался.

– Это подарок, да? – Спросил добрый.

Потом он же сказал:

– Ре… региональные бусики. Она будет рада.

Пловчиха подивилась своей досаде. Правда, голоса были пьяненькие, и она сразу поняла, что это приезжие, но чем они ей помешали?