Превратись. Первая книга

Белые волосы не сползли по плечам, когда ведьма наклонилась к бедной рыбе. Лиловые глаза не потемнели от сострадания. Она и не прикоснулась к ране.

Когда она вышла из моря, серый подол почернел, с него лилось струями. Она шла прочь и с каждым шагом уходила под землю. Белая макушка скоро скрылась под взгорками травы.

Вернулась она с коробочкой и кувшинчиком. Вылила что-то в воду перед острым рылом акулы и высыпала горсть сухой ароматной пыли.

Едва окрасившаяся в травяной оттенок вода мягко обволокла основание плавника и проникла через полуоткрытую пасть в нутро рыбы, та оживилась, дёрнулась и, извернувшись в воде, маленькими золотистыми глазами встретилась с лиловыми глазами ведьмы.

Сквозь гладкую белизну поддельной молодости – изрезанное морщинами, как растрескавшаяся терракота, – увидела Веда лицо.

Каждая складка обозначала тайное знание, словно человеческий мозг чудовищным образом был вынесен наружу, и ему поспешно придали вид приятного лика человеческого. Таково внутреннее лицо ведьмы, скрытое от обычных глаз. Когда ведьма исполняла свой долг, все страдания, принятые ею на себя за долгие века существования, могли быть увидены и сочтены.

В бреду всё это мучило морскую тварь. Женщина не отстранилась, когда рыло с остроугольной пастью оказалось в непосредственной близости от её устало опущенных рук с крупно вылепленными природой фалангами пальцев, слабо шевелящихся в воде. Нежная с виду, а на самом деле грубая от снадобий, частенько содержащих яды, женская рука коснулась грубой, как наждак, акульей плоти.

Спустя пару минут океаническая нечисть очухалась немного. Прибой, милосердно пропускавший сквозь жабры саму суть движения, вскипел, когда акула задёргалась и вильнула лисьим хвостом.

Так, стало быть, она уже готова выслушать урок.

– Какая-нибудь из морских неразумных птиц… – Говорил голос низкий и гулкий, но неуловимо слабеющий в глубине сознания рыбы. – Не трогай…

(Ведьма говорила о гнездовье лебедей, устроивших себе приют на острове посреди малого моря.)

Ничуть не веря незнакомой акуле (или женщине), ведьма, наклоняясь и заглядывая пациентке в глаза, взяла с неё слово не трогать лебедей, у которых сейчас маленькие.

(Речь шла об армии Амазонок, потерпевшей поражение в битве при старинном становище в степи. Когда враги загнали их к побелевшей от сострадания синей бухте, те бросились в волны, посвятив свои души воздушной стихии так поспешно, что иной потом избрать не могли. Видимо, и не хотели.

Это старая история, в которой составными частями были Предательство и Любовь. Преследователи не избежали той же участи. Не в наказание, конечно, как они подумали, но, разумеется, ради Равновесия, дабы не вымер лебединый род на Малом Море.)

Веда, конечно, попыталась придать своим маленьким хитрым глазкам почтительное выражение – мол, о чём тут говорить. У неё вообще от радости, что Обошлось, трепетало всё тело, из которого был изгнан мерзкий призрак боли.

Куда забавней оказалось другое требование ведьмы. Акула потупилась и охотно пообещала взглядом, что она, конечно же, всё сделает… то есть, не сделает.

Легкомысленная рыбина, пожалуй, тут бы хихикнула, но мешали жабры.

И всё же ведьма отчётливо расслышала человеческий смешок, который тотчас замер, будто кто-то осёкся от неуместного веселья.

От души пожелав своей исцелительнице найти замену, которую та тщетно призывала, акула, в голубом нимбе выздоровления, удрала, воспользовавшись изменившимся течением.

Ведьма проводила взглядом рыбу и повела белой головой в старомодном жесте укора. Только ей было ведомо, что день не закончится, а требование будет нарушено. К чему это приведет беспечную морскую тварь в любом образе, да и не только её, лучше не думать. «А ну вас… Делайте, что хотите».

– Дело молодое. – Буркнула женщина и ушла в домик, где отчаянно продолжала призывать замену.

И о чём она думала? Что когда-нибудь кто-нибудь придёт и пожалеет Болотный Огонёк и скажет, пожалуй: «Бедный Огонь, такой маленький…»

Рубец на боку ныл почти незаметно, красавица-рыба резала прибрежье, что твой ножичек молодой сыр.

Берег завладел её воображением. Акула не могла понять, что такого в перевёрнутом корявом мире. Веда выглядывала и облизывалась. Лесок мяконько стелился по холмам, дальняя гряда дымилась – туман валял дурака. Весна в этот час похожа на осень.

Опасное приключение сожрало полдня, время охотилось в своих владениях подобно акуле. Орс неярко тлел над холмом. Он сейчас нежен, как подобает воспитанному любовнику.

Веда чувствовала себя превосходно.

Тянущая боль оставила тело, растаяла в ощущении выздоровления, самом чудесном на свете. Краски берега становились всё ярче. Глупая женщина ощущала только лёгкое потягивание под плавником, где чудесное лекарство долечивало волшебно крепкую кожу акулы. Вдали она увидела огромные тени, которые двигались по воде – объединённый флот Годаньи, и в блаженном облаке всепрощения пожелала ему мирно уйти в свой океан.

Глубина редела, камешки на дне таращились. Море вело себя, как приручённый зверёк. Пора приступить к превращению, пока осторожность акулы не возобладала и не погнала Веду обратно.

Сбрасывая облик, и ощущая, как меняется плеск воды, как оставляют её морские чувства и ощущение пространства и особый подводный рыбий слух, как бороздочки, наполненные особым веществом распознавания объёма жертвы, рассасываются в новой, менее умной плоти, полу-акула продолжала подбираться к берегу. Ветер и морской острый дух ударили в лицо, и кожа стала до ужаса тонкой, она словно услышала тепловую волну, исходящую в очень холодной воде от её нелепо длинных рук и сразу замёрзших плеч.

Очень холодной!

Едва выйдя из акульей кожи, она ещё в воде поняла, что совершила ошибку. Рана, которая почти ничего уже не значила для акулы, оказалась трудновыносимой для человека – для женщины с ничтожно нежной кожей и жалкой иммунной системой городского животного. Она преувеличила, она слишком вжилась в тело-торпеду.

Идиотка, стоит вырваться на свободу и поплавать, и она сразу теряет чувство меры! Потому и книги её так долго не покупали. И только, когда вмешалась Надежда Наркиссовна с её здоровым цинизмом и отсутствием фантазии, а, главное, с тем самым чувством меры – дело пошло на лад.

Сейчас все эти размышления ни к чему, хотя кто знает.

Спрессованный песок охотно принял дрожащую фигуру в облепившем её лиловом халате. Смешные русальи кошельки валялись среди бархатных клубков водорослей. Роговые мешочки с четырьмя рожками, на самом деле, не имели отношения к русалкам. У русалок никогда не водилось такого рода имущества. Веде было прекрасно известно, что это оболочки от яиц скатов-хвостоколов или морских котов, виденных ею сегодня, когда они плясали над морским дном.

В забытье от боли она подобрала слабой рукой один из кошелёчков. Тут её скрутило, и она сжала морскую игрушку влажными пальцами.

Еле поднявшись и не позаботившись, чтобы привести в божеский вид измочаленный халат – местность всё равно пустынная – она поплелась к ближайшему лесу. Опушка из тоненьких, дрожащих деревьев почему-то притягивала, как театральная рампа. Но боль, мешавшая даже дышать, заставила затоптаться на месте. Извернувшись и спустив с плеча халат, она собиралась оглядеть рубец, но не сумела. Взвизгнув от боли, она только предположила, что простирается он от лопатки к талии, и выглядит – мерзее не придумаешь.

Ей почудилось, что кто-то наблюдает за ней, но, заворачиваясь в своё претерпевшее многое одеяние, она ничего и никого окрест не углядела.

Дикие яблоньки расхаживали по крошечной яйле, от них и исходил услаждающий душу, всё густеющий запах. Они пока не собирались цвести снова, но, казалось, аромат остался здесь с прошлого года. Кой-де виднелись даже перезимовавшие плоды.

Добравшись до зеленой классической травки, и вдыхая сдобный воздух холмов и пышущего здоровьем леса, она попыталась принять такое положение, чтобы боль не донимала её.

Вот так, уткнувшись ничком в тёплую траву, она провела некоторое время в подступающем бреду, стараясь пока отогнать от себя здравые размышления, насчёт того, чтобы вернуться домой засветло. Надо было добираться по воде.

Сильный и вполне осмысленный шорох заставил её сделать усилие над собой, и бред прошлых часов растаял. Не сразу она повернулась и, стиснув зубы, прилегла на бок.

Сначала ей показалось, что рощица загорелась, потом, что она видит стаю очень ярких птиц, и только, спустя несколько долгих мгновений, она разобралась.

На старой-престарой яблоне среди запутанной паутины толстых веток и зелёного облачка первых листьев, обвив могучий ствол огненно-травяным туловищем, пристроился дракон.

Под зубчатой линией хребта мышцы толщиной в кадку для пальмы подёргивались, будто через них пропускали несильный ток. Глаза внимательно смотрели на гостью этих милых мест.

Тщательно оглядев дракона, Веда, наученная опытом с медведем, медлила, но, в конце концов, напрочь отмела мысль о багаже – то есть, о спрятанном под этой бронёй человеке. Дракон был неподвижен и доброжелателен. Он, как и она, старался составить представление о новом лице.

Его взгляд и спокойствие навели женщину на мысли о настоящих драконах, которые небольшим поселением держались здесь до прихода предков из степей. Те драконы обладают отнюдь не человеческим разумением, они доброжелательны к любому проявлению истины, к общению, впрочем, не стремятся. Но всё слышанное свидетельствовало о том, что представитель этого древнего разумного племени не оставит раненого человека без помощи.

Также она мимоходом вспомнила, чем питаются эти драконы. Они, говорилось в очень старых книгах, были, подобно людям то плотоядными, то обожателями свежей фруктозы.

Так как языка драконов невежественная писательница не удосужилась выучить, ей оставалось только положиться на язык жестов.

Она поднялась, и, с трудом пройдя несколько шагов к яблоне (ужас, до чего он огромен, акула по сравнению с ним золотая рыбка), сделала властный жест – спускайся!

Огромное тело немедленно зашевелилось и, расталкивая ветки, скользившие по бугристой коже, сползло вниз. Он не задевал плодов, и признательное дерево проводило его тихим шелестом.