Планета Навь

Священник повернулся к Нин, та смутилась, милая девочка.

– Учёные, как дети. – Сказал он и его слова поднялись из глубины невысказанных мыслей как плавник акулы. – Всегда невинны и делают добро, ну, или зло. То, сё.

– Ну, это вылитый портрет нашего Энки. Дядюшка, что тебе мама в детстве говорила? Эй, Энлиль, что тётя Эри говорила?

Гостиная опустела, только камин и не думал гаснуть. Существа на ковре получили возможность порезвиться, но ничьё вдохновенное воображение не растолкало их.

Уборка помещения была оставлена на завтра. Как раз в этот момент Энлиль объяснял мачехе, провожая её в отведённое высокой гостье крыло дома:

– Тётя Эри, персонала у нас нет. Накладно.

– Кто будет пылесосить?

– Те, кто не пойдёт на работу.

– Я не пойду.

Энлиль улыбнулся, но поспешил убедить Эри, что гостям они пылесосить не позволят.

– Ах, да, – вспомнил он. – Завтра Девятый день. Кажется, это выходной.

Из чего Эри поняла, как относится к своему долгу её пасынок.

Толкнув дверь, Энлиль пропустил даму.

2

…Если в третий раз употребить слово «растерянность», то придётся признать, что Энки был растерян. Он сидел на подоконнике третьего этажа. Устроившись на корточках, он смотрел, как расходятся гости. Видел он и ореол лунного света вокруг затылка Нин. Она ушла.

Если бы кто задрал голову, то, пожалуй, мог испугаться. Чёрная фигура в окне опустевшего дома выглядела, как страница из книги сказок про домовых.

Энки вернулся в Гостиную. Он смотрел в огонь, и его быстрый ум метался от одного вспыхивающего огонька к другому, гаснущему в прахе. Мысль к мысли. Не стоит преувеличивать глубину его состояния – Энки был вполне доволен собой. Просто растерянность (четвёртый раз) не оставляла его. То, чего он не понимал, не мог он и чувствовать. Но растерянность (пятый раз)…

И в такую-то минуту внезапное вмешательство обрадовало его. Что может быть приятнее, чем голос молодой девушки? Вдобавок голос свидетельствовал о хорошем настроении. Голос сказал:

– Мистрис Эри и мистрис Антея. Две любви рокового мужчины и обаятельного царя Ану. Они ведь встретились совсем молодыми, я не ошибаюсь?

Энки обернулся из своей лягушачьей позы. На подоконнике сидела одна из тех медсестричек, с которыми так хорошо наплясался Энки.

Энки, не медля ни мгновения, вырос на фоне камина, выпрямился, сложил руки на груди и привалившись плечом к стене, устроил в глазах целое столпотворение световых эффектов.

– Завтра можно выспаться. – Подала кодовую реплику девочка.

От этих слов у каждого трудящегося аннунака срабатывает не условный, а безусловный рефлекс: за этими словами следует потягивание и позёвывание (вне зависимости от степени воспитанности), блеск глаз.

Энки всё это проделал, и девушка тоже, едва не свалившись с подоконника, что было просто очаровательно.

Она была стройна, мила, светловолоса.

– Я стремлюсь из тьмы в свет, ибо рождён в том часу нибирийского утра, когда был сотворён мир. – Сказал Энки, совершив ритуал.

Девочка что-то ответила ему. Энки что-то сказал ей. Вопреки своему заявлению, он потихоньку покинул территорию огня и приблизился к подоконнику. Барышня выглядела фея феей, не хуже духа местности, которого обидел Энки, и внушала самое почтительное восхищение. Разговаривать с ней было чудесно, одно удовольствие. Так с обидой подумал Энки.

Только он так подумал, дверь распахнулась.

Девушка на полуслове замолчала. Оба смотрели на молчаливую и почему-то нисколько не смутившуюся Нин.

Сестра милосердия без малейшего милосердия припомнила что-то виденное сегодня на балу. Но когда она решила найти взгляд Нин, чтобы дать ей это понять, выяснилось, что решения и взгляды следует расходовать не так опрометчиво.

Девушки посмотрели друг на друга. Медсестричка слезла с подоконника, вероятно, в уме отсчитывая до девяти. Она нашла в себе силы снова пробормотать кодовую фразу.

Нин сказала:

– Да, ну. Выходной, значит. Что ж, иди.

Интонация её ясно говорила: «Не привези мы с собой эту профсоюзную заразу, я бы тебе устроила выходной».

– Ну, я это, я туда. – Сказала, испугавшись, медсестра, и показала во тьму и хлад арки выхода.

– Да, да. – Холодно подтвердила Нин.

– Позаботься о себе! – Прикрикнул вслед Энки.

Нин сказала:

– Будь любезен.

И, не оглядываясь, прошла несколько шагов. Энки понял, куда она идёт.

Камин неистовствовал, слегка обиженный, что о нём позабыли. Теперь же он расшевелился. Она сказала так, как обычно начинают долгий разговор:

– Ну, Энки.

Он понурился.

– Да? – Смиренно.

– Вот. – Жёстко.

Показала тонкой белой рукой на вырвавшийся рог пламени, долго, как нарочно, державшийся в воздухе, будто не из огня сделался, а из более плотной материи.

– Что?

– Вот! Ты же сказал?

Энки понял не сразу, но сразу согласился с апломбом и, выпрямившись, посмотрел направо, налево и на неё:

– Я виноват.