Планета Навь

Губы, изогнутые луком сжались, не утратив красоты. Но если бы её кто-нибудь увидел, то не сказал бы, что это их маленькая беленькая Нин, кроткая врачиха, ради услаждения врождённого стремления к совершенству, ставящая безобидные опыты.

Она подцепила коготком волос со страницы. Во имя шутки прочла ту строчку, которую подчеркнул волос. (Иногда она любила древние суеверия).

Прочитала и усмехнулась, захлопнула книгу, оставив на месте биологическую закладку.

Никто не прочтёт.

Включила новый, недавно опробованный Мегамир – эта версия была доработана лично ею. В комнату легко вошли призраки всех комнат её усадьбы.

Перелистывая взглядом комнаты, она нахмурилась и уже сама мысль её приоткрыла самую дальнюю дверь. Она посмотрела вниз – там, под полом…

Впрочем, к ней можно пройти из сада… Посмотреть на тополя-трёхлетки?

Командор только высадил гостя и сразу смотал на другую посадку. Десятник ровно секунду зрел схваченные бечёвкой дула новых карт в кабине и – поминай. Полюбопытствовал лишь тогда гостем. Редактор был дядя молод, редковолос и толстоват, в пиджаке. Пожалуй, ровесник наших-то, предположил про себя десятник. Но в госте было что-то, что преждевременно его старило. С простодушием натурально умного аннунака десятник решил, что виной сидячий образ жизни. Молодые господа всегда в трудах, полсуток в вертикальном положении, хозяин так тот и вовсе может по две ночи, так сказать, не ложиться. А этот, видать, соблюдает режим дня. Гость горячо и с нарочитой свойственностью пожал ему лапу пухлыми душистыми пальцами.

– В Новый Дом вас свести, твоё благородие?

Дядя наотрез отказался, пожелал сразу полезть под землю. Так он выразился.

Как скажете, как скажете, молвил в уме десятник, потёр плешь, велел дяде надеть шляпу и повёл, мощно закрыв на мгновение весь свет спиной-комодом.

– Командор вас хоть покормил на орбите-то?

Редактор словно бы удивился, что так вольно говорят о командоре, но справился.

– Да… премного благодарен.

– Полезли, пан?

– Полезли. – Только и вякнул бедняга-редактор.

В полутьме коридора жар не ослабел, только ядовитее сделался, сушь подземелья полезла в горло нехорошо. Десятник объяснял, роняя грубые весомые слова:

– Вниз в голову спуск. Вроде как в кроличью нору.

Интересно, что кролик думает. Так, трясясь и страдая, что выглядит смешно, подумал посетитель.

– Дробилка.

– Винт.

– Метла бабья.

Десятник осклабился, вертя в пазах что-то вроде большого совка для мусора.

– Садишься, аккурат, той штукой, что для того завсегда снаряжена, едешь. В трудных местах.

Речка руды блеск источала, понравившийся редактору, почитавшему кое-что в литературе.

– Богатая.

Почему шахтёры все такие красивые, подумал он. Сплошь лбы, носы и подбородки – все такое рельефное, как у высших с Нибиру не увидишь часто.

Жгучий короткий кашель одного из них, видного атлета-старика испугал его. Тот был в робе, прочие в деликатных длинных трусах. Десятник понял.

– Они не при краватке, панычу. – Трогая место, зарезервированное цивилизацией для галстука, объяснил он. – Дюже жарко.

Редактор оглядывал новый мир – особенно всё-таки изумляли рабочие. Все шахтёры сродни Хорсам. Десятник, с которым он демократично поделился мыслью, сделал губы:

– Мабуть, Хорсы тута и зародились, постепенно, знать, почернели.

И загоготал так, что сделался лешим из сказки. Потом прервал смех, засветил вежливо фонарём в лапе в личико редактору, оглядел.

– Да вы здесь кабыть бывали. При свете не признал. А тута возраст изгладился, вы помолодели, господин, смотрю… бывали?

Тот улыбнулся бледно.

– Да… бывал.

Они возвращались. Вагончик напоследок подкинул его. Он с ужасом оглядел пустое пространство, где играло смертное Солнце, кладбище руды.

«Не забыть».

– Простым, так сказать, солдатом.

– Теперь-ка вы, – прищурился, – генерал?

Тот пожал плечом. Предположил с робостью:

– Ну, полковник?

Десятник занёс лапу, и тот едва заметно пожался, но лапа опустилась милосердно на плечо. Редактор не поморщился. Страшные работяги усмехались вдалеке. Редактор видел зубы на чёрных лицах.

– У нас тута имеется полковник. – Поднял десятник бровь густую с усилием тысячелетней игривости. – Хороша.

– Дама?

– Сказано – полковник. А чего вы тогда не остались? Целинку подымать? Самое для молодых дело.

Редактору тут показалось уже нарушение субординации, но он сдержал внутри поднимающееся давно возмущение – с той минуты, как командор Энлиль сир Ану молвил ему, сажая одной рукой катер, другой же протягивая ему блокнот-навигатор: «Господин редактор, позаботьтесь о себе на нашей земле».

– Не сложилось.

– А.

Их земля, видите ли. Колония вы. В новостях с уважением, но всегда в меру, в меру. Мера – черта божественная. А тут – гонор, звезда светит, как в сломавшемся солярии, низший класс свободен в словах и жестикуляции.

Сам командор, конечно, внушал уважение беспредельное – но и он, с природным золотым венцом, с чистейшим профилем, с покрасневшей благородной кожей на запавших щеках и выбритом подбородке, – оказался всё же не таким, как ожидалось в редакции.