Планета Навь

– Ситуация такова, что необходимо решение государя. Речь идёт о колонии и о такой стратегической штуке, как золото. То есть, тут вопрос выживания.

Энки злился так долго, что, наконец, перестал злиться.

– Короче, «ребята, мы загнёмся, ежли вы перестанете спускаться в эту чудесную дырку».

Энлиль нежно предложил:

– Давай конструктивно.

– Я бы предложил к чертям свернуться. Или конституцию переписать. Скоренько.

Энлиль подумал над этим буйством эмоций и, как настоящий воспитатель детского сада, ловко сменил тему:

– Ты так вложился в эти шахты. Столько сделал.

– Я столько говорил о том, что шахты нуждаются в регулярном переоборудовании, что мне обидно слушать, как ты пытаешься, извини, овладеть мною, брат. Вдобавок за здорово живёшь.

Энлиль не удержался:

– У тебя есть цена?

– Мы вам золото добываем, а Родине жаль раскошелиться! Система безопасности, знаешь, каковская? Кто громче закашлял, значит, пора посылать аварийную бригаду проверять, не попёр ли газ или ещё чего. Только вот бригады нету. Идут те, кто кашляет.

Энлиль посмотрел с волчьим высокомерием, за что Энки от души его возненавидел.

– Душераздирающе. – Бросил Энлиль без выражения. – Портянку дать, слёзы утереть?

– Или нам канареек в клетках цып-цып! Разводить? Ах, нет – твоя добрая душа не позволит мучить животинок.

– Прекрати демагогию.

– Что-то государь скажет насчёт канареек.

– Энки, всё это бесполезная трепотня.

– Чирикнет.

– Пойми, что сейчас нужно просто найти решение. Хотя бы временное. Надо сделать так, чтобы выйти из ситуации с пользой для дела – для шахт, рабочих, добычи.

– Никто спасибки не скажет.

– Родина скажет. Разве это не радость?

– Это всё равно, что требовать от жареного гуся, чтоб он радовался, когда его хвалят.

– О чём речь? Они работают по найму за немалые деньги. Все добровольно по контрактам. Отбор был конкурсный.

– А зэки, дружище?

Энлиль нахмурился.

– Давай без соплей. Только те, кто согласился, желая сократить срок. И им тоже платят.

– Они говорят, что срок здесь идёт не год за три, как обещано, а жизнь за жизнь. Сечёшь? Их мутит и ведёт, и голова у них по утрам тяжёлая.

Энки схватился за собственную и скосился на брата.

– Дай им солёных огурцов. – Злобно ответил Энлиль. – И покончим с этим. Коль разрывают контракт, пусть платят неустойку, а зэкам аннулировать отработку.

Энки понурился.

Энлиль что-то вспомнил, оглянулся, поморщился и показал кивком куда-то за спину:

– И этого Маугли… прикажи ему одеться…

Энки вытаращил глаза…

– Что, так и приказать? Это… ну…

– Что ещё? – Ледяным тоном спросил Энлиль, глядя бестрепетно, как Энки трясётся от беззвучного хохота и хватает себя там и сям.

– Я просто представил… как я ему …это ж неприлично…

– Что тут неприличного? Неприлично в таком виде расхаживать. Это скотство.

– Милый, тебе, по-моему, просто завидно, он-то весь продувается… а ты в кителе. Мне страшно, если честно, на тебя смотреть.

– Тьфу. – Сказал Энлиль и пошёл прочь.

– Ты бы сам ему сказал. – Вслед крикнул Энки, вытирая под глазом влагу. – А я бы в стороне постоял. Надеюсь, ты денег не возьмёшь.

Энлиль с пяти шагов устало сообщил:

– Пойду к сестре. Ты не знаешь, у себя?

– Была. Соскунился, предполагаю? Вы сколько не видались?

Последовал ответ:

– Месяц после ссоры.

Энки удовольствовался наполовину честным ответом и – даже он бывает по ошибке деликатным – только кивнул рыжей башкой.

Энлиль вскочил в буёк, как раз проходивший мимо с утробной жалобой, свидетельствующей о том, что источник местной энергии включён на полрубильника, половчее устроился в вонючей тесноте, сапогом потеснил валявшуюся на полу в окурках забытую робу и ухватился за петлю на поручне, затёртую десятком тысяч ныне протестующих рук до лаковой благородной скользкости.

Буёк понесло прочь, встряхивая, и Энки последнее, что увидел – не склонившуюся в угоду турбулентности светлую и блеснувшую макушку брата.

– Слушь, укурыш, а ну… ты, ты…