Планета Навь

– Что же… если ты твёрдо решил, и твоё намерение окончательно. – Сказала Нин, исчезая из тесного их уединения.

Теперь он видел её тоненький стан в окошко, её руки, не теребившие в пальцах никаких мелких предметов, и сам вылез с сильно ударившим в клетку сердцем.

Этот удар ещё отзывался и не в нём, а, казалось, в окружившем их податливыми стенами горячем воздухе, и цветы, и застывшие в мареве мотыльки, прилипли к этим стенам наподобие шёлковых обоев.

В замок-торт вели врата, и пока Нин возилась с дополнительными кодами и знаками, вводя их по старинке в похожий на часы замок, Энлиль зачем-то и без умысла запомнил код. Нин косо глянула, и он понял, что код она сменит.

Это его не обидело и он, вспомнив систему Энки – иногда что-то полезное можно позаимствовать в самом неожиданном источнике – принялся ей объяснять, как он прокрадётся сюда безлунной ночью и вскроет узилище, дабы …тут его голос стих: я не могу соревноваться с куратором территорий. У меня нет очаровательного бесстыдства Энки.

Нин вдруг оставила на мгновение своё пугающее дело – а врата уже были открыты, – и с поразительной мягкостью молвила:

– Ты… успокойся. И не надо… слышишь? Если ты так уж не хочешь… ты ведь не обязан. Не мучай себя, родной.

Энлиль вспомнил, что однажды уже слышал такие же слова от другой женщины, и они прозвучали именно или почти так. Это ужасно смутило его, но сестра, конечно, поняла это, как готовность сдаться.

Она печально и с улыбкой смотрела на него, поглаживая одной рукой массивные, убивающие время, часы.

Энлиль заставил себя снова стать собой. С движением губ, не очень похожим на улыбку, он взял её запястье, такое слабое и узкое, будто у фарфоровой куклы для богатых девочек, и, подержав его в знак своего владения ситуацией, опустил ладонью на выпуклую поверхность циферблата.

Она взяла его за руку, холодные и покорные пальцы не ответили на её пожатие, и завела в коридор, белый и прохладный. Ему, тем не менее, стало душно. Высокие двери, почти до потолка, с которого, не мигая, как все остальные на полуострове, светили лампы. Крайняя дверь приоткрылась. Появилась одна из заместительниц Нин. Комический эффект произвело громкое удовлетворённое ворчание, которое стало слышно одновременно с её появлением.

Девица имела белый колпак на голове и груду тарелок у великолепной за накрахмаленным фартуком лебединой груди. Почему-то эти забавные тарелки – на ободках командор разглядел облупившиеся цветочки и следы вкусной еды – привели его ещё в больший трепет.

– Поздоровайся с дядей. – Велела Нин, и они принялись хихикать.

Энлиль улыбнулся слабой неумной, как он понимал, улыбкой. Громкие ворчащие голоса за дверью притягивали его и отталкивали. Прислонившись к косяку, он ждал, что его туда втолкнут и захлопнут за ним дверь, оставив одного в зловещей комнате.

Так сказала девица, описывая внутреннее состояние Энлиля довольно точно. Он знал её по случайным встречам и редким вечеринкам – фрейлину и наперсницу Нин.

Она ушла по коридору и закрыла за собой какую-то дверь. Энлиль взялся за ручку и вопросительно посмотрел на сестру, затем открыл дверь и вошёл.

Он, конечно, видал их и раньше – по одиночке, издалека. Но их было несколько, и никакого «далека».

И все трое сразу посмотрели на вошедшего. Их яркие большие глаза, будто оконца в другой мир, сразу ввели его в состояние полуиспуга, смешанного чуть ли не с благоговением. Оконца пульсировали удлинёнными чёрными зрачками. Он оказался в тройном прицеле.

Он поймал себя на том, что про себя называет их «созданьями». Надеюсь, Абу-Решит не будет против.

До того, как он вошёл, они занимались каждый своим делом.

Одно из созданий, меньше и тоньше других, полулежало в дальнем углу огромной комнаты у кадки с крупнолистным растением. Кадка была утоплена в полу, деревянном и некрашеном, вымытом до блеска. В минуту, предшествующую его появлению, создание рассматривало что-то – но не растение. Тем не менее, оно то и дело легко касалось подбородком нижней ветки с листьями и эта бессознательная ласка, совершенно соответствующая состоянию глубокой задумчивости, безмерно тронула его.

Двое других находились почти у самой решётки, возмутившей командора своей фальшью – именно тем, что решётка была не обычная зоологически-тюремная, а кованая в виде переплетённых ветвей и листьев, как оградка их камина в Новом Доме.

На полу стояла низкая кушетка, застеленная солдатским жёстким одеялом, в изголовье, сползая, высилась подушка в цветастой наволочке, примятая будто локтем. И это тоже растревожило командора, ибо вызвало в его сознании картину послеобеденного безделья аннунака. Возле кушетки так и просилась папка с бумагами или книга, брошенная корешком вверх. Но книги не было.

Рядом с кушеткой, выставив перед собой по-хозяйски огромные золотые лапы с длинными туго сложенными пальцами, отдыхал тот самый гипотетический аннунак, отлежавший локоть и сползший, чтобы вплотную заняться каким-то расчётом, который от него вечером на летучке в степи будет требовать куратор территорий. На самом деле, это было создание. Самое крупное из троих, оно поражало атлетизмом сложения, пугающе соединяющим анатомию аннунака с чем-то чужеродным, но победительно гармоничным.

Золотой лик выдвинут, профиль чист и благороден – лицевой угол сложен совсем иначе, но оставляет ощущение не знающей преград мысли. Кончик длинного аристократического носа по прямой соединяется с изящно и резко выдвинутым подбородком. Шерсть. Золото миллиардов волосков, будто вылитых из куска самородка.

Создание увидело Энлиля и неторопливо повернуло лик. Нос был широк, глаза, бездумные после принятия пищи, ленивы.

Третье создание, стройное и сильное, сидело, как медведь в меду, и умывалось большой лапой.

Эстетическое чувство Энлиля растревожили чёрные гривы всех троих – густые до того, что производили впечатление цельности, и отнюдь не похожие на шерсть.

Неправильно.

Чёрных волос не бывает.

Энлиль так заворожился тремя действующими лицами, что мало обратил внимания на три проёма в глубине комнаты, низкие арочные без дверей. Над ними нависали шатровые козырьки, и таблички с надписями.

Это – имена.

Энлиль категорически не хотел их знать.

Взгляд его скользнул по качелям в виде лодочки и воткнутым в кольца на стене щитам на палках – там он увидел крупно написанные слоги и односложные слова.

На противоположной стене работал старинный Мегамир с гладким зерцалом, на нём двигались герои какого-то старого костюмного фильма, танцевала девушка с офицером.

Еле слышно звучала музыка.

Без предупреждения самый крупный обитатель комнаты привстал и впился взглядом в Энлиля. Командор не мог отвести глаз. Казалось, великан слегка раздражён. Причём раздражение не обязательно относилось к нарушившему их покой аннунаку.

Та, что умывалась, – Энлиль нечаянно назвал её про себя красавицей, – оставила своё занятие, и, мельком посмотрев на Энлиля, подошла на четырёх лапах к великану.

В этот момент самая младшая, – Энлиль сразу заметил, что она меньше и нежнее этих двоих – также презрев прямохождение, ушла в один из домиков. Перед тем, как войти, она поднялась на задние лапы и ударила по табличке.Вероятно, это была её постоянная шутка.

Эти двое на гулкий звук удара не откликнулись.

Красавица приблизилась к севшему и оказавшемуся ещё внушительнее, чем ожидал Энлиль, великану и громко успокоительно промурлыкала. Звук был низкий и вибрирующий.

Он мотнул гривой, она не обращая внимания на его растущее раздражение, села возле него, заслонив от Энлиля, и обняла передней лапой за физиономию, придавив богатые усы.

Великан закрыл глаза и застыл.

Красавица к Энлилю не оборачивалась. Чёрная грива падала ей на плечи, одна прядь тонко завивалась на конце и покачивалась от их сдвоенного дыхания.

Энлиль тихо вышел, заметив напоследок ещё кое-что в глубине клетки.

Придётся увидеть эту сцену глазами командора, с усмешкой сказала себе Нин. Я даже знаю, что он скажет.

Энлиль посмотрел на неё с мольбой и отвращением. К чему относились столь сильные чувства, трудно было определить.

– «Это ужасно». – Громко сказала Нин.

Энлиль не выпускал из глаз увиденное, это было сильнее укора.

– Это я должен сказать?