Аррей, вырастающий из имен

– Пусть бесятся! – пробурчал Дью. – Подумаешь, праздник!

– В прошлом году, помнится, ты прибежал домой на рассвете. – Грунн присела на край лежанки, озабоченно всматриваясь в лицо сына. – Ты не заболел, Дью?

– Скажешь тоже!

– Тогда что с тобой?

Дью промолчал. Неужели он будет рассказывать матери о зловещем старике и оживших мертвецах? Даже мудрый Хиваро не поверил, а уж она, женщина, тем более! (Сказать по правде, поверить в это почти невозможно. Ведь даже он сам, видевший всё собственными глазами и осязавший собственной кожей, сомневался какое-то время, в своем ли он уме.) К тому же Грунн, истово чтущая обычаи племени, узнав о нарушении запрета, может оказаться менее снисходительной, чем старый Хиваро.

– Ты чем-то расстроен? – не отставала мать.

Ах, чтоб ее! Обычно в течение дня она и двух слов с ним не вымолвит, а тут… Жар праздника растопил всегдашнюю сдержанность и молчаливость. Глаза, обычно матово-сухие, без искры – влажно блестели.

– Немного, – рассудив, что отмалчивание может обидеть мать, Дью решил быть откровенным наполовину. – Я попросился участвовать в состязании, но старики отказали мне. Недостаточно умен! Нужно подождать два года! Но я-то знаю, что мои года и мой ум ни при чем. Дело совсем не в этом.

– В чем же?

– Просто я чужой здесь, вот и всё.

– Что ты такое говоришь? – возмутилась Грунн. – Как можешь ты быть чужим?! Ты родился здесь, под этим небом, в этой самой хижине. Ты – мой сын, а я – дочь дорийского племени.

– Я знаю, что говорю! – возразил он с горькой запальчивостью. – Недаром старый Хиваро называет меня волчонком, бегущим в стороне от стаи.

– Да просто мальчишкам порой не угнаться за тобой! Не справиться с твоими безумными выдумками! – улыбнулась мать.

– Нет-нет. Не из-за этого! – Дью постучал по своему носу, резко выступавшему вперед на лице с широкими скулами и узким подбородком. – Ты только посмотри! Ни у кого нет таких носов. Просто клюв какой-то. А глаза? У всех вокруг светло-коричневые. А у меня?!

– А у тебя серые, – Грунн вздохнула, и лицо ее озарилось тихой улыбкой. – Серые, прозрачные, зоркие. Словно колодезная вода, словно лед на озере. В точности, как у твоего отца.

– Вот-вот! – закивал Дью. – В точности, как у отца. А как его называли, моего отца, ты помнишь? Огдай Чужак, Огдай Пестрокровый…

– Да, а еще – Огдай Мастер, Огдай Серебряная Рука! – возразила мать так же запальчиво, разом помолодев и разгорячившись. – Твой отец был пришлым в этих краях, верно. Я рассказывала тебе, и не раз. Когда он появился здесь пятнадцать лет назад, племя встретило его враждебно. Мы, дорийцы, к каждому чужаку вынуждены относиться с подозрением, поскольку со всех сторон окружены врагами. Мужчины предлагали убить пришельца, ничем не похожего на нас, говорившего на общеземном наречии. И его чуть было не убили! Спасли твоего отца – руки. Покуда спорили, каким способом предать его смерти, он согнул лук из крепкой сосновой ветви, натянул тетиву из овечьей жилы и принялся выстругивать стрелу, приговаривая, что хотел бы быть застреленным из лука собственного изготовления. Мужчин потрясли мастерство и скорость, с которой он работал. Лук этот жив до сих пор, отец подарил его Хиваро. А спустя короткое время выяснилось, что пришелец Огдай умеет чуть ли не всё на свете: справить конскую упряжь, выковать меч, выделать шкуру. Какая жалость, что он не успел передать тебе свои умения!

– Жалко, – согласился Дью. – Но кое-что я умею тоже. Охотиться, к примеру. Или наподдать кому-нибудь в драке. А скажи, откуда он все-таки пришел, мой отец? Кто он был по крови?

Грунн пожала плечами всё с той же тихой улыбкой.

– Когда ему задавали этот вопрос, он отшучивался. Говорил, что в нем не меньше дюжины кровей, и он сам не знает, какая из них сильнее. Чужекровец Огдай, Огдай-Бродяга…

– В таком случае, во мне еще больше кровей. Дюжина плюс одна, дорийская. Потому-то меня и не любят!

– Не выдумывай! – строго осадила его мать. – Даже Огдая, пришлого человека, племя со временем признало своим. Тебе было уже шесть, и ты должен помнить: когда прощались с твоим отцом, пронзенным копьем нурриша, телу его воздали те же почести, что и остальным погибшим. Он стал своим! О гибели его горевали не меньше, чем о гибели чистокровных дорийцев. А может, и больше. И к тебе относятся здесь точно так же, как ко всем прочим мальчишкам. Не важно, что глаза у тебя серые, а нос с горбинкой. Не разрешили участвовать в испытании, говоришь? Да это просто забота, как ты не понимаешь! Взрослые мужчины заботятся, чтобы ты не свернул себе шею раньше времени, прыгая по скалам за каким-нибудь горным козлом. Глупый ты, глупый!

– Это козел едва не свернул себе шею! – возразил мальчик, вспомнив свою утреннюю добычу, столь нагло ускользнувшую из-под самого носа. – Попомнит он меня!

Грунн рассмеялась и потрепала сына по макушке. Столь непривычна была эта ласка, что Дью, ошарашенный, невольно втянул голову в плечи.

Впрочем, Грунн тут же встала и обычным бесстрастным тоном пожелала сыну – как это принято у дорийцев – крепкого сна без единого сновидения.

– Воины не видят снов! – фыркнул Дью.

И уже несколько мгновений спустя провалился в темный омут без единой картинки, несмотря на обилие дневных впечатлений, в еженощную маленькую смерть, подаренную людям богами для отдыха и для приготовления к смерти большой и настоящей.

* * *

На третий день осторожной и пристальной слежки за знахарем судьба подбросила Дью благоприятный случай. Толстой Метью вздумалось рожать.

Дью не очень понимал, зачем она это делает: и без того в ее с мужем хижине негде было протолкнуться от мальчишек и девчонок разного возраста, но Метью так решила, и сыну Огдая это было на руку. Он знал, что вывести нового человека на свет – занятие долгое и муторное. Порой это занимает полдня, а то и целый день. Значит, старик Вьюхо будет топтаться в хижине Метью и обкуривать ее жженым рогом белоснежного оленя, и греметь браслетами из желтых и зеленых камней, и уговаривать злобных духов не мешать красному и сморщенному младенцу занять свое место среди живых. Он не покинет Метью до тех пор, пока не раздастся писк новоявленного дорийца или дорийки.

Повесив на пояс нож, Дью осторожно выскользнул из дома. Он старался не попадаться на глаза матери, чтобы не пришлось врать, и ему это удалось. Чарр понесся было за ним, но мальчик, поколебавшись, отослал собаку обратно. Конечно, с ним было бы веселее, но не спятит ли щенок от испуга при виде жука? Да и как он будет карабкаться с ним назад к расщелине?

Веселая злоба, словно попутный ветер, ускоряла шаги. Совсем скоро сын Огдая достиг места упокоения мертвых и остановился у подножья скалы, видом своим напоминавшей скорченного старика. (Старика Вьюхо, кого же еще? Отъявленного колдуна и мерзавца!)

Проверив, с ним ли его оружие, Дью протиснулся в расщелину и, покачавшись на руках, спрыгнул. Вот так так! Он опять грохнулся на знакомую круглую спину! Лежбище тут у него, что ли? Впрочем, это к лучшему: надкрылья жука чуть мягче, чем голые камни, да и привык он уже…

Как и в прошлый раз, почувствовав толчок и тяжесть на загривке, жук медленно пополз по проходу в земляной толще. Дью устроился поудобнее, скрестив ноги. Неторопливый тяжеловоз уже не казался страшным, но в чем-то даже симпатичным. Должно быть, симпатия возникла оттого, что жук был с ним (точнее, под его подошвами) в самые напряженные моменты прошлого визита под землю. Больше того, именно благодаря глыбе-спине Крей тогда замешкался, и Дью успел ускользнуть от предательских рук. Подумав, мальчик решил не убивать выручившее его чудовище. Конечно, если жук не нападет первым.

Насекомое повернуло за угол, и из мрака выплыли оранжевые лохмы факелов. Вот и голые по пояс, мерно взмахивающие железом погибшие воины…

– Крей! – позвал мальчик, вглядываясь в дымный сумрак. – Это я, Дью! Я пришел опять! Я хочу поговорить с тобой!

Крей отделился от работающих и подошел к нему.

– Зачем ты пришел, Дью? – спросил он без всякого выражения. – Я же велел тебе не приходить. Ты погибнешь. Вьюхо убьет тебя, как только увидит.

– Вьюхо не увидит! – отмахнулся мальчик. – Вьюхо трясется сейчас и завывает в хижине толстой Метью, которой вздумалось рожать в восьмой раз. Я ведь не безмозглый дурак, чтобы встречаться здесь с мерзким колдуном.

Дью постучал кулаком по спине жука, показывая, что голова его не настолько гулкая и толстолобая. Заодно он вспомнил, на ком сидит, и осторожно сполз с металлически блестящего холма. Хлопнул по нему ладонью, словно по крупу лошади, и жук медленно пополз дальше, уже без всадника. Шесть ног, каждая величиной с ногу теленка, поблескивали в свете факелов медно-золотистой шерстью. Полированный рог высился между глаз гордо и грозно.

Крей посторонился, пропуская гигантское насекомое без малейшего страха или удивления. Как если бы это была собака или коза.

– И много у вас здесь таких? – кивнув на жука, поинтересовался сын Огдая.

– Я видел только одного. Этого. О других не знаю, – отозвался Крей. Он вновь заладил с монотонной настойчивостью: – Уходи, Дью. Вьюхо может появиться в любой момент. Уходи. Вьюхо погубит тебя.

– Я уйду! – весело пообещал мальчик. – Я уйду, как только выясню, что здесь у вас происходит. Как только пойму, почему ты и все остальные, – он кивнул на потные фигуры, долбящие камень, – не лежите спокойно на вершинах скал, куда вас положили полгода назад, а роетесь зачем-то в земле. Еще я очень хочу выяснить, отчего ты схватил меня тогда, Крей, отчего послушался жалкого старикашку? Разве ты не был моим другом, когда был жив? Разве ты не отбил меня позапрошлой зимой из когтей рыси, а она разорвала тебе грудь и живот, и ты едва не умер? Разве мы не выручали всегда друг друга, когда ты был живым и нормальным?

Любой другой от таких упреков вспыхнул бы от стыда или побледнел от ярости, но Крей не изменился в лице. Видимо, стыд он потерял вместе с жизнью.

– Мы не лежим на скалах, потому что Вьюхо забрал нас оттуда, – ответил он. – Мы не просили его об этом. Потом он нас оживил. Не всех. Кого можно было. Кого он сумел. Теперь мы работаем на него. Ищем в земле, а потом шлифуем блестящие камни.

– Но зачем?! – поразился Дью. – Вьюхо оживил вас, и прекрасно! Скажите ему «спасибо», плюньте в его белые глазки и возвращайтесь домой! Как обрадуются все наши! Найя с ума сойдет от радости, Крей!

– Мы не можем, – тускло отозвался Крей. – Он оживил нас. Но не до конца. Он что-то сделал с нами. Теперь мы должны на него работать. Мы не можем уйти.

В полусумраке трудно было рассмотреть выражение глаз, но Дью показалось, что зрачки бывшего друга покрыты не то пленкой, не то земляной пылью. И это Крей? Крей Солнечная Стрела? Всегда улыбающийся, беспечный, совсем не заносчивый, несмотря на четыре года разницы? Задорно хохочущий, понимающий с полуслова?…

– И что же такое он с вами сделал, этот жалкий старикашка? – спросил мальчик язвительно. – Связал ноги? Подрезал сухожилия под коленями? Ударил железом по голове? Отчего вы не можете плюнуть ему в трясущиеся от злости щеки и уйти?!