Аррей, вырастающий из имен

– Я не знаю, не знаю, не знаю, – Крей тоскливо оглянулся на других мужчин, которые продолжали работать, словно приход Дью был обычным делом и не стоил внимания. – Если хочешь, поговори с моим отцом. Он расскажет лучше меня.

– С твоим отцом? – переспросил Дью. – А разве он здесь? Что-то я его не видел в прошлый раз!

– В прошлый раз он был далеко отсюда. Глубоко. Сейчас он здесь. Поговори с ним. Если ты его не испугаешься.

– Я испугаюсь Шеуда?! Брата моей матери? – опешил мальчик. – Ты совсем свихнулся здесь, под землей! Зови его скорее. Я буду страшно рад увидеться с Шеудом. Надеюсь, он-то остался нормальным человеком, а не превратился в вяленую рыбу, как ты и все остальные!

Крей отошел и направился вглубь подземного хода, окликая отца. Дью нетерпеливо пританцовывал на месте. Сейчас он увидится со старшим братом матери, шутником и балагуром Шеудом, с чьими крепкими руками, солеными прибаутками и смеющимися глазами было связано всё его детство! С тех пор как семь лет назад погиб Огдай Пестрокровый, Шеуд Танцующий Язык во многом заменил ему отца. Он играл, наставлял и учил вместе с собственным сыном, и их хижина, кособокая и неказистая, оттого что лентяю и весельчаку Шеуду некогда было приложить к ней руки, стала для сына Огдая вторым домом. Когда этой весной Дью провожал павших, не меньше, чем потеря друга и брата, давила и жгла мысль, что никогда больше Шеуд не усмехнется ему, не шлепнет ласково по затылку, не рассмешит бесхитростной шуткой…

Крей уже возвращался, уныло, по-стариковски переставляя ступни. Дью попытался разглядеть за ним фигуру Шеуда, но ничего не видел. Неужели его не оказалось поблизости? Жаль!

Не доходя до брата трех шагов, Крей посторонился. Из-за его спины на колеблющийся свет факела выползло что-то очень странное, очень страшное.

В первый момент Дью почудилось, что за Креем ползет огромная змея, и он открыл было рот, чтобы криком предупредить об опасности. Но тут же закрыл со стуком. У змеи была человеческая голова! И не просто человеческая: блики факела падали на напряженно скривившееся, смотревшее на мальчика с мукой и болью лицо Шеуда.

– О Рург! – прошептал сын Огдая, нащупывая за спиной пустоту, чтобы развернуться и стремительно унестись прочь. – Кто… это?

– Это мой отец, – бесстрастно прошелестел Крей. – Это Шеуд. Его трудно узнать. Не бойся. Он не причинит тебе зла.

Справившись с потрясением, Дью разглядел, что существо с головой Шеуда только в первый момент могло напомнить змею. Гораздо больше длинное туловище толщиной с торс семилетнего мальчика смахивало на дракона, только без лап. Дью не видел живых драконов, но по рассказам взрослых знал, что тела их защищает прочная чешуя. Такая же чешуя покрывала жуткое существо от самой шеи. Каждая чешуйка была величиной с ладонь взрослого мужчины и казалась искусно вырезанной из полупрозрачного багрового камня. Чешуйки подрагивали, со стуком задевая одна другую. Чувствовалось, что тело под ними перевито мощными кольцами мускулов, которые, то растягиваясь, то сокращаясь, толчками продвигали его вперед. Мальчику подумалось, что подобным образом передвигаются дождевые черви.

Гигантский червь… нет, дракон, лишенный конечностей, с головой родного и близкого человека смотрел на сына Огдая, страдальчески усмехаясь и помаргивая от копоти факелов. Шею его, точнее, то место, где человеческая голова переходила в нечеловеческое туловище, охватывало красивое ожерелье из разноцветных камней.

– Это ты, Шеуд? – тихо спросил мальчик. Горло пересохло, и язык шелестел, как сухой листок. – Это… он сделал с тобой? Вьюхо?..

– Да, – откликнулся тот, кого звали когда-то балагуром-Шеудом, лентяем-Шеудом, Шеудом-шутником. – Перед тобой Танцующий Язык, собственной персоной. Красавчик, правда? Он вернул меня к жизни, этот колдун – будь прокляты его душа и тело! – исцелил мои раны, а затем… Затем превратил в то, что ты видишь перед собой.

Голос Шеуда не изменился. Да и глаза были прежними. Разве что смотрели с такой болью и горечью, какие вынести невозможно.

– Я убью его, – сказал Дью. – Я клянусь тебе, что убью его.

– Не клянись, малыш, не надо, – Шеуд покачал головой, отчего ожерелье под подбородком заиграло алыми и золотыми искрами. – Рург презирает клятвопреступников. И Яйо тоже. Ты не сможешь сдержать свою клятву: даже взрослому мужчине не справиться с Вьюхо, владеющим тайным и темным знанием. Тем более тебе, мальчишке.

– И все-таки я клянусь! – повторил сын Огдая. – Я могу крикнуть это очень громко, чтобы и Рург, и Яйо расслышали. Я убью колдуна Вьюхо!!!

– Тише, тише, – Шеуд опасливо огляделся по сторонам. – Зря я, старый дурак, выполз тебе на глаза! Но Крей сказал, что ты не успокоишься, пока не узнаешь правду. Теперь ты узнаешь ее. Слушай. Боюсь, что любопытство твое на твою же беду.

– Не бойся! – кивнул ему Дью. – Я тебя слушаю.

– Я откушу себе язык, если узнаю, что навредил им тебе, малыш. Хоть ты и самоуверен, словно бойцовый петух! – Шеуд улыбнулся, и лицо его осветилось прежним, хорошо знакомым мальчику выражением. Но лишь на миг. – Наши израненные тела покоились на скалах, а души неслись в сумрак Пепельных Пустошей, когда Вьюхо перенес нас сюда и залечил раны, вернув к жизни. Не всех, только пятерых. Остальные были убиты более основательно, и на них его врачебного искусства не хватило. Счастливцы! Рург, должно быть, благоволил к ним… Вьюхо нужны рабы, чтобы добывать под землей прозрачные камни и шлифовать их. Покорные и безгласные рабы. Поэтому он сделал что-то такое с каждым из оживших… Не знаю, как объяснить тебе, поскольку сам мало что понимаю в этом. Колдун захватил в плен, присвоил те невидимые искорки, дары Яйо, которые делают человека человеком. Ты, наверное, заметил, что Крей и его друзья не улыбаются, не кричат, не спорят?

Дью молча кивнул.

– Они никогда не посмеют ослушаться Вьюхо, не посмеют взбунтоваться. Каждое его слово, каждый взмах пальца для них – безусловный приказ. Изнурительная работа, короткий сон, да скудная еда – вот вся их нынешняя жизнь.

– Ты говоришь «их», – перебил мальчик. – Значит, к тебе это не относится?

Шеуд помолчал. Короткие судороги, либо крупная дрожь колыхали жуткое туловище.

– Да, – произнес он с горькой усмешкой. – Моей искры жизни Вьюхо не тронул. Я нужен ему, чтобы находить новые залежи хрусталя, новые глыбы лабрадора. Для поисков глубоко под землей необходимы отвага, сообразительность и чутье на опасность. Лишенные искры жизни не имеют этих качеств. Как и многих других. Дух мой колдун не тронул, но зато, сам видишь, во что превратил мое тело! Он сотворил со мной эту мерзость, чтобы я мог проникать в самые узкие расщелины, передвигался в толще земли так же легко, как люди ходят по ее поверхности, не страшась подземного жара и огня. С таким помощником, как я, Вьюхо надеется уже в скором времени раздобыть все необходимые ему камни.

– С таким помощником, как ты… – повторил Дью. И взорвался: – Значит, ты согласился помогать злобному колдуну! Ты послушно выискиваешь ему в земле какой-то там хрусталь! И это после того, что он сделал с ними, с тобой! Да ты…

От возмущения Дью поперхнулся словами. Он перебирал в уме самые обидные ругательства, и все они казались слишком слабыми.

– Подожди, Дью. Подожди, мальчик мой, – Шеуд опять усмехнулся, криво и мучительно. Горячая тоска плескалась в глазах, и сын Огдая притих. – Неужели ты думаешь, что я согласился помогать ему по своей воле? Неужели ты мог решить, что старина Шеуд струсил? Плохо же ты помнишь меня, мой мальчик! Наверное, ты и Грунн не часто вспоминали меня с тех пор, как нурриши изрубили мое тело – иначе бы ты так не говорил… Как только я очнулся и увидел, во что он превратил меня, как только подлый колдун поведал, чего от меня ожидает, я плюнул ему в лицо и расхохотался. Я расхохотался, Дью, хотя шея моя невыносимо болела, и я должен был зажмуриваться, чтобы не взглянуть ненароком на свое новое тело. Я и сейчас не могу на себя смотреть, стараюсь не подползать к подземным озерам – хотя прошло уже целых полгода. Я сказал Вьюхо, что убью себя. А если он опять оживит меня черными заклинаниями, убью себя снова. Опять и опять буду ускользать от него в иной мир, и он устанет в конце концов тратить силы и чары на мое оживление.

– Ты правильно сказал! – горячо поддержал его мальчик. – Только прежде чем убивать себя, тебе нужно придушить эту гадину!

– …Но Вьюхо только усмехнулся. «Прекрасно, – сказал он. – Не хочешь – не надо. Я отниму твою искру Яйо, и ты станешь таким же послушным рабом, как все остальные. Лишенные искры не убивают себя! Они вялы, робки и покорны. Они бесстрастны, как осенние мухи, и любое повеление хозяина является для них законом. Но мне нужно, чтобы один из вас не боялся проникать вглубь земли и открывать новые драгоценные россыпи. Мне нужно, чтобы один из вас, только один, обладал полноценной человеческой душой. Раз этого не хочешь ты, Шеуд, таким будет твой сын, Крей. Это даже лучше: он молод и крепок, и более вынослив, чем ты. Завтра же я начну превращать его в такое же точно чудовище, каков ты сейчас».

– Проклятый старик! – выдохнул мальчик. – Нет, я не просто убью его, Я…

– Подожди, не горячись, Дью. Вспомни, что Рург презирает клятвопреступников. Я согласился помогать Вьюхо, потому что видеть своего сына таким… – Шеуд запнулся. Камни на его шее разгорелись ярче. – Есть вещи, непосильные для человека. Даже для воина. Если б то был не мой сын, а ты, Дью, я не вынес бы этого точно так же. К тому же старик обещал, что мы будем работать на него от силы два года. За это время он отыщет все необходимые ему камни. Полгода уже прошли. Через полтора года Вьюхо отпустит меня на Пепельные Пустоши, куда так рвется моя душа. А сыну и его товарищам вернет жизнь. Настоящую.

– Он обманет тебя, – хмуро возразил мальчик. – Он отправит их на Пепельные Пустоши тоже. Зачем ему люди, которые будут знать о его злодействах и колдовстве?

– Может быть, ты и прав, – согласился Шеуд. – Но ведь это все равно лучше той участи, какая у них сейчас.

Дью сосредоточенно размышлял. Мальчишеское лицо подергивалось от нетерпеливой досады.

– Но ты говоришь, что можешь свободно передвигаться в толще земли! – осенило его. – Значит, ты можешь выползти отсюда наружу! Ты вернешься домой и расскажешь всем о колдуне Вьюхо. И тогда мужчины убьют его! Они повесят его вниз головой на дереве, потом проткнут его копьями, потом сожгут на костре, потом…

Шеуд покачал головой.

– Никакая сила не заставит меня выползти наружу, Дью. Зачем? Чтобы до смерти напугать мою жену, мою дочку, всех маленьких детей в селении? Нет, конечно моя жена не умрет от ужаса – она отважная женщина. Но проклянет – за то, что посмел показаться всем на глаза в таком виде. Ты мальчик, ты будущий воин, Дью, но даже к тебе я решился выползти только затем, чтобы предостеречь. Чтобы отговорить тебя связываться с колдуном.

– Ну ладно, ладно! – разрешающе махнул рукой Дью. – Не показывайся на глаза женщинам. Покажись только старому Хиваро. Он не поверил мне, когда я рассказал ему о Вьюхо и его мерзких проделках. Тебе же он не сможет не поверить, иначе ему пришлось бы вырвать себе глаза. Пойдем со мной, Шеуд! Пойдем прямо сейчас!

Дью подался вперед и протянул руку, приглашая Шеуда ползти к выходу. Но тут же отдернул ее, испугавшись прикоснуться невзначай к малиново-блестящей чешуе.

Шеуд понимающе покачал головой и отполз назад, чтобы большая часть тела оказалась в тени.

– Есть еще одно, малыш, почему я не выйду на свет и не покажусь никому, даже старине Хиваро. Если наши мужчины убьют Вьюхо – хоть я не очень-то верю в это, потому что он способен на такое, что и помыслить трудно, – если его все-таки убьют, сожгут или пронзят копьями, Крей и другие молодые воины навечно останутся полу-мертвецами. Ведь никто не знает, где прячет колдун украденные у них искры Яйо. Да и как они выглядят, не знает никто. Вьюхо не расскажет об этом даже под пытками.

– Ну, уж под пытками-то расскажет! – ожесточенно сверкнул глазами сын Огдая.

– Ты не знаешь, Дью, как много могут его блестящие камушки. Недаром он увешивает себя ими с головы до ног. Они могут сделать так, что он не почувствует боли и будет смеяться под пытками, словно его щекочут перьями перепела. Или – кожа его окажется прочнее черепашьего панциря. Он не расскажет. Крей и его друзья останутся рабами, теперь уже – мертвого колдуна. Они по-прежнему будут долбить породу, выискивая блестящие камушки, и затем шлифовать их ночами, долгие годы. Я не хочу этого, Дью. Ведь Крей мой сын.

– И мой брат, между прочим, – проворчал Дью. – И мой друг. Хоть он и вцепился в меня тогда по приказу колдуна, как охотничий пес в росомаху. Но я его прощаю, раз у него нет этой самой… искры.

– Заклинаю тебя, мальчик мой, не пытайся бороться с Вьюхо, – Шеуд начал медленно отползать назад по узкому проходу. Голова его опустилась, бородой подметая серую каменную пыль. Он не сводил с Дью слезящихся от копоти глаз и повторял всё глуше и тише: – Заклинаю тебя, забудь обо всем, что видел и слышал здесь, забудь тропинку к этому месту и никому о нем не говори. Ты рассказал Хиваро, и он не поверил – это хорошо. Не говори никому больше. Уходи, Дью! Я чувствую, здесь скоро появится наш хозяин. Я слышу его появление за много шагов: становится трудно дышать, и кровь стучит в голове, когда он только вступает под эти своды. Спеши же! Уходи, малыш. Ты можешь не успеть и погибнуть…

Мальчик заколебался. Он с радостью унес бы ноги из мрачного подземелья, полного черного колдовства и искалеченных полулюдей. Но его не удовлетворило окончание разговора с Шеудом. Забыть обо всем? Никому не рассказывать? Но ведь это значит, что колдун будет по-прежнему одним из самых уважаемых людей в селении, будет звенеть по праздникам чужими охотничьими трофеями, будет прожигать Дью ненавидящими глазами. Если бы только прожигать! Сын Огдая ничуть не сомневался, что Вьюхо поставил целью уничтожить того, кто проник в его отвратительную тайну. Или еще хуже: превратить в такое же немыслимое чудовище, каким стал Шеуд Танцующий Язык, весельчак Шеуд, брат его матери…

– Хорошо, хорошо! – крикнул мальчик уже не различимому во тьме Шеуду, пытающемуся, стуча чешуей, развернуться в узком проходе. – У Крея нет искры, у тебя нет мужества, но у меня есть и то, и другое! Хвала Рургу, я пока что не раб и не мертвец! Я сдержу свою клятву. Этот старый паук, эта грязная вошь еще будет умолять меня…

Он не договорил. Со стороны долбящих породу рабов приближалась знакомая согбенная фигура. Видимо, Метью разродилась на редкость быстро (ну еще бы – в десятый-то раз!), и старик поспешил в свое подземелье. Он даже не переоделся и был в том же ярком наряде, украшенном перьями и костями, в котором совершал свои целительные действа.