Перед прочтением сядьте!.. Остроумные и непосредственные рассказы из нешуточной, но прекрасной жизни

Дьявол меня затасуй в египетскую могилу, если старина Кустодиев не захотел бы писать с меня купца, кабы не помер.

Обвёл я этак комнату и заявляю авторитетно:

– Шикарная берлога. Сразу видно, вкус есть. Чёрт, да тут одних картинок на миллион с четвертью.

Пал Сергеич натужно хихикнул и отмахнулся:

– Что вы, что вы! Это всего лишь фотокопии. Сущие копейки, тэк-с…

Так я утвердился в подозрениях, что со стен глядит небольшое состояние. Квартира мне определённо нравилась. Буржуазность и основательность в пределах Садового кольца. Что может быть лучше? Никакого панельного китча с бандами малолеток. Папа? повертел и отбросил серебряную ложечку:

– Мельхиор… – сказал зачем-то…

Не знаю, что бы он соврал про антикварные часы с золотыми прибамбасами и стрелками, обсаженными драгкамнями, про группу тонких статуэток, застывших в менуэте на винтажном комоде, и многое-многое другое, но…

Но Капочка тоже перелила чай в блюдце и мы наперебой принялись прихлебывать, издавая звуки, весьма неуместные в интерьере, осенённом малыми голландцами, большими мастерами поработать кистями и красками по части пейзажей и натюрмортов.

– Сахарку бы вприкуску, – говорю я невесте.

– Сей секунд, мой медвежонок, – отвечает она и неспешно и невыносимо грациозно удаляется в закрома за рафинадом для своего одноногого сладкоежки.

Меж тем старуха доела дужку и вот-вот заплачет. Тётка окаменела. Мамаша растеряла остатки присутствия духа и сейчас опрокинется. А папаша явно задумался о расширенной страховке нажитого, а паче жизни…

Короче, принимающая сторона пребывала в шоке. Ну, как зрители в киношке братьев Люмьер с их хоррором про паровоз, – только что не разбегались с проклятьями в окна. Думаю, кабы не прилизанные причёски, волосы у дам стояли б дыбом. Папаша же, как знал, запасся ёжиком.

– Принеси коньяк, – приказал он вернувшейся с рафинадом Капочке. Глава наконец вспомнил, что он глава, и решил действовать.

Выпили. Коньяк был хорош.

– Почему так скоро решили пожениться? – мрачно спросил Пал Сергеич, кажется, подозревая во мне честного человека, а в дочке ненормальную и уже не девицу…

Я поднялся со скрипом и пиететом, обвёл семейку торжествующим взором.

– Это любовь с первого взгляда, – говорю тоном, плюющим на возражения. – Другой я не признаю! Первая, она же для меня и последняя. А коли так, чего высиживать яйца и оттягивать сладкий миг единения узами ЗАГСа и Гименея и такого богоугодного дела, как чадопроизводство? Тут остаётся одно – предложить руку и сердце и уповать на благословение тех, в чьей оно компетенции. И я уповаю… – смирено потупил я глаза.

Молчание.

– Следует подумать, считаете? – спрашиваю их, хотя они считают, что меня следует пристрелить как минимум.

– Я подумал. Аж две четверти секунды, когда Ваша дочь попала мне на глаза. Более чем достаточно, когда глядишь самим сердцем!

Капитолина с любопытством смотрит на меня, изредка прикладываясь к алому яблоку, формой смахивающее на сердце, – безжалостно угрызаемое любовью, моё несчастное большое сердце…

– Считаете, польстился на красоту? – меж тем продолжаю я. – Да, Капочка восхитительна, как роза, усыпанная бриллиантами росы и снабжённая иглами страсти. Но красота вянет. Зато остаётся неразрывная нить единения душ и мыслей. Я возлюбил её душой. Смекаете, в чём соль? Клянусь, если завтра оспа обезобразит её лицо, для меня Капочка останется прекрасной, как в первый миг встречи.

Яблоко покатилось по столу. Теперь Капитолина ела глазами меня…

– Вот что, – говорит Пал Сергеич посреди повисшей тишины. – Дамы переменят посуду, а мы в кабинете выкурим по сигаре…

Сигару он не предложил, а предложил следующую информацию.

– Алло, – говорит, – сынок. Тебя используют, чтобы поиметь меня.

– Любопытно, – отвечаю. – Что ещё за лямур де труа? Выкладывайте поскорей, дорогой тесть.

– Нам с Нинкой Петровной не нравился Капочкин ухажёр, некий Вася, – говорит он. – Мы дали парнишке отставку. Вот Капочка и мстит. Ты орудие в её руках. Поиграет, бросит, а ты сопьёшься к чертям. Я бы спился!

– Что ж, – отвечаю, – мгновенья счастья с Вашей дочурой стоят самых долгоиграющих страданий…

– Взгляни в зеркало, – не унимается он. – Капа никогда не выйдет с тобой в свет. Заведёт любовника, смазливого качка, тот вырвет тебе последнюю ногу.

– Что ж, буду двигать в коляске. Я не в силах побороть страсть, – отвечаю смиренно. – Хотя Васей вы меня умыли так умыли… Не знал. Неприятно.

– Вот-вот, возьми маленький тайм-аут на поразмыслить. Неделю-другую, а?

– Думаете? – отвечаю и, сдвинув парик, озадаченно скребу лысину.

У него фары разъехались и рука сама вытянула пухлый бумажник.

– Развейся за границей, сынок, – выкладывает он деньги, а у самого в глазах: «Путешествуй в преисподнюю по горящей путевке!!» На том и договорились.

Капа вышла меня проводить. В лифте она начинает хохотать, как сумасшедшая. Хлопает по плечу, тычет прелестным кулачком мне в бок:

– Ах, ты прирождённый артист, Коля Бубликов! – и смотрит восхищённо. А мне хоть плачь…

Нет, всё верно. Я не Марат, я Коля. Вот я объясню. Тот Вася, которого папаша отставил, – мой друг. Вот он и говорит: «Коля, ты мастак на всякие невинные подколки. Сделай так, чтобы Капочкины вурдалаки обделались и не препятствовали моему мужскому счастью».

Ну, теперь-то они точно будут на Васю молиться. Чёрт бы его побрал!

В холле я на минуту задержался. Изъял из глаза «косую» линзу, закатал штанину и отстегнул с колена нехитрое приспособление, издающее скрип, сунул в карман парик. Никогда не брился налысо – голова чешется!

Прощаясь, я протянул Капе папашкины деньги.

– Оставь себе, – не берёт девчонка.

– Нет.

– Оставь себе, ты ж заработал…

Что-то в голосе у неё…

– Заработал… – говорю, а на душе преисподняя во всей красе.

– Прокути их, – предлагает она невесело.

– Что-то не хочется…

– Ну, пока.