Корабль теней

– Фу-у-уф! Еле успел! Выхожу из здания вокзала, смотрю – уезжает мой поезд счастья. Еле-еле догнал, заскочил в последний вагон. Повезло тебе, радистка Кэт! – Он, пыхтя, забрался обратно на свою полку и, доверительно наклонившись к Тоне, продолжил:

– Так, слушай. В Ленинграде у меня есть тетка Калерия – сестра матери. Она выделит тебе угол на время вступительных экзаменов, поняла? Я обо всем договорился. Пять рублей телеграфом вышлет – как прибудем в Москву, получим. Потом вернешь, с первой стипендии, лады? Ты, главное, экзамены не завали! А то неловко получится.

– С-спасибо… – Тоня, ошарашенная и удивленная, не знала, что ответить. «Океаны» все еще были у нее в руках, она нервно крутила в пальцах уголок страницы.

– Спасибо на хлеб не намажешь! – чуть рисуясь, ответил Шурик. – Кстати, о «намажешь». Я тут кое-что прикупил на вокзале, пять копеек штука. С голоду не помрем, радистка Кэт! – Он развернул бумажный сверток, в нем оказались четыре слегка помятых столовских бутерброда с любительской колбасой. – Налетай!

…Тоня устало положила микрофон на стол. «Аист» по-прежнему молчал. Несколько часов вызова на всех рабочих частотах не дали никаких результатов, она почти охрипла и вымоталась. Уже почти стемнело; в районе, куда отправился катер, собрались тучи и явно штормило. Стакан, полный остывшего чая, одиноко стоял на краю стола. Она оперлась локтями о холодную, шершавую столешницу и закрыла лицо ладонями.

Резко затрещал телефон. Тоня вздрогнула.

– Алло!

– Антонина, это Юркаускас. Новости?

– Нет…

– Вот дьявол! – выругался Григорий Юрьевич. – Так. Я вызываю поисковую группу. Завтра с рассветом прибудут, прочешут всю акваторию в том квадрате. Надеюсь, водолазов выписывать не придется… Вы отдыхайте, Антонина. Вы и так уже на служебный автобус опоздали. Ночной сменщик скоро придет.

Клацнула трубка. Тоня осторожно поднялась из-за стола. Рация осталась включенной на основной частоте; ее динамик изредка похрипывал атмосферными разрядами. В кабинете связи стояла старая, местами продавленная тахта. Тоня добралась до нее, прилегла на левый бок и провалилась в зыбкий, тревожный сон. Пришедший через четверть часа сменщик, добродушный и долговязый Володя Ковтун, снял пальто и аккуратно укрыл спящую девушку, затем прошел за стол к рации и, выключив динамик, надел наушники.

Эфир молчал.

* * *

– Господи, господи, господи!.. – Витек, неумело крестясь, сполз спиной по стене, скукожился в углу каюты и, вытащив в прорезь между второй и третьей пуговицами тужурки маленький нательный крестик на веревочке, принялся целовать его. – Господи, помоги, помоги… Какого хрена тут происходит, че за чертовщина… Это происки дьявола, господи…

– Малых! Отставить причитания!

– Это мне за грехи мои, господи… Володя пропал, а теперь и моя очередь… Нагрешил я в жизни, вот и расплачиваюсь перед смертью…

– Ты чего это, поганец, помирать тут вздумал? – Мичман резко ухватил Витька за шиворот и дернул вверх. Тот выпрямился, но продолжал, тараща глаза, прижимать крестик к бледным губам, почти неслышно бормоча: «Тушенку со склада украл… часы у начальника… Людку обрюхатил, прости, господи…» Локти и спина его ходили ходуном, его била крупная дрожь. Иван Петрович, левой рукой подняв за подбородок лицо Малых, правой отвесил ему звонкую оплеуху; рука оказалась влажной – в свете фонаря на щеках Витька поблескивали две мокрые дорожки слез.

– Ну и трус же ты, Малых, – с расстановкой произнес мичман. Витек не ответил, только опустил здоровый глаз к полу. Крестик выскользнул из его руки и спрятался в горловине тужурки. – Никуда он не пропал. Скорее всего, ему чего-то привиделось, он выбежал из каюты. Наружу выйти он не мог – мы бы увидели. Значит, он где-то здесь, внутри. Логично? Логично, спрашиваю?

– Ло-логично. – Похоже, рассудительность Ивана Петровича слегка успокоила Витька. Он глубоко вздохнул и, сглотнув слюну, исподлобья глянул на мичмана.

– Надо осмотреть все помещения. Пошли.

* * *

В конце осени 1944-го, когда на Северном флоте уже наступило относительное затишье, в серебрящихся в лунном свете водах Мотовского залива неожиданно всплыла подлодка – большая, изрядно побитая, с отломанными перископами и антеннами и болтающимся на соплях килевым рассекателем. Борт субмарины украшал синий крест на белом фоне. Команда сторожевого корабля, где тогда служил Ваня Павловец, была поднята среди ночи по боевой тревоге. Приблизившись к судну на расстояние артиллерийского залпа, СК-4 попытался связаться с ней на всех частотах, однако ответа не последовало. Было принято решение брать финскую подлодку на абордаж.

Вооружившись газорезом, матросы вспороли вводной люк. В лицо ударил спертый дух, смесь дизеля и тлена – судя по всему, субмарина давным-давно потерпела аварию и по какой-то причине не смогла подняться на поверхность, экипаж погиб. Непонятно, отчего сейчас она все же всплыла – то ли прохудились балластные системы, то ли море просто отпустило ее. Нацепив маски и взяв фонари, абордажная команда СК-4 спустилась внутрь.

Отсеки подлодки были совершенно герметичны, тщательно задраены – вода так и не пробралась внутрь. Открывая люки между переборками, матросы прошли центральный пост, каюты комсостава, кубрик… Было насчитано четырнадцать трупов – совсем небольшая команда для такой крупной субмарины. Возможно, где-то еще были и другие тела – часть помещений открыть не удалось, люки были оборудованы электрозапорами, а аккумуляторная батарея лодки давно выдохлась. Проходя по коридорам, кают-компании, спальным отсекам юный Ваня Павловец испытывал чувство какого-то сосущего опустошения – совсем недавно, может, буквально несколько недель назад, а может, полгода, здесь была боевая команда, – они управляли лодкой, ели, пили, смеялись, играли в карты и проводили подводную разведку, – словом, жили и работали. И сейчас, когда все эти люди лежали гниющими мешками по разным углам погибшей субмарины, она словно бы тоже умерла – из нее исчезла та неуловимая, тонкая энергия, которая обычно бывает в жилых домах, например, в отличие от домов расселенных или сгоревших.

Бродя по закоулкам старого корабля, Иван Петрович поймал себя на мысли, что судно не создает впечатления трупа, как было в случае с финской подводной лодкой. Скорее, оно словно бы вообще никогда не было живым, или, если и было населено, то, похоже, какими-то нечеловеческими существами, потусторонними. Иван Петрович выписывал «Науку и жизнь» еще с начала шестидесятых, когда журнал взял курс на читателей из более широкого круга, чем исключительно академическое сообщество, и в одном из номеров прошлого года прочитал большую, обширную и подробную, хоть и несколько занудную статью о теории множества параллельных измерений. Действительно, подумал теперь мичман, если бы этот корабль был создан кем-то или чем-то, не имеющим отношения к нашему миру, земному, с зелеными континентами и синими морями, то это его, мичмана, совершенно не удивило бы, так чужеродно он чувствовал себя здесь, в железном брюхе этой стонущей на разные голоса, подвывающей и скрипучей посудины.

– Петрович, нет его нигде, говорю. Мы уже все обошли.

Мичман оторвался от размышлений и встряхнул головой.

– Не совсем. Остались еще несколько помещений, куда нет никакого доступа. Двери заперты.

– Если заперты, – перебил Витек, – то как он туда попадет?

– Хороший вопрос. – Иван Петрович нервно пригладил волосы на висках. – Но если Володя всерьез перепугался, то мог закрыться в каком-то из них, и… Да нет, вряд ли. Не такой он человек.

– Тогда куда он подевался? Не мог же он выйти на палубу.

– Вообще-то мог… Когда мы ушли в носовую часть, Вовка вполне мог выйти из кормовой. Коридор тут делает круг, так что можно пройти насквозь, – рассудительно ответил Витек. Похоже, он более или менее оправился от испуга, и теперь, стоя в свете фонарика, почесывал подбородок, как это обычно делал Володя в моменты задумчивости.

– Какой дурак полезет на палубу в такую погоду?

– Да он и есть дурак. Мозги с переляку отшибло. Я сам струхнул до чертиков, чуть не сбрендил, – честно ответил Витек.

– Пойдем тогда наверх, – предложил мичман. – Мочить загривок под дождем, конечно, еще то удовольствие, но если Володька там, то его надо найти и увести вниз, а то с дурной головы еще в море свалится.

Они двинулись по коридору в сторону трюмной лестницы, ведущей наверх. Корабль заметно болтало, приходилось широко расставлять ноги, чтобы не упасть. Сверху выстукивал бешеное пиццикато оркестр дождя, завывали трубы ветра и громыхали литавры волн, хлещущих о борт. Внезапно слева от них распахнулась дверь. Мичман сунул руку с фонарем в открывшийся проем и позвал: «Володя, это ты?».

Открывшееся помещение оказалось камбузом; команда уже побывала здесь, когда обнаружила консервные банки, наполненные воздухом. Иван Петрович еще раз выкрикнул «Володя-а!», но ответа не последовало. Витек, прижав дверь плечом, обвел помещение лучом фонарика – Горбунова здесь не было. Надо было идти дальше, на палубу.

– А ну-ка, погоди, – неожиданно сказал мичман.

Он посветил лучом на пол, около большого шкафа с консервами; там что-то серебристо блеснуло. Витек подошел поближе – это оказался Володин фонарик «Заря», большой, хромированный и тяжелый. Стекляшка, защищавшая лампочку, была разбита, но осколков рядом не было. Витек поднял фонарик – как-то неожиданно легко поднял.

– Петрович, да он пустой. Вовка, похоже, вынул из него батарейки.

– Зачем?!

– Да пес его знает, зачем… – Витек открутил от «Зари» донце, перевернул… и оттуда высыпались четыре тридцатикопеечных элемента «373». С легким коробочным стуком они упали на железный пол камбуза. – Не понял. – Витек, нагнувшись, поднял одну из батареек и легко смял ее пальцами, как гильзу папиросы. – Слушай, Петрович, да она пустая! Вообще пустая! Внутри нет ни хрена, одна только оболочка из фольги.

– В смысле «пустая»? Чего ты городишь? – Мичман раздраженно прошел к ящику, поднял одну из батареек, сжал ее в кулаке. – Черт побери, и правда… – Он недоуменно вертел в пальцах измятую, скомканную батарейку, подняв очки на лоб. – Как он это сделал?

– Может, это не его фонарь?

– Да как не его? Это же наша «Заря». Они только у нас на флоте и есть. Экспериментальная модель, шесть вольт.

– А батарейки-то не наши, Петрович. Смотри. Надписи иностранные.

– Дьявольщина, точно… Похожи на советские, а буквы – все та же абракадабра…

– Ладно, хрен с ним, с фонарем. Пойдем наверх. – Витек, осторожно положив пустой фонарик на стол камбуза, вышел вслед за мичманом, притворив дверь. Уже отходя, он услышал тонкий жестяной звон: фонарик свалился со стола на пол – качка была нешуточная.

* * *

Дождь хлестал по лицу наотмашь; на расстоянии пары метров уже ничего не было видно. Фонарики не могли своими бледными лучами пробить сплошную стену воды, едва освещая пространство вокруг себя. Мичман и Витек почти наощупь пробирались вдоль лееров верхней палубы, время от времени выкрикивая «Володя! Вовка!». Грохот дождя и визг ветра, казалось, заглушали почти все звуки, корабль болтало по волнам, как футбольный мяч, и удержаться на ногах было сложно. Иван Петрович снял очки и сунул их в карман: в таких условиях линзы, быстро покрывающиеся водяной крапью, скорее мешали, чем помогали. В углу около рубки он обнаружил свой алюминиевый таз – конечно, перевернутый из-за качки или ветра.