Радуйся!

Он осознал, что виноват не больше, чем другие, и примирился с собой.

Даже когда на него нападали и причиняли невероятную боль, он отчасти и себя считал виноватым.

Он не раз ставил их на место.

Он жалел о том, что приходилось делать.

Он жалел и их.

Он рыдал над сожжённым своим домом и кормил их кашей из походной кухни.

И плакал о них тоже.

Он спасал их от самих себя.

Не думая о себе.

Он спасал их детей.

А они всё забывали.

Снова и снова.

И опять старались доказать ему, что он не такой.

И он соглашался, потому что был добр.

Он не думал о себе много.

Он вообще редко думал о себе.

Когда им в очередной раз удавалось его убедить, что он плохой, что он не такой, они с радостью по привычке надевали ему на шею цепь и заставляли танцевать, обматывая цветастыми цыганскими тряпками, надевая на голову терновый венок и вливая ему в горло водку.

Они веселились.

И, напившись пьяно, он под конец дирижировал оркестром, не помня себя, только бы все были счастливы.

Каждый раз, когда они доходили в своем безумии до исступления, нужно было, чтобы кто-то умер за них.

И это всегда был он.

Больше некому было.

И он соглашался. Потому что был добр.

И считал себя хуже, чем они.

Он соглашался, сдирая с себя цепь и эти лоскутья.

Он вставал на дыбы.

Он уже не был смешным.

Но и страшным он не был.

Просто они боялись его. Боялись, что он припомнит им цепь.

Припомнит их издевательства. Припомнит своё унижение.

Но он молчал.

И от того им было ещё страшнее.

Они ненавидели его. Ненавидели за его доброту.

За силу.

За то, что он их спас, ненавидели.

За то, что он не такой, как они.

А он жалел их за эти их мучения. И считал себя виноватым отчасти.

И они снова начинали его убеждать, что он хуже их всех.

Только так они могли заглушить свою совесть.

Только так они могли жить дальше.

И всё повторялось снова и снова.

Но сейчас он просто ждал.

И молчал.

Он даже не шевелился.

Они, как и раньше, кричали и прыгали вокруг него.

Кривлялись и строили гримасы. Они улюлюкали и бесновались. Они махали рогатиной и целились в него из ружей.

Они водили перед его глазами руками, чтобы проверить, не спит ли он.

Они что-то кричали.

Но боялись к нему прикоснуться.

Он молчал.