Радуйся!

Потому что оказалось, что доказал он её правильно. Только несколько длиннее, чем было надо.

Не готовился. Гуляли мы накануне.

В институте возник большой спор между серьёзными дядьками, какой оценки он достоин.

С одной стороны, понятно, что он не учил и не готовился, с другой, он прямо на экзамене повторил подвиг того великого человека, который её доказал. Практически гений, выходит.

Что-то подобное с ним случалось часто.

Его отец был видным учёным и директором крупного питерского радиоэлектронного завода.

Он ездил за границу на всяческие научные конференции и симпозиумы.

Поэтому у Славки были некоторые вещи, которых не было у нас. Например, видик. И первые фильмы, которые впоследствии оказали на меня огромное влияние, мы посмотрели у него.

Вообще мы были умные ребята. И кино смотрели серьёзное.

Да и всё остальное, понимаю это сейчас только, было важным. Стоящим.

Наверное, мы были последним поколением, которое по-настоящему, от начала до конца, воспитала та, Великая страна. И как венец этого воспитания, мы были наиболее прогрессивными по сравнению с нашими старшими братьями. И наиболее думающими. Думающими свободно.

И хорошо воспитанными.

Но… мы всё-таки были дети.

Мы всё ещё были дети.

Что-то надвигалось.

Что-то происходило.

89, 90, 91-е годы.

В силу того, что мы были воспитаны в благополучных семьях и благополучной страной, мы воспринимали происходящее – всё к лучшему. Поскольку не знали другого.

Не знаю, что бы было, если бы успели повзрослеть и уже могли бы влиять на ситуацию в стране.

Но… этого было не дано.

Нас воспитывали и готовили к одной жизни, а досталась совсем другая.

Но тогда мы этого не знали.

И были счастливы.

Жизнь начиналась.

Прекрасная жизнь. Замечательная…

Первого января 1992 года раздался звонок. Звонил ещё один наш друг.

Он сказал: «Ты знаешь, что у Славки был пожар?»

Я ответил: «Нет».

Он повесил трубку.

Я не понял ничего.

Я только потом понял, что он смалодушничал в этот момент.

Я перезвонил ему и спросил: «Ты ему звонил?»

Дальше была пауза… и слова, которые я запомнил навсегда:

«Лёша… они умерли. Все».

Что было дальше, я не помню. Говорят, что я кричал и рыдал. Меня держали.

Видимо, мой молодой мозг был не в силах воспринять то, с чем ещё не сталкивался никогда.

Потом были похороны.

Пышные.

Хоронил весь завод.

И институт.

Ведь отец был очень известным человеком.

История была представлена так: ну, Новый год. Выпили люди. Праздновали. Уснули. И случился пожар.

Несчастный случай.

Погибли отец, мать, Славик. Младший брат по случайности отмечал с одноклассниками. Остался жив.

Хоронили в закрытых гробах. Море цветов и венков.

Мороз градусов двадцать пять.

Мы стояли, как-то сбившись в кучку. В стороне.

Взрослые кивали в нашу сторону и о чём-то переговаривались.

Слёзы текли сами и тут же замерзали на щеках.

Помню, когда автоматчики дали залп салютом над могилой, я оглох. И как-то совсем перестал что-либо чувствовать.