Легкая поступь бытия. Избранные тексты: проза, поэзия, драматургия

Мама родилась зимой 1905 года в Пятигорске старшим ребенком в семье Аматуни. И назвали ее царским именем – Тамар.

Дедушка Карп и бабушка Мариам – родители Тамары – были когда-то молоды и царственно счастливы. Бабушка родом из Аккермана (Бессарабия) получила хорошее по тому времени гуманитарное образование. Есть молодая фотография, где она прелестная молодая девушка с копной вьющихся волос и голубиным взглядом.

Дедушка учился в Джемаране (Духовная Академия в Эчмиадзине), у него был абсолютный слух, редкая музыкальность и прекрасный голос. Мария и Карп нашли друг друга и у них образовалась семья. Был дом полон детей, на солнце зрели виноградные сады, их собственные, а к обеду подавалось свое домашнее вино. А потом пришло время смирения, революций, войн, потери близких и родных. Они с достоинством жили, работали, помогали ближним, любили.

***

Родословная ниточка тянется от пра-пра-пра – прадеда Вагана Аматуни с Y-го века. Он был хазарапетом (воином и князем)[3 - Дословно, хазарапет – начальник над тысячью, военное звание и должность, которой удостаивались люди княжеского происхождения]. Именно он захоронил в родовом имении Ошакане прах святого Месропа Маштоца. За Маштоцем признается таинство создания армянского алфавита, по преданию он увидел армянские буквы, начертанные на небесах. Именно он перевел Библию на армянский язык и первыми словами были: «Познать истину, понять изречения разума». Ваган Аматуни построил над могилой Месропа Маштоца часовню, которую народ называет «часовней» святого переводчика.

***

В последние годы дедушка Карп и бабушка Мариам жили вместе с семьей младшей дочери в одной большой комнате с большой верандой, которая выходила во двор на уровне первого этажа. Я помню эту веранду. На ней стояла электроплита, за которую я однажды схватилась. Прошло уже много лет, а след в виде белой подковки не стерся еще с моей правой руки, на счастье и светлую память о днях ереванского детства. Его было, к сожалению, мало, но оно было. Мама вспоминала: «Ты садилась дедушке прямо на голову, я пыталась тебя снять, а дедушка ласково улыбался и говорил: «Ребенок! Пусть сидит».

***

Когда мама приехала из Ошакана в Ереван, там во всем чувствовались перемены. Начало века – это как начало мира. В России это был серебряный век, а в Армении – розовый. Цвет туфа, из которого возводились новые здания.

Известно, что сказал Блок по поводу этого бренда, что-то похожее на недоумение по поводу звучащих серебром кандалов, Чаренц же назвал свой родной город, имея ввиду геометрию улиц, солнцеликим, а мы добавим, будто розовоперстая Эос, богиня зари, опустила прекрасный покров на него, и неизвестно сказал ли кто-нибудь из армянских поэтов что-либо по этому поводу.

***

Мама жила у няни, училась на филфаке. Девушка весенней поры, причем озорная, талантливая и прелестная, отчаянно влюбленная в поэзию и красоту мира. Завистники? Наверное, были, но разве замечаешь их, когда весь мир у твоих ног. Друзья-поэты поклоняются, а вчера курчавый сапожник крикнул: «Ахчи-джан, для такой как ты, самые лучшие туфельки сделаю». Голова не закружилась, потому что мама Тамар твердо знала – главное у нее впереди. Вероятность, что на папином месте мог оказаться башмачник, глава ереванской мафии, молодой художник Семен Аладжалов, я его звала впоследствии дядей Сеней, или поэт Егише Чаренц была. Все они жили в одно время и в одном месте.

Но браки совершаются на небесах. А ангелом соединителем была тетя Ганя – мамина подруга и одновременно родная сестра папы. И в 1927 году род Чайлаховых, что ведут свою географическую родословную из святого города Ани, породнился с родом Аматуни.

***

«Кто соблюдет Слово Мое, Тот не увидит смерти вовек». (Иоанн, 8:51).

Двадцать пятого августа 2007-го года исполнилось восемьдесят пять лет стихотворению Ивана Алексеевича Бунина, написанному в 1922 году,

Зачем пленяет старая могила
Блаженными мечтами о былом?
Зачем зеленым клонится челом
Та ива, что могилу осенила
Так горестно. Так нежно и светло,
Как будто все, что было и прошло,
Уже познало радость воскресенья
И в лоне всепрощенья, забвенья
Небесными цветами поросло.

Могилу мамы и папы осеняют крупнолистные растения с голубыми цветами, они прячутся в тени высящегося над ними клена. Помню, как я тщетно искала для мамы колокольчики, не было их. Зато повсюду пестрели крупноголовые ромашки. И в ответ на мою досаду мама рассмеялась и сказала:

– Ты разве не знаешь, что я очень люблю полевые ромашки?

Сейчас я думаю, что это было просто деликатной проповедью: не отказывайся от тех даров, что тебе преподносит жизнь на твоем пути. Может, они-то и есть самое главное в твоей жизни.

***

Мама и Папа поженились и, когда Леве было 3—4 года, уехали в северные края.

В Петербург (тогдашний Ленинград) они попали лет через десять после трагической гибели Блока и Гумилева. Их тени бродили по его проспектам, отзвенело серебро российской поэзии, и только Ахматова хранила его заветы. Но она жила в Фонтанном доме, а мама и папа на Васильевском острове. И был у них маленький сын Левон.

***

Особенно вкусно, по Левиным словам, было обедать в Академической столовой. Именно там произошла знаменательная встреча мамы и сына с Петром Сергеевичем Беликовым (дядей Петей). Большой, широкоплечий, он неожиданно подошел к их столу и спросил басом (таким басом теперь говорит его правнук Петенька):

– Это ребенок Чайлахяна?

Маленький, «кудрый» Левочка был похож на своего отца. «Кудрый» – это определение детсадовской подружки, производное от кудрявый. Эта встреча положила начало долгой дружбе в несколько поколений, и она, слава Богу, длится и длится…

***

«Княгиня» как почти всерьез называли маму ереванские друзья, попала в суровые условия. Ленинградские морозы, моросящие дожди, серое небо, и промозглый ветер с вод Финского залива.

– Побережье Северной столицы омывали холодные воды Финского залива, – так начинала свою экскурсоводческую речь мама Тамара.

Она устроилась работать в Музей революции, сразу понятно, что так назывался исторический комплекс Петропавловский крепости, который под таким романтическим названием входил в научно – исторический сектор Академии наук.

***

Сколько разнообразных ручейков вливалось в их тогдашнюю молодую жизнь. Это была тоска по югу, родителям и друзьям. Радость новых дружб. Переживания красоты города и сокровищ Эрмитажа. И конечно служение семье и науке. Лева тогда был в своем раннем младенческом возрасте. Все дети Питера катались на цепях, ограждающих Церковь Преображения, что на улице Пестеля, все дети ходили в Зоопарк, и все дети катались на санках по замерзшей Неве. Говорю это почти с уверенностью, так как будучи уже абсолютно взрослой в свой первый приезд в Ленинград, с удовольствием прошлась по заснеженной ледяной дорожке от Дворцовой площади до Ростральных колонн. А лет через десять, уже с детьми купалась в этих «холодных водах Финского залива». Они оказались не такими уж холодными, и хотя питерцы называют свое побережье «Маркизовой лужой», нам оно запомнилось солнечным, с песчаными дюнами и настоящими прибалтийскими соснами.

***

С 35 года семья из трех человек поселилась в маленькой (распашонкой) квартире на Таганке. Мама и папа были в те годы относительно бедны и очень счастливы. Как пишет одна милая поэтесса: «Ветер восточный мне правую ногу лизнул, Сквозь дыру в башмаке, Знаю теперь: Путь мой на север лежит».

У мамы тоже ветер лизал ноги сквозь башмачные дырочки. А было так. В армянской компании друзей дядя Ваган играл на таре (щипковый инструмент), мама танцевала – она замечательно танцевала армянский танец и научила этому не одно поколение друзей и родных. А рядом мужчины играли в бильярд, тот, что для детей, с короткими киями и маленькими шариками. Кто-то лихо ударил по маленькому блестящему шарику, так что он, подпрыгнув, перескочил через бортик и… исчез. А мама плавно завершала свой танец. Искали во всех углах. Догадался тарист.

– Тамара-джан, подними ножку, – попросил он, и извлек из маминого башмачка забравшийся в каблучок шарик. Все дружно расхохотались.

Да, они были бедны и счастливы. Жили на даче друзей, ездили на машине друзей. Левка – маленький король московского двора, Мама моя «королева моя», и Папа, который с молодости носил присвоенное ему друзьями почетное звание «академик».

***

Веселы и беззаботны? А топот ног на ночной лестнице дома на Б. Коммунистичесой? Годы были 36, 37, 38… «Они» приезжали ночью, и жители дома прислушивались, у какой двери остановятся. Напротив нас жила очень любимая нами семья Роде. Атанна, Анна Ивановна была, можно сказать моей второй мамой, а Алексей Андреевич, всемирно известный ученый, согбенный и мужественный улыбался красивыми серо-голубыми глазами и ездил, несмотря на болезни, в экспедиции. Анна Ивановна каждый вечер складывала у его кровати узелок с бельем и молилась. Бог спас, но чего это стоило им, чего стоило это все моим родителям. В те же годы у нас «спасался» дядя Наири, мамин однокурсник по Университету, ставший известным поэтом. Столько было добрых, хороших людей, но и зло копилось. И достигло критической массы, и разразилась война.

Может тогда в 40-ые интуитивно люди о чем-то догадывались, спорили «как им обустроить Россию и мир», но по фотографиям сказать этого нельзя.

Ах, как они обманывают эти добрые, наивные, черно-белые фотографии.

***

Мама не лелеяла своей красоты, за нее работала природа. А природа, как говорится, была «породистой». Глаза сверкали, брови изгибались. Как это у Исаакяна: «Ее бровей два скрещенных луча, Изогнуты как меч у палача». Только мама была нежной и доброй. Соня, мамина помощница по хозяйству, рассказывала: мне три-четыре года, а мама на целый день уехала с дачи варить варенье на зиму. И я ходила весь этот длинный день, заламывая ручонки, не находя себе места и канючила: «Где моя мама с красивыми ноготками!»

***

Основные душевные и физические силы мама отдавала семье, это было ее служение. Сначала появились дети, а потом и внуки. Внучки старшего поколения – дети Левона родились, когда маме не было и 50.