Собрание сочинений. Том 1. Рассказы, миниатюры, стихи

Собрание сочинений. Том 1. Рассказы, миниатюры, стихи
Алексей Брайдербик

Данная книга включает в себя рассказы, миниатюры и афоризмы, которые были написаны и опубликованы за последние несколько лет.

Собрание сочинений

Том 1. Рассказы, миниатюры, стихи

Алексей Брайдербик

© Алексей Брайдербик, 2019

ISBN 978-5-4493-2794-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Рассказы

Бунт времени

Я расскажу о напарнике своего дяди. Я часто с ним пересекался – уж не знаю, по веской причине или из простого каприза судьбе вдруг вздумалось устраивать наши встречи.

Я думаю, судьба просто таким – несколько, может быть, интимным – образом не дает нам забыть о том, что она печется о нашем благополучии. А может быть, для того, чтобы люди постоянно чувствовали тесноту нашей общечеловеческой близости – мы как-то внезапно замечаем друг друга, хотя и кажется, что смотрим сквозь преграды, или зацепляем мыслью, оценивающей того, кто не существует в одном с нами пространстве. Я не стал бы говорить о судьбе как о товарище, с которым любая шутка безвинна, безвинна настолько, что можно ее повторить не один раз.

У моего дяди есть напарник, который ему помогает в обычных делах и по работе – дядя занимается усмирением бунтующего времени. У него есть собственная мастерская, где он и его напарник противостоят времени. Они вдвоем пресекают все попытки времени восставать против людей. Они усмиряют секунды, которые не хотят подчиняться минутам и своей логике. Утихомиривают минуты, не желающие слушаться часа, и, конечно же, усмиряют сам час. Правда, с часом все гораздо сложнее – ведь надо как-то целиком на него повлиять и заодно – точнее, в первую очередь – узнать, что же заставляет его бунтовать.

Да, усмирение внезапной непокорности времени – это всегда тяжелая работа, но еще более кропотливое и выматывающее занятие – оценивать, как долго будет длиться его бунт. С секундами и минутами проще – они крошечные слезы вечности, которые могут уместиться на ногте. Радует одно: час бунтует редко.

Мне кажется, время специально показывает свой нрав, чтобы у моего дяди и его напарника было основание не маяться от суки – тут есть некая польза времени – оттого у них не бывает возможности посетовать на недостаток работы.

Мне довольно симпатичен дядин напарник, я сразу уловил в нашем общении непринужденность и чувство близости. Он, как и мой дядя, весьма открытый, не вспыльчивый и вежливый. В последний раз, когда я встретился с ним – это было в мастерской дяди, – они оба, низко склонив головы, сидели за длинным узким раскладным столиком и молча рассматривали детали и запчасти то ли часов, то ли какого-то другого механизма.

На стенах за их спинами и на полках шкафов, громоздившихся по углам, блестели стеклами циферблатов часы самых разных размеров и форм. Я в тот момент, посмотрев на них, подумал, что, наверное, именно такими должны быть люди, стремящиеся сосредоточить на себе внимание времени или полностью стать похожими на само время.

Часы, минуты и секунды словно сходились на них, перемешивались в них и превращались в вечность, а может быть – в короткое мгновение. Что есть бунт времени и что есть его усмирение? Мой дядя и его напарник перебирали руками детали и запчасти – это общение с природой нескончаемости времени.

Время с удивительным постоянством беспокоит их ожиданием момента, когда требуется усмирять нечто, в принципе не осознающее чужого намерения это сделать.

Представьте себе: под их пристальными взорами время проживает свою жизнь – и на глазах у никогда не спящих секунд, минут и часов мой дядя и его напарник исполняют собственную судьбу. Мне же остается только замолчать.

Место моей работы

Я работаю в магазине, который торгует бытовой техникой: разными чайниками, стиральными машинками, телевизорами и прочим. Я не продавец-консультант и не обслуживаю посетителей, даже в беседу с ними не вступаю – я занимаюсь ремонтом бытовой техники. С утра до вечера все пять дней в неделю я сижу в своей мастерской и копаюсь в шестеренках и микросхемах.

Магазин занимает три зала длинного здания, по фасаду которого идет ряд одинаковых квадратных окон.

В первом зале – маленьком, с несколькими выходами, ведущими в разные подсобные помещения, – работаю я и еще человек десять. Второй зал – по размерам самый большой – разделен на секции стеллажами со всевозможными товарами. А в третьем зале – гораздо меньше второго, но чуть больше первого – сидят начальники, их помощники и секретари.

Зал, в котором я работаю, всегда чем-то заставлен, забит до отказа, захламлен, иной раз от количества вещей, которые уже починены, о тех, что стоят в очереди на ремонт, не протолкнуться и не пройти так, чтобы не споткнуться или не задеть что-нибудь.

Куда ни глянь, всюду на столах валяются какие-то запчасти, странной и интересной формы детали, винты, куски проволоки и другая ремонтная мелочь.

Да, здесь у нас всегда хаос, бедлам и бардак. С улицы нельзя увидеть, в каких условиях мы работаем, так как первые пять окон нашего здания завешены шторами и вдобавок доверху заставлены коробками, ящиками, завалены свертками.

Окна второго зала – их, кстати, семь – чистые и блестящие, ничем не занавешены и не заклеены, так что любой желающий может увидеть сквозь них товары, продающиеся в магазине. Второй зал чистый и ухоженный, в нём порядок, все товары на полках и сами полки пропорциональны и симметричны.

А вот три окна последнего зала темны днем и освещены ночью. При свете солнца за ними открывается один вид, а в темноте или в свете разных источников внутри зала – совершенно иной. В третьем зале сочетаются комфорт и роскошь со строгостью и практичностью, царит атмосфера богатства и привилегированности. Так мне, по крайней мере, рассказывал мой товарищ, которому довелось побывать там раз или два.

Иногда, оторвавшись ненадолго от работы, я подхожу к проходу во второй зал и устремляю взгляд через его огромное помещение в сторону третьего.

Люди переходят из одного зала в другой. Появляются из дверей третьего и тут же теряются меж стеллажей второго. Или наоборот, суетятся в глубине торгового зала, а затем один за другим пробегают в административный.

Мы все пытаемся быть ближе к начальству, стремимся стать частью правящей элиты.

Атеизм

Мои взаимоотношения с атеизмом – это даже не борьба и не противостояние – они отчасти похожи на отношения между двумя неравнодушными людьми, оттого-то мне удается так легко с ним мириться и допускать его взгляды. Я позволяю посторонним людям удивляться легкости того, как я и атеизм ловко и непринужденно соглашаемся по многим вопросам – всё дело в уважении и обоюдном признании собственной беспомощности в познании мироздания.

Никаких долгих обид и неловких моментов до высказывания своего мнения и никаких неуместных и глупых оговорок или отговорок после этого – я и атеизм как-то умудряемся вызвать друг в друге уважение к тому, в чём наше незнание заметно сильнее всего.

На что похожи наши взаимоотношения? Я бы сказал, что всё можно сравнить с бесконечно простой механикой человека и его воззрений, однако это далеко не так, и за нашей связью кроется нечто, что я бы не назвал любовью или интересом, а скорее определил бы как уважение и своеобразную интимную нужду друг в друге.

Мои с атеизмом взаимоотношения – некоторые скажут «Это искаженная форма извечного противостояния двух философий: философии отрицания и философии допущения – первые всегда видят только единственную возможность существования всего, а вторые так и норовят не согласиться.

Возможно…

Я закрепляю за атеизмом право заявлять о моей правоте, но и атеизм оставляет за мной свободу допускать его неправоту. Атеизм не пытается направить мои взгляды в свое русло именно так, чтобы в итоге я сам понял, насколько я наивен. С моей же стороны нет ответных нападок на высказываемые доводы.

Я боюсь и не хочу, чтобы мои взаимоотношения с атеизмом превращались в нечто, что может запятнать либо саму идею атеизма, либо идею моей веры в Бога, или поставить меня в неудобное положение перед моими же взглядами. Опасность остаться в дураках.

Сейчас я сказал больше о себе, чем об атеизме.

Ох, этот длящийся момент, когда мои мировоззрения и философия атеизма встречаются вместе – о нём я потом вспоминаю еще очень долго, до тех пор пока не ложусь спать, а смятение мыслей в моей голове как-то безболезненно не вытесняет всякие оценочные суждения, касающиеся нашей обоюдной доброжелательности и разумности.

Мое с атеизмом взаимопонимание – это такая умилительно прелестная и по-детски добрая вещь – самое безвинное, что может случиться с человеком. Я не жду от наиболее резких атеистических взглядов снисхождения к себе, я даже не спрашиваю себя, способны ли они вообще снизойти до моей личности и свойственно ли им сострадать оступившимся в своих убеждениях людям.

Я не получаю от своей веры больше или меньше того, что она в состоянии мне обещать, атеизм в свою очередь мне также не дает чего-то больше или меньше того, что он может себе и своим истинам позволить дать мне.

Ничто еще не решено, и не все вопросы и ответы устарели…

Мы просто есть, я как факт, и атеизм – как острие кинжала, поражающее скуку моей жизни.

Мне приходится говорить:

«А почему наши взгляды надо вообще сталкивать, разве я нравственно упаду до уровня атеизма, или атеизм морально сравняется с моей философией или опустится еще ниже?»

И постоянно мне отвечают лишь брезгливым и снисходительным восклицанием.

Актер кино