Молодой друг

Балдин вышел из беседки, вертя в руках смятый цветок шиповника. Он прошел на двор и долго бродил между постройками, еще весь полный какого-то очарования. Ему все мерещились свежие, как лепестки шиповника, губы. Но мало-помалу, по мере того, как он бродил по двору, это очарование исчезало, а из глубины сердца студента поднималось неприятное и жуткое ощущение; он как будто чего-то пугался. Сначала он даже недоумевал перед этим ощущением. Он направился к дому. Но едва он занес ногу на крыльцо, как увидел идущего к нему на встречу Ситникова. Балдина внезапно точно что ударило, он метнулся в сторону и спрятался за дверь. С неприятным ощущением страха и тревоги он простоял там до тех пор, пока Ситников, спустившись с крыльца, не скрылся за городьбою скотного двора. И тогда он поспешно направился в сад, вышел из калитки и, завернув затем налево, подошел к берегу речки. Здесь он все также встревоженно огляделся по сторонам и опустился на берег под кручею, с тем расчетом, чтобы его не было видно из усадьбы.

Он сидел на берегу реки и тоскливо думал: «Какая подлость, какая подлость! Как же я буду теперь смотреть в глаза Степану Иванычу? Ведь я же не в силах смотреть в его глаза? Ведь это же факт!»

Балдин привстал и снова опустился на берег. Тоска и тревога росли в его сердце с непомерною быстротою. «Однако, нужно же что-нибудь предпринять, – думал он: – нужно же на что-нибудь решиться!» Он обхватил руками голову, но внезапно вскочил на ноги, побледнев всем лицом. На дворе усадьбы чей-то голос крикнул: «А я сейчас пойду к речке!» и Балдину показалось, что это крикнул Степан Иваныч. Очевидно, он хочет идти к речке и сейчас Балдин встретится с ним лицом к лицу. Балдину стало страшно. У него замерло сердце. Он круто повернулся и, согнувшись, бегом бросился по неровному берегу речки. Его ноги натыкались на глиняные комья, он спотыкался и одною ногою ступал даже в воду, но он ничего этого не замечал. Таким образом, он пробежал несколько сажен и внезапно остановился, переводя дух. «Да ведь это же голос кучера, а не Степана Иваныча, – с тоскою подумал он: – чего же я бегу, как сумасшедший?»

Он растерянно огляделся и опять опустился на берег речки.

«Нужно быть мужественным, – говорил он самому себе: – не топиться же мне в самом деле, не стреляться же? Нужно взять себя в руки и найти какой-нибудь выход. Сейчас у меня есть 15 рублей, до Москвы добраться хватит. Впрочем, в Москву я не поеду; там я могу осенью встретить Степана Иваныча. Поеду в Киев. Университет придется побоку и зоологию по боку, все по боку. Поступлю куда-нибудь чиновником хоть на 15 рублей в месяц. Буду питаться воблою и все-таки жить. Не топиться же мне в самом деле». Балдин потер себе лоб и продолжал свои размышления: «Степан Иваныч был для меня отцом, а я подлец, но все-таки нужно как-нибудь да жить. Главное, нужно отсюда исчезнуть. Через день я уеду отсюда, а сейчас нужно идти в дом. Хорошо, если там уже отпили чай, тогда я прямо пройду в свою комнату. Будут звать, скажу, болят зубы».

Балдин тихо приподнялся и пошел к усадьбе. Однако, он не прямо пошел в дом, а сперва завернул в сад. И в саду он пошел не алеею, а за кустами сирени, стараясь быть невидимым; он шел медленно, понуро опустив голову и как бы размышляя о чем-то; один его сапог был вымочен и весь измазан в глине, но он не замечал этого. «Нужно быть мужественным, – думал он в то время, как его сердце тревожно колотилось: – нужно взять себя в руки».

За кустами сирени он неожиданно наткнулся на садовника Еремеича; тот возился между двух молодых яблонь, из которых одну он только что окучил. Его розовая ситцевая рубаха, висевшая на его худом теле, как на шесте, еще была влажна от пота и темнела на плечах и спине. Еремеич стоял перед молодою кудрявою яблонькою, обильно залитою лучами заходящего солнца; по его взрытому морщинами лицу с покрасневшим от водки носом бродило что-то ласковое и приветливое. Он как будто улыбался яблоньке и бормотал себе под нос:

– Из этой девки прок выйдет, эта девка бабой доброй будет, яблоки хорошие рожать станет.

Он почесал тощую бороденку и добавил:

– Расти, Анютка.

Садовник повернулся к другой яблоньке, тощей, но дигилястой, и прошептал:

– А это дрянь девка, вертопрах девка, сбусырь девка. Эта рожать долго не будет. Эту я Глашкой звать буду, Глашка-замарашка.

Он увидел Балдина и улыбнулся во все лицо.

– А мне вас-то и надо, – сказал он: – я вас давно ищу, да вот с девками закалякался.

Еремеич придвинулся к Болдину и добавил:

– Я у вас денег хотел просить, не дадите ли вы мне пятерку дня на три. Деньги мне шибко нужны, сердце у меня сосет, пьянствовать мне эту неделю нужно.

Балдин растерялся. Садовник насмешливо смотрел на него и студенту казалось, что в его выцветших глазках сверкает что-то донельзя лукавое.

– Я еще к вам утром хотел подойти, – между тем, продолжал Еремеич, скашивая глаза и смотря только на одни губы Балдина: – утром, когда вы с барыней на острове были, да не посмел, признаться.

Балдин побледнел; садовник внезапно перенес свой взор с губ студента на его глаза.

– Не посмел – повторил он; – и когда вы с барыней в беседке были, тоже не посмел.

Балдин не смел заглянуть в лицо садовника и стоял бледный и растерянный. Он понял, что Еремеич пьян и что он знает все; он видел его с Надеждою Алексеевною и на острове и в беседке. Это ясно.

– Пятерочку бы мне, – пробормотал Еремеич.

Балдин порывисто достал кошелек; его руки слегка дрожали; он сунул пятирублевую кредитку в корявую руку садовника. Затем он повернулся и быстро пошел к дому со страхом в сердце, в то время как Еремеич бормотал за его спиною:

– Теперь мне самый раз запьянствовать. Анюточка и без меня расти хорошо будет, а Глашка все равно от рук отбивается. Глашка дрань-девка, сбусырь-девка, егоза-девка!

V

В доме Балдин не встретил никого и незаметно прошел к себе в угловую комнатку. Он запер на ключ дверь и в изнеможении упал на диванчик. «Еремеич знает все, – думал он: – он проболтается, он непременно проболтается. Господа, что это за ужас! Нужно скорее бежать отсюда, скорее, как можно скорее!» Между тем, в комнате уже стемнело. Наступил вечер. Слышно было, как пастухи, неистово горланя, и похлопывая арапниками, загоняли свои стада. Звеня ведрами, пробежали двором коровницы. Рабочие, мурлыкая песенки, вернулись с пашни. Кто-то крикнул: «Да затвори ворота-то, леший!» А Балдин все также неподвижно сидел на своем диванчике. Горничная два раза стучалась к нему в дверь, приглашая его сперва пить чай, а затем ужинать, но он не пошел, ссылаясь на зубную боль. Он слышал, как Степан Иваныч отдал старосте свои приказания. Горничная, звеня в столовой посудою, убрала со стола, затем дунула в лампу, наткнулась на стул и наступила на хвост кошке. Надежда Алексеевна в ночных туфельках прошла коридором в спальню и пропела вполголоса, подражая сельскому дьячку:

– Пусть эти глаза видят только меня-я-я!

И затем все в доме стихло, усадьба заснула. Луна заглянула в окно к Балдину, посеребрила потолок, блеснула на стволах висевшего над диваном ружья, осветила этажерку с книгами и бледное лицо студента. Он неподвижно сидел на диване и думал: «Все, что я вижу в этой комнате, и это ружье, и эти книги, все это подарки Степана Иваныча, а я… Боже мой, какая низость, какая низость!..»

Внезапно Балдин вскочил с дивана. Ему послышался в саду какой-то шум, похожий на громкий говор; с бьющимся сердцем он подошел к окну.

«Боже мой, что это еще за ужасы!» думал он.

Он тихонько растворил окошко и заглянуть в сад. В тихой аллее, щедро залитой лунным сиянием, он увидал темные силуэты двух людей. Один из них как бы удерживал за локоть другого, который сильно барахтался, крутил шеей и шипел:

– Пусти, дурья голова, тебе сказываю, пусти! Сей минут до самого дойду! Подавай деньги и никаких! Всю деревню спою! Пусти, тебе говорят, щучий сын!

В барахтавшемся человеке Балдин узнал Еремеича, а в удерживавшем его – ночного караульщика Демьяна. Он понял, что садовник пьян, как стелька, и по своему обыкновению буянит. «Ведь он разбудит всех, – подумал Балдин о Еремеече: – разбудит и расскажет все!» Он выскочил в окошко и подбежал к барахтавшимся людям.

– Что вы тут делаете? – испуганно проговорил он: – ведь вы всех разбудите! Чего вам еще надо?

– До самого дойду, сей же минут дойду, – хрипел Еремеич, барахтаясь.

Демьян отпустил его локти и повернулся к Балдину.

– Да вот сами извольте рассудить, – сказал он, указывая на Еремеича: – опять винища наглохтился; на деревне, сказывают, пять целковых пропил, полдеревни, сказывают, перепоил. А теперь к барину лезет, денег просить хочет, а барин спит. Так нешто это дело?

Демьян покачал головою и, обращаясь к Еремеичу, добавил:

– Эх, ты, ерунда, право ерунда!

– И пойду к барину, и пойду, – наскакивал пьяный Еремеич.

– А руки на кушак хочешь?

– Чего?

– Руки на кушак?

– А в морду?

– Чего?

– В морду!

– А ты видел, как лягушки прыгают?

– Чего?

– Как лягушки? – и Демьян поднес к самому лицу Еремеича обросшую волосами фигу.

Еремеич задрожал от негодования.