Молодой друг

– Вот чего твоей фиге, – крикнул он, захлебываясь, и он плюнул на пальцы Демьяна.

– Так ты вот как? – вскрикнул Демьян и схватил садовника за бока.

Балдин бросился между ними.

– Ради Бога, – заговорил он взволнованно: – ради Бога! Разве это можно? Ну, разве это можно!

Демьян выпустил пыхтевшего Еремеича.

– Ерунда ты, – сказал он: – взять бы вот этих самых лозанов да тебя, да на чем сидишь!

И он протянул руку к веткам кудрявой яблони.

– Не трожь Анюточку, – зашипел садовник, наскакивая на Демьяна, – голову за Анюточку оторву!

– Это ты-то оторвешь?

– Я!

– Ты?

– Я!

Они опять схватили друг друга за бока.

Балдин снова бросился между ними.

– Ради Бога, оставьте, – говорил он взволнованно, – ради Бога! Еремеич, успокойся! Ведь тебе нужны деньги? На, тебе деньги, на!

Балдин достал кошелек, извлек оттуда кредитку и совал ее в корявую руку садовника. Тот зажал ее в руке и отцепился от Демьяна.

– Ну, вот это так, – сказал он, тяжело отдуваясь. – А ты тоже! – добавил он, обращаясь к Демьяну. – Ведь мы знаем, что знаем!

Он лукаво погрозил Балдину пальцем и пьяною походкою пошел вон из сада. Демьян последовал за ним.

Балдин вернулся к себе в комнату, когда они были уже за садом. Он устало опустился на диван и услышал голос Демьяна, звучавший где-то у речки:

– На кушак бы тебе ручки, да в старую баню на недельку, как в прошлом году… на высидку… чтоб отстоялся, а то больно мутен стал!

«Слава Богу, что он никого не разбудил, – думал Балдин о Еремеиче, – однако, нужно уезжать отсюда, как можно скорее!»

Он прислонился к спинке дивана. Его сердце громко стучало. Он все еще не мог успокоиться от волнения, пережитого им в саду. Он долго просидел неподвижно и начал было забываться. Но внезапно снова вскочил с дивана. Ему послышался какой-то шум, теперь уже в самом доме. Его сердце снова мучительно замерло; он подскочил к двери, побледнел всем лицом и прислушался. Горничная, шлепая босыми ногами, торопливо пробежала коридором; свет ее свечи прошел сквозь щель и скользнул у самых ног Балдина. Степан Иваныч о чем-то громко разговаривал с женою, но Балдин не мог разобрать их слов; отчасти этому мешало громкое биение его сердца. Он стоял у двери, похолодев всем телом. Ему казалось, что весь дом узнал о том, что произошло сегодня в беседке, и это – причина шума. Может быть, сейчас Степан Иваныч придет сюда и ударит его по лицу. Это будет ужасно. Тогда он застрелится.

Балдин схватился за ручку двери. Он услышал приближающиеся шаги Степана Иваныча. Ситников шел к его комнате. Студент замер.

– Вы спите? – услышал он у самой двери голос Ситникова.

– Нет – прошептал он вздрагивая и чувствуя мелькание в глазах, – то есть, да!

– Отворите же поскорее дверь.

Студент молчал. Он положительно изнемогал от волнения.

– Отворите же дверь, – досадливо повторил Ситников.

– Я не одет, – наконец, проговорил Балдин и услышал:

– Ах, что за глупости! Впрочем, как хотите. Дело вот в чем. Тетушка Анна Ивановна умирает, сейчас прислала нарочного. Вероятно, у нее пустяки, но мы едем к ней сейчас же и пробудем там, вероятно, дня два. Так вы съездите завтра на хутор, там одна телка сегодня пала, посмотрите, не сибирка ли. Я было сам хотел, да вот теперь некогда. Посмотрите, нет ли сукровицы. По внешним признакам не узнаете, взрежьте и смотрите печень. После руки хорошенько вымойте. Сумеете?

– Сумею, – отвечал Балдин.

– Так, пожалуйста! Если сибирка, велите перегнать гурт на новое пастбище. Слышите?

– Слышу, – проговорил Балдин.

Ситников ушел, но снова тотчас же вернулся к двери.

– Да, вот еще что, – сказал он, – случится в доме пожар, спасайте прежде всего мой письменный стол, там моя «зоология». Слышите?

– Слышу.

– Пусть все горит, но ее спасите. Слышите?

– Слышу.

– Так, пожалуйста.

Ситников ушел и на этот раз уже не возвращался. Через несколько минут, Балдин услышал стук отъезжавшего от крыльца экипажа. Он понял, что это уезжали Ситниковы. Он подошел к дивану, улегся поудобнее и тотчас же заснул.

VI

Балдин проснулся поздно, но довольно бодрый; он поспешно умылся и вышел в столовую; там он узнал от горничной, что барин и барыня уехали ночью к тетушке Анне Ивановне, которая внезапно занемогла. Тетушка пишет в записке, что умирает, но, вероятно, это вздор. Этим летом она умирает вот уже третий раз, а прошлый год она умирала ровным счетом семь раз. Как что-нибудь лишнее скушает, так и умирает. Горничная смеялась, когда передавала студенту это. А Балдин пил чай и думал:

«Все это очень хорошо; пока они гостят у тетушки, я уеду потихоньку в Киев».

И от этих дум лицо студента принимало усталое выражение. Он напился чаю с булками, выпил стакан холодного молока и вернулся к себе в комнату. Здесь он занялся укладкою своих немногочисленных пожитков в объерзганный чемоданчик. Когда он укладывал свои вещи, в его голову внезапно пришла новая идея.

«Если я хочу, – подумал он, – насколько это возможно, загладить свою вину, я должен сознаться в ней и сообщить обо всем Степану Иванычу. Нужно на-писать ему письмо и положить его на письменный стол. А там придется исчезнуть».

Балдин присел к столу, написал Ситникову письмо и запечатал его в конверт. «Пусть я сделал подлость, – писал он, между прочим, – но раз я сознаюсь в ней, значит, я еще не совсем погибший человек». С этим конвертом он явился в кабинет Ситникова. Сперва он положил свое письмо на письменный стол и накрыл его пресс-папье, но это показалось ему недостаточно предусмотрительным. Прежде Ситникова в кабинет может войти Надежда Алексеевна и тогда его письмо никогда не попадет в руки Степана Иваныча. Студент задумался. И тогда он увидел, что письменный столь несколько рассохся, так что его крышка, над левым верхним ящиком, слегка приподнялась, образовав щель. Балдин сообразил, что его письмо, если постараться, пролезет сквозь эту щель и упадет как раз на листы Ситниковской «зоологии», которая хранится здесь. В этом случае его письма не увидит никто, кроме Ситникова. Студент повернул конверт ребром и стал осторожно протискивать его в щель. После нескольких усилий ему вполне удалось это. Письмо упало в запертый ящик стола. После этого Балдин окончательно успокоился о судьбе письма и вышел из кабинета. Затем он решил перед отъездом исполнить поручение Ситникова относительно скоропостижно павшей телки и пешком отправился на хутор. Чувствовал он себя довольно добропорядочно, так как думал, что все исполнено им вполне предусмотрительно. Вечером этого дня он непременно покинет усадьбу и уедет в Киев. Однако, на хуторе его несколько задержали и он возвратился в усадьбу только в пятом часу. Он наскоро пообедал и даже во время обеда пошутил с горничною, затем пешком же отправился на деревню. Там он наймет мужика который согласится подвезти его до ближайшей железнодорожной станции. Через двое суток он будет уже в Киеве, а Ситниковы не могут возвратиться от тетки ранее 10 часов вечера.

Балдин вышел было из ворот усадьбы и вдруг остановился и схватился руками за голову. Он побледнел; его щеки точно посыпали мелом.

«Боже мой, Боже мой, – подумал он с мучительною тоскою, – да с какими же деньгами я поеду в Киев, если я их все до последней копейки отдал ночью Еремеичу! Как я мог забыть об этом, как я только мог забыть!»

Он поспешно достал кошелек и проверил его содержимое. В его кошельке действительно было только 35 копеек. Балдин, шатаясь, подошел к речке, бессильно опустился на берег и зарыдал. «Как я мог забыть это, как я мог забыть! – думал он, рыдая, – ведь там письмо в запертом ящике, мое письмо, а мне не с чем ехать. Ведь я же не могу смотреть в глаза Степана Иваныча. Ведь мне одно остается – застрелиться!» Он плакал долго и горько и, наконец, как будто успокоился или, вернее, устал. Он медленно приподнялся и тихо поплелся к усадьбе. Ему казалось, что все пути к его спасению отрезаны, что он весь с головою запутался в сетях, что в этом перст судьбы. «Напакостил сам себе, как лютый враг, – думал он с тоскою, – и воображал, что все устроил, как нельзя лучше! Ведь мне остался один исход – застрелиться!» Балдин вошел к себе в комнату и сел у стола, подперев руками голову. Он знал, что его ружье заряжено, однако он не снимал его со стены и сидел неподвижно, с широко раскрытыми усталыми глазами. Часы шли за часами, а он не переменял даже позы. Он как будто окаменел. Ему казалось, что судьба заперла его в какую-то ловушку, в какую-то яму, где он должен погибнуть. Вероятно, это для кого-то нужно.

Только когда совершенно стемнело, в нем внезапно вспыхнула энергия. Он поспешно бросился в кабинет Ситникова, намереваясь попытаться всеми способами извлечь из ящика свое письмо. А там жить во что бы то ни стало. Хоть лгать, да жить, хоть подличать, да жить. Он провозился у стола несколько часов, пробуя подцепить письмо сквозь щель вязальной спицей и рыбным крючком и осмотрел стол со всех сторон. Его сердце громко стучало. Он работал упрямо и настойчиво, с энергией и злобою, до тех пор, пока не услышал знакомый стук экипажа Ситниковых. Он услышал голос Степана Иваныча. Его волнение возросло до последней степени. Горничная побежала навстречу приехавшим. Балдин услышал ее шаги и хотел крикнуть: «Настя, дай мне топор, дай мне топор!»