Война внутри

Монета раскладывает перед выходом свою живую куртку аборигенов и излишне нервически поливает её соком чу – необходимость, позволяющая странной коже жить и менять свой цвет в зависимости от того, к чему она прислоняется. Археолог мочится в ведро и полностью экипируется, застёгивая каждый ремешок комбинезона и бронежилета. Накидывает куртку, не дожидаясь, пока сок впитается окончательно. Выходит с корабля, делает крюк, сбивая и проверяя слежку. Город, в принципе, охраняется местными управилами. Но лишним не будет. Археолог выходит на окраину, тщательно сверяясь с местностью, добирается до своего тайника. Долго, минут десять, сортирует вещи, с жалостью отказываясь от многих полезных предметов. Пристраивает на поясе аномалию в жёстком кожаном кисете. Крохотный пульсирующий комок не совсем безвреден – лёгкое пси-излучение приходится компенсировать амулетом аборигенов. Каркас, скрученный из племенной проволоки и благословлённый местным шаманом, отлично работает. На зависть всем технологиям.

Гора патронов тоже отправляется в сумку. И кредитки, сейчас часть из них пойдёт на новую печать. Расточительство – учитывая, что Монета ещё не потратил прошлую.

Археолог уверенной походкой возвращается в Порт. Теперь в чёрную башню. Тофу имеют тут крупный филиал – много заказов, состоятельные клиенты. И чудеса нового мира, текущие им в руки.

Возле входа Монету встречает пара солдат, зашитых в броню своего культа. Куда там бронежилету археолога – полноценная механическая броня, огромные круглые наплечники разрисованы крестами и сценами различных пыток. Археолог видит много бутафорского в этих устрашающих войнах, тем не менее тягаться с ними желания особого не имеет.

– Я на печать.

Солдат кивает и пропускает Монету внутрь. Чёрный блестящий камень со всех сторон, высокий потолок, подавляющий входящих. Монета посыпает своё отражение пылью грязных сапог, внедряясь глубже. Возле каждой двери по два солдата – умирать жрецам Тофу неблагочестиво. А ненавидящих жрецов – полчища.

Середина дня, и очереди нет. Монета уже бывал тут много раз, поэтому он просто доходит до тёмного кожаного дивана и падает на него. Людей больше нет, но археолог ждёт, когда его позовут. Пустующие проходы и тишина испытывают его терпение, хотя он этого никак не показывает. На самом деле проходит всего несколько минут, и в приёмную входит служитель в огромном – двухметровом – колпаке с прорезями для глаз. Если бы потолки были ниже, человек бы просто не смог поместиться. Послушник Тофу молча кланяется, Монета достаёт заготовленную сумму. Руки немного дрожат. Ничего, послушник – это не то, из-за чего стоит переживать. Монета надеется, что жрец не сможет прочесть его мысли, и старательно гонит от себя всё услышанное недавно. То, что Тофу – псионики, Монета не сомневается. Чего он не знает, так это того, как далеко заходят их способности. Получив деньги, послушник жестом зовёт Монету за собой в зал для обряда. Длинный коридор гулко отзывается на их совместные шаги.

Шаг, шаг, шаг. Археолог решает постоянно перебирать в голове разговор с чёрным монахом. Вдруг поможет. Шаг, шаг, шаг. Огромные полукруглые двери с росписью открываются, давая обзор на длинный чёрный зал. Голубой свет бьёт откуда-то сверху.

Монету встречает традиционно толстый, покрытый множеством жировых складок Тофу с бельмом во весь глаз. Ноги жреца отделены ниже колена, он светит мерзкими культями, тем самым показывая высокий статус. Прибитая к кресту фигура на антигравитационной подушке – жрец уже никогда не сможет позволить себе слезть с деревянного орудия пыток и пройтись куда-то на своих двоих. Жирное тело покрыто различными воткнутыми иглами, ранками и религиозными татуировками. От сосков вниз тянутся цепи, поднимающие крюками за кожу свисающее брюхо и демонстрирующие пенис в крошечном капкане из металлической сетки. За жрецом двигается свита из мучающихся уродцев. Серые лица светятся какой-то депрессивной злостью. Калеки на длинных металлических протезах, карлик, кто-то в маске из кулька с рисунком головы животного, один мужчина, бьющий себя в грудь тощим кулаком, одетый в грязное свадебное платье времён ещё до Катаклизма. Такое могло бы стоить бешеных денег. Монете хочется сжечь всё это кодло фосфорной бомбой.

С тихим треском парящий крест подносит мерзкое существо к Монете. Археолог, в отличие от большинства, не боится Тофу, он испытает к ним стойкое отвращение, при этом признавая их силу. С такими лучше не ссориться.

– Я ненавижу себя. Ненавидь себя, – ритуально приветствует Монету жрец, возвышаясь над путником. Лицо говорящего расплывается, оставляя заметным только нечётко очерченный чёрным рот, вызывая концентрацию именно на нём. Огромный, он двигается гипнотической дырой, сбивая археолога с мысли и иногда давая заметить заточенные белоснежные зубы. Странная способность жрецов боли, объяснения которой Монета не знает.

– Мне нужна печать, – выпаливает Монета, систематически вспоминая убеждения чёрных монахов и размышляя, насколько они верны.

Тофу изучает мелкого человека под своими культями ещё томительные тридцать секунд. Иногда Монета близок к тому, чтобы вспомнить то, что он что-то должен не помнить, но он успевает поймать себя на этом чудовищной самодисциплиной.

Наконец жрец отлетает назад, жестом обводит Монету и произносит:

– Страдай в мире.

В теле археолога поднимается какое-то ощущение неправильности, инородности. Словно он только что сделал что-то мерзкое, например, совокупился со своей матерью. Немного подташнивает. Печать совершена. Монета не любит благодарить в этот момент, он предпочитает думать, что это просто дело – выгодно им, выгодно ему. Никаких благодарностей, он честно отдал свои деньги. Археолог осматривает свои новенькие, поблёскивающие печати на веере. Да, эта стоит в другом месте. Археолог разворачивается и уходит. Послушник семенит следом, закрывает большую дверь.

Покой отрезается от постороннего мира. Жрец отлетает к своему углу. Через минуту в комнату входит другой служитель, в двухметровом чёрном колпаке на голове, подходит к кресту. Слегка кланяется, сгибаясь лишь в коленях.

– Я Константин, я ненавижу себя. Я Константин, ты ненавидишь меня. Он Константин, все ненавидят его, – начинает службу Константин, кланяясь вновь. Жрец смотрит вверх, беззвучно молясь. Константин вынимает ритуальный нож, включает электрическое лезвие и срезает с живота жреца полосу кожи с мясом. Константин бросает отрезанный кусок одному из уродцев, и тот пожирает его. Ритуал начинается…

***

Равнина гонит по своим красным барханам песчаные смерчи. Радиоактивная пыль и ядовитый песок танцуют сентиментальный танец. Монета, закутанный в хамелеонку, привычно следит за равномерностью дыхания через плотную маску, уходящую в плечи. Прикрытые тканью новенькие фильтры шелестят, превращая воздух нового мира в воздух старого. Археолог бросает взгляд на Женю – мелкий человечек ожесточённо идёт следом, временами его ноги заплетаются, но он стабильно отвечает отказом на предложения отдохнуть. А Монета не спрашивает подобное без особой необходимости. Археолог чувствует исходящую от Жени одержимость, ему стыдно признаваться, но этот сумасшедший мужчина выносливей его.

Монета задумывается, насколько велик шанс, что он просто разнежился, имея в своём распоряжении только опасные, медленно проходимые участки и хорошую экипировку.

Два человека целенаправленно и с усилием идут на фоне чёрного неба и красного песка. Это лишь первый день, Монета прокладывает их путь через условно безопасный кусок равнины, позволяя сэкономить драгоценные полдня. Это его собственная тропа, нанесённая на карту. Археолог с интересом поглядывает на Женю, когда они минуют вспышки или парящие красные кристаллы остекленевшего песка. Мелкий человечек игнорирует их или не подаёт виду сквозь толстую резину противогаза. Неужели ему не любопытно или не страшно?

Монета даже специально проводит его мимо одного из столбов – возвышаясь над алым песком, вытянутый чёрный цилиндр облеплен скоплением иссушенных человеческих конечностей, сплетающихся то ли в любящих, то ли в старающихся уберечь от неизведанного объятиях. Необычные монументы раздавленным в какой-то бесформенный ком и запечённым человеческим телам. Монета не знает их точного назначения, обычно столбы используют как индикаторы сильных пси-искажений.

Женя остаётся безучастным, и археолог жалеет, что пускай незначительно, но рисковал, сворачивая с изведанной тропки.

Измучив себя к концу дня, Монета проводит их через тонкий брод до небольшого укрытия под каменным великаном. Археолог достаёт подстилку и с удовольствием присаживается, бросает взгляд на застывшего перед ним человека в лохмотьях. Словно чёрные палки, ноги Жени болезненно воткнуты в пыльное тело равнины.

– Чего стоишь, падай.

Женя пытается согнуть ноги в коленях, и у него это выходит с трудом, словно какой-то механизм внутри зажался. Мужчина облокачивается о ближайший камень и недоверчиво сползает на кусок защитной поверхности. Монета морщится, ему противен этот человечек, но не прогонять же его за это. Женя, наконец, отпускает руку и плюхается рядом, Монета видит, что тот просто уничтожен усталостью. Археолог открывает рюкзак и ищет блестящие шарики. Тем временем Женя разминает руками мышцы выше колен и пытается согнуть ноги. Это ему удаётся, видимо, принося приятную боль. Отыскав шарики, Монета протягивает пару человечку.

– Вот, спрячь куда-то в эти твои лохмотья. – Женя без вопросов забирает подарок грязной перчаткой, из-под рукава показывается кусок обветренной кожи с язвой. Подумав, Монета решает уточнить: – Это от трескучек. Знаешь, кто такие? – Женя отрицательно машет противогазом с кругляшами стеклянных глаз. – Это такие мелкие тени. – При слове «тени» Женя дёргается, словно от удара. – Вечно трескочут так тихонько, иногда попискивают ещё. Бесформенные практически, чёрные, только глаза на непропорционально крупной голове да контур человеческий – две руки, две ноги. Как ляжешь спать, начнут вставать вокруг, ты сразу и не поймёшь. Но ты не бойся, их тут всего пара штук, и можно сказать, что они дружелюбные. Правда, любопытные. Трескучки берут у тебя что-то и заменяют его другим, своим. Каждый трескучка обычно берёт только один предмет. И когда я говорю «предмет», я имею в виду что угодно – если не хочешь проснуться с камнем вместо толстой кишки или желудка, всегда бери с собой такие стекляшки. Трескучки очень их любят и вместо твоего органа с радостью возьмут их. Иногда даже что-то хорошее приносят. Я слышал, одному парню так подогнали настоящий шар Поттера.

Женя лихорадочно распихивает за пазухой блестящие шарики.

– Ты сильно губу не раскатывай, чаще всего это камни или ветка. – Монета посмеивается про себя. Наконец-то проняло. За жопу свою трясётся.

Археолог достаёт белковый порошок, размешивает его в воде, посыпает листиками чу и бросает пару щепоток индейских приправ. Делит ужин на две части, отсчитывает две одинаковые порции таблеток – витамины, противорадиационное средство и таблетка от химии, даёт половину Жене. Не дай бог, сдохнет до срока проводничок.

Двое мужчин сидят под холмом, над ними возвышаются правильные грани обломков. Ветер облизывает их убежище, прогоняя веер из песчинок. Один мужчина постоянно поднимает и опускает противогаз, отправляя в рот на пальце правой руки собранную кашицу из жестяной чашки, плотно прикрытой сверху левой. Второй ест, спрятав рот и руки в плотно застёгнутую куртку, сливающуюся цветом с поверхностью. Археолог пристально вглядывается в горизонт сквозь защитные очки, врезающиеся огромным резиновым пластом ему в лицо. Ветер, состоящий из пыли и песка, тихонько стучится в оранжевые стёкла, пытаясь добраться до влажного содержимого. Солнце прячется за чёрными тучами, покрывая всё непроглядным пугающим мраком, перед этим помогая заметить на холме пять невнятных детских силуэтов с круглыми петушиными глазами. Силуэты в ожидании, когда путники смогут погрузиться в беспокойный сон. Стоят, не шевелясь, не реагируя на ветер и склонив головы на один бок.

Утром, едва только солнце начинает свой красный путь, Монета просыпается от попискивания будильника. Пора идти дальше, нужно только растолкать Женю. Археолог встаёт и замечает, что его спутник уже бодрствует. Женя сидит на вручённой ему швабре, обхватив противогаз матерчатыми перчатками, в крупных петлях и дырках которых застыла пыль.

– Через полчаса выдвигаемся. – Археолог выбрасывает пару оставленных в рюкзаке трескучками радиоактивных камней.

Женя игнорирует его сообщение. Монета достаёт белковый порошок, посыпает порцией углеводов, заливает водой из фляжки и мешает всё ложкой. Делит завтрак и порцию таблеток, бросает взгляд на спутника. Может, ночью трескучки заменили тому мозг на булыжник?

– Вот твоя часть.

Женя встаёт и забирает свою порцию.

– Нам нужно торопиться. – Хриплый голос слабовольного человека из-под противогаза. Как же он раздражает Монету! Почему? Наверно, потому что он слаб, он так мерзко слаб, что Монете его даже жаль. Именно эта жалость больше всего и смущает археолога. Но есть у Жени и положительная сторона: слабость рождает страх, страх рождает контроль. А ещё то, что он сейчас может сделать Монету одним из самых богатых людей в оставшемся мире. Этом прибежище стариков. Молча они проглатывают мелкие питательные припасы, и Монета замечает, как Женина голова делает движение вперёд, сдерживая рвоту.

Момент – по телу археолога пробегает стресс, мгновенно уходя. Монета вскакивает, сдирает противогаз с лица идущего с ним мужчины. На резине остаётся клок выцветающих волос.

Лучевая болезнь. Только не это!

– Голова болит сильно? Как часто рвота? – Женя заискивающе и трусливо смотрит на Монету. Молчит. – Ты говорить умеешь? Рвота и головная боль давно начались?

– Нет.

– Что – нет? Ты мне ответить можешь?

– Прости, прости меня. Прости.

С ним невозможно говорить. Монета напяливает противогаз обратно, Женя поправляет резину, подстраивая стёкла под уровень глаз.

– Почему ты не сказал? Я тоже хорош!

– Прости, пожалуйста, прости, – глухой звук из-под застывшего противогаза.

Монета молчит.

– Немедленно выходим.

Идиот наглотался на равнине радиоактивного песка с пылью. Вопрос теперь в том, как долго он сможет протянуть. Сейчас на нём перестанет что-то держаться – волосы, зубы. Сколько у них времени? Пока форма не очень сильная, нужно будет повысить ему дозу противорадиационных препаратов. Главное – дойти. Ничего, неделю этот точно протянет. Даже больше, с препаратами-то. Ничего. Монета успокаивается, сосредотачиваясь, – впереди сложный путь.