Экономическая политика правительства Екатерины II во второй половине XVIII в. Идеи и практика

Если следовать подобной схеме, идейная направленность выразителей разных настроений во многом определялась их принадлежностью к той или иной группировке. Так, например, Д. В. Волков на основании одного лишь неоднократно цитированного выше письма И. Г. Чернышеву изображен сторонником «…максимального развития купеческого торга и купеческого промышленного предпринимательства»[91 - Архив князя Воронцова. Кн. 24. С. 239.]. Скорее всего, данное утверждение вполне справедливо. Однако, выдвигая его, нельзя целиком полагаться на один лишь указанный источник. Сам Волков в своем письме всячески избегал разговоров на тему о сословных преимуществах. Лишь один раз он мимоходом коснулся ее в связи с высказанным предложением, касавшимся передачи всей торговли хлебом исключительно одним городам, заметив при этом: «…Всемерно надобно, чтоб дворянство ни прямо за море хлеба не отпускало, ниже иностранным купцам продавать могло. Я истинно от всего сердца дворянство почитаю и хочу ему всякаго добра, но я добром дворянским не почитаю, когда б мы сделались купцами, а купцы наши должности исправляли»[92 - Архив князя Воронцова. Кн. 24. С. 124.]. В данном случае он лишь продемонстрировал приверженность четкому разграничению и соблюдению прав каждого сословия. В будущем Екатерина II станет последовательно отстаивать эту позицию.

Поскольку речь зашла о существовании некоего идейного противостояния двух дворянских группировок, необходимо рассмотреть мнение другой стороны по вопросу об экономической свободе, монополиях и привилегиях. В наиболее развернутом виде его представил Р. И. Воронцов. Поводом к написанию «Предложения», поданного Воронцовым в Сенат 21 июня 1761 г., послужило рассмотрение в Сенате итогов деятельности все той же Персидской компании, в котором Воронцов принимал непосредственное участие (по этой причине документ включен в дело «О персидском торге»). Однако его содержание вышло далеко за рамки одной названной темы.

Воронцов предваряет свое пространное сочинение торжественным вступлением сродни исполненной в прозаической форме возвышенной оде, на все лады прославляющей коммерцию, и при этом не забывает по заведенному обычаю отметить особые заслуги Петра I в отеческой заботе о ней. Приступая непосредственно к анализу причин неудачи Персидской компании, он с самого начала задает своему рассуждению спокойный, выдержанный тон, присущий академическому сочинению и лишенный колкостей и саркастических насмешек в духе Д. В. Волкова. В его позиции проглядывают общие черты с высказываниями астраханского губернатора В. В. Неронова (если не принимать в расчет плохо скрываемое раздражение последнего действиями Персидской компании), когда в качестве основных причин назывались недостаточность капиталов директоров компании, отсутствие у них опыта торговли с Персией, их несговорчивость между собой («…вместо нужнаго в компании единодушия столько между собою несогласны, что они друг друга обманывая и один другому делая убыток, кажется, будто они сами обещались привести в упадок свою компанию»[93 - РГАДА. Ф. 248. Оп. 40. Д. 2985. Л. 1151.]), неискренность в отношениях с правительством. Воронцов также отмечал ошибку правительства, наделившего компанию неподобающими и незаслуженными привилегиями, не настояв при этом на включении в контракт обязательного условия о немедленном прекращении срока действия привилегий в случае невыполнения компанией обязательств по увеличению торговых оборотов с Персией. (Здесь уместно задаться вопросом, почему сам Воронцов, участвуя в сенатских обсуждениях кондиций компанейщиков, говорит о допущенной ошибке как-то отстраненно, издалека, не ощущая собственной ответственности?) Зато он не без удовольствия (и, возможно, скрытого умысла) пускается в назидательные разъяснения относительно полезного опыта иностранных держав – Португалии, Англии, Голландии. Там, по его уверению, привилегий удостаиваются только те компании, «…которые сами собою, на собственных своих судах и на собственной свой кошт и страх наемными людьми заведут с какою-нибудь страною новое купечество или откроют путь в какое-нибудь место или землю, до того времяни земляками их не знаемую, и первые заведут с жителями оной незнаемой земли коммерцию. Но и то не навсегда, но на некоторое время, и притом без малейшаго государственнаго убытку и отягощения народнаго, а по окончании срочнаго времени позволяют туда торговать и другим, кто только пожелает»[94 - РГАДА. Ф. 248. Оп. 40. Д. 2985. Л. 1155.]. Такой порядок представлялся Воронцову наиболее справедливым и приемлемым. «Персидский торг», таким образом, никак не соответствовал названным критериям. «Итак, не знаю, для какой пользы четыре человека предпочтены купечеству целыя Российския империи, и для чего дозволено обогащаться четырем человекам с обидою всех купцов, с повреждением коммерции и с уменьшением государственных доходов?»[95 - РГАДА. Ф. 248. Оп. 40. Д. 2985. Л. 1155.] – задается он вполне риторическим вопросом. По мнению Воронцова, во избежание еще большего ущерба, наносимого одним существованием Персидской компании, следовало бы ее немедленно уничтожить и объявить неограниченную свободу торговли на персидском направлении. Однако по не названным им и скорее всего надуманным соображениям такая мера якобы могла и вовсе пресечь весь торг, а также нанести «великую обиду» владельцам компании, употребившим некоторый капитал на починку старых и строительство новых судов. Поэтому предлагался компромиссный вариант: сохранить компанию, оставив за ней право на исключительную торговлю только двумя видами товаров, а остальные позволить вывозить в Персию «всем российским купцам и всем кто пожелает невозбранно».

Не довольствуясь сказанным, Воронцов тщательно проработал немало деталей по организации персидской торговли, во многом опираясь и на известный ему опыт зарубежных компаний. Предлагаемые им меры направлены на помощь исключительно российскому купечеству. В этом отношении он не дал повода заподозрить себя в неискренности, имея в виду одновременное вынашивание планов по вовлечению российского дворянства в восточную торговлю, как и вообще более активное участие «первенствующего» сословия в экономической жизни. Во всяком случае, в записке Р. И. Воронцова нельзя найти следов, указывающих на ее связь с выдвинутой воронцовской партией в самом конце правления Елизаветы Петровны продворянской экономической программой, которую сам Воронцов, по мнению Н. Л. Рубинштейна, якобы продолжал отстаивать и при воцарении Екатерины II[96 - Об этой программе, увязывая ее появление с разработкой Манифеста о вольности дворянской во время работы елизаветинской Уложенной комиссии, писал Н. Л. Рубинштейн. По его мнению, с большой долей вероятности в числе авторов программы мог быть Р. И. Воронцов. Она предусматривала предоставление дворянам преимущественных прав в экономической сфере и, в частности, принудительную продажу купцами своих предприятий дворянам. См.: Рубинштейн Н. Л. Указ. соч. С. 238–240.].

С установлением режима вольной (в понимании Воронцова) русско-персидской торговли связывался и приток в Астрахань жителей из соседних государств, особенно если «…астраханскому мещанству и купечеству дадутся надлежащия вольности и выгоды, которыя бы побудить могли к выходу из чужих краев армян, персиян и других народов для поселения в Астрахань». Вслед за Д. В. Волковым он считал необходимым использовать «нынешния замешательства, произходящия в Персии», которые «немало споспешествовать будут к достижению сего преполезнаго желания»[97 - РГАДА. Ф. 248. Оп. 40. Д. 2985. Л. 1160.]. И тут же вновь счел необходимым вернуться к теме привилегий Персидской компании, назвав их совершенно бесполезными на том основании, «…что одним богатым мещанином[98 - Имелся в виду глава Персидской компании Манвель Исаханов, записанный в мещанство Петербурга.] не только целое государство, но ниже один город не обогащается. Особливо в таком случаи, когда средства, служащия к обогащению одного, другим ево согражданам бедность и отягощение приносят»[99 - РГАДА. Ф. 248. Оп. 40. Д. 2985. Л. 1160 об.].

О необходимости «исправлять» вольный торг исключительно силами купцов и мещан Р. И. Воронцов, как ни в чем не бывало, продолжил говорить и тогда, когда речь зашла о развитии торговли с Хивой и Бухарой «по левую сторону Каспийского моря», не пересекая границы интересов Персидской компании. Он говорил это так, как будто не существовало его собственной Среднеазиатской компании (официально она называлась «Торгующей в Хиву и Бухару компанией», образованной по указу Сената 30 марта 1760 г. и получившей монополию на торговлю по левому берегу Каспия до границ с Персией[100 - ПСЗ. Т. XV. № 11046; РГАДА. Ф. 248. Оп. 40. Д. 2985. Л. 837–839.]). Словно заметив свою оплошность, он тут же как глава компании заявил о готовности поступиться ее интересами. Такой прием понадобился для того, чтобы перейти к обоснованию наличия истинных прав на обладание исключительными привилегиями. Однако здесь Воронцов во многом откровенно лукавил. И когда приписывал своей компании право первенства на открытие торгового пути в Среднюю Азию через Хиву и Бухару (на самом деле, он существовал уже со второй половины XVI в.). И когда представлялся противником всяческих привилегий, но при этом продолжал отстаивать монопольное право на торговлю хотя бы двумя видами товаров и перевозку торговых грузов других купцов на судах его компании[101 - РГАДА. Ф. 248. Оп. 40. Д. 2985. Л. 1164–1164 об.].

Верный себе, Воронцов на тех же основаниях (то есть при условии сохранения монополии на торговлю только двумя определенными товарами) предлагал продлить существование и Темерниковской компании, учрежденной указом Сената от 24 февраля 1757 г. для торговли с Турцией (ее официальное название – «Российская в Константинополь торгующая коммерческая компания»)[102 - ПСЗ. Т. XIV. № 10694.]. Поэтому последовательность, с которой он отстаивал существование всех трех привилегированных компаний, возможно, объясняется стремлением вывести из-под удара собственную. Об этом откровенно обмолвился и сам Воронцов, чтобы упредить возможные подозрения в свой адрес. В таком случае возникает вопрос об искренности его риторики насчет преимуществ экономических свобод.

Все же, думается, Воронцов особо не кривил душой, высказываясь одновременно и за свободу торговли, и за сохранение в сильно урезанном виде некоторых привилегий компаний-монополий. Едва ли можно полностью согласиться с А. И. Юхтом, считавшим личную заинтересованность сановного вельможи единственным мотивом выдвинутого им компромиссного варианта[103 - Юхт А. И. Указ. соч. С. 123–124; нельзя согласиться и с другим попутно сделанным замечанием автора относительно неприемлемости для Р. И. Воронцова одних лишь купеческих компаний-монополий. В своей записке он нигде ни прямо, ни косвенно не высказывался за существование дворянских прав на монополии.]. Вряд ли Воронцов как автор самого развернутого сочинения (кстати, до сих пор не опубликованного) на злободневные экономические темы стал бы пускаться в пространные рассуждения исходя лишь из собственных корыстных интересов в предчувствии скорой ликвидации всех компаний-монополий. Тем более в июне 1761 г., за полгода до кончины Елизаветы Петровны, когда влияние Воронцовых и при дворе, и в Сенате значительно усилилось. Конечно, упоминавшееся выше решение Конференции при высочайшем дворе от 5 января 1761 г. не могло не насторожить Р. И. Воронцова. Тем не менее сомнительно, чтобы при жизни императрицы он мог ожидать скорого наступления на монополии, включая собственную компанию.

В гораздо большей степени Воронцовым двигали государственные, а не личные интересы. Руководствуясь первыми, он не мог не замечать наносимого торговле и промышленности страны ущерба действиями владельцев отдельных монополий и привилегированных предприятий, и потому выступил принципиальным противником привилегий. Вместе с тем он продолжал находиться в плену представлений об успехах крупнейших западноевропейских торговых компаний, принявших активное участие в захвате колоний. Безусловно, прав С. М. Троицкий, заметивший: «На усиление интереса Воронцова и других прожектеров к расширению восточной торговли несомненно оказали большое влияние проникавшие в Россию из Европы сведения о захвате Англией, Францией, Голландией и Испанией заморских колоний, приносивших им баснословные прибыли»[104 - Троицкий С. М. Указ. соч. С. 87.]. Отсюда проистекало стремление позаимствовать опыт европейских стран, сочетавших прямую военную экспансию народов других континентов с развитием торговых связей с ними посредством крупных компаний, пользовавшихся государственной поддержкой, в том числе в форме отдельных привилегий. Поэтому и Воронцов оказался восприимчив к подобному опыту, считая уместным рекомендовать его правительству. По его мнению, под прикрытием направлявшихся на территорию среднеазиатских государств торговых караванов следовало действовать «к покорению под Российскую державу» обитавших там народов. С этой целью он советовал развивать исключительно дружеские отношения с местным населением, постепенно добиваясь разрешений на строительство складских амбаров, затем отдельных укрепленных поселений, «…дабы можно было со временем под видом купцов привозить туда небольшия гарнизоны»[105 - РГАДА. Ф. 248. Оп. 40. Д. 2985. Л. 1165–1165 об.].

Такие рекомендации дали основание С. М. Троицкому отнести Воронцова к лагерю «наиболее реакционных идеологов абсолютной монархии», стремившихся расширить категорию эксплуатируемого населения за счет соседних народов и развития «колониальной» торговли с ними[106 - Троицкий С. М. Указ. соч. С. 87–88.]. Наверное, руководствуясь сугубо классовым подходом, к тому же в его наиболее упрощенной форме, и можно было предъявлять Воронцову и ему подобным столь строгие претензии морально-этического свойства. Однако при этом в расчет совершенно не принимались действовавшие при жизни Воронцова нормы морали, которые отнюдь не запрещали, а, напротив, подталкивали к вынашиванию подобных «экспансионистских» замыслов. Для государственных деятелей своего времени типа Воронцова в планах по увеличению числа подданных российской короны не было ничего зазорного. К тому же в них не просматривается отчетливо выраженной агрессивной составляющей.

С позиций «государственника», приверженца идеи общего блага, Воронцов выступил против ущемления прав астраханского мещанства и купечества на рыбные промыслы: «Не можно почти без жалости представить нынешняго состояния астраханских жителей, особливо сравнивая оное с тем, в каком оные пред сим незадолго находились, ибо сколько прежде данными им вольностьми и рыбными промыслами они довольствовались, столько напротив того теперь отнятием прежних привилегий низвержены в прекрайнюю бедность, так что не только они не в состоянии производить прежних своих промыслов, но и податей казенных платить чем не имеют», – заключил он. Однако Воронцов руководствовался не только эмоциями, но подкреплял их экономическими расчетами. После того как рыбные промыслы были изъяты из ведения магистрата Астрахани и перешли в содержание казны, а та в свою очередь отдала их на откуп частным рыбопромышленникам, кривая объемов добываемой рыбы пошла резко вниз. Незамедлительно произошло повышение цен на рыбу внутри России, а также на рыбий клей – весьма важную экспортную статью (он преимущественно отправлялся в Англию). Следствием стало уменьшение потребления рыбы, а вместе с ним и соли. В результате, по приблизительным расчетам Воронцова, доходы казны не увеличились, а, напротив, сократились из-за уменьшения окладных сборов за рыбные промыслы и соляных сборов. Кроме того, особую тревогу вызвала вполне реальная перспектива полной утраты доходов от экспорта рыбьего клея. Как стало известно из английских газет, правительство Великобритании обещало крупную награду изобретателю состава, не уступающего по своим свойствам закупаемому в России рыбьему клею.

Однако доходы казны, по мнению Воронцова, вовсе не являются определяющим критерием благополучия и богатства. Здесь он, по существу, смыкается в своих рассуждениях с Д. В. Волковым, формулируя один из своих главных постулатов: «Государство то всегда богато, котораго жители богаты, и которые в случаи надобности, какие бы ни возложены на них подати, заплатить бы могли без отягощения. В обогащении народа состоит государственное богатство». Отсюда проистекал и общий практический вывод: «Почему кажется полезнее казне претерпеть в десяти тысячах рублях убыток, нежели десять тысяч семей раззорить до основания, так что оные в случаи нужды не в состоянии будут помочь государству ни сами собою, ни деньгами»[107 - РГАДА. Ф. 248. Оп. 40. Д. 2985. Л. 1168–1168 об.]. Более частные рекомендации предусматривали уничтожение рыбных откупов и возвращение их в ведение магистратов, причем не только в Астрахани, но и во всех других местах, где существовала или могла возникнуть подобная практика; снижение цен на добываемую в близлежащих от Астрахани озерах соль; установление твердых внутренних (не выше 7 руб. пуд) и экспортных (не выше 12–15 руб. пуд) цен на рыбий клей.

Таково мнение Р. И. Воронцова, якобы одного из наиболее реакционных идеологов абсолютизма середины XVIII в. по определению С. М. Троицкого. Мнение, почти во всем совпадающее с взглядами Д. В. Волкова, выразителя либеральных настроений в дворянско-аристократической среде.

Расхождения же между ними, пожалуй, наиболее отчетливо выражены лишь по вопросу о роли и месте государства в экономической жизни (вернее, казны, поскольку тот и другой намеренно избегали ставить знак равенства между казной и государством). Правда, если Волков давал однозначно негативную оценку казенно-государственному участию, то Воронцов хотя и не определил внятно своего отношения, но, судя по отдельным высказываниям, явно склонялся к сохранению за казной доминирующих позиций. Так, затронув вопрос о необходимости открыть дорогу экспорту русского железа и стали «… как в Персию, так и в другие земли, окружающия Каспийское море…», он счел необходимым, «…чтобы оные выпускаемы были только на казенной щет и из казенной суммы…»[108 - РГАДА. Ф. 248. Оп. 40. Д. 2985. Л. 1169.]. Кроме того, целесообразным признавалось установление контроля за ценами со стороны казны.

В заключение хочется обратить внимание на следующее. Эпизод с возникновением во второй половине 1750-х гг. трех российских внешне торговых компаний, наделенных монопольными правами, можно счесть в известной мере случайным. В том смысле, что он не соответствовал логике экономического развития страны последних лет. И сама деятельность этих компаний, как и ее практические результаты, вскоре это наглядно продемонстрировали.

Ничем не обоснованное предоставление торговых преимуществ узкой группе лиц и не могло привести к иным последствиям. В условиях неуклонного численного роста и влияния торгово-предпринимательской прослойки, особенно в городах, наносимый ей ущерб неминуемо затрагивал жизненно важные интересы многочисленного посадского населения. В крупном пограничном форпосте, каким являлась Астрахань, по первой ревизии в посад было записано 1660 душ муж. п., по второй – 1891[109 - Юхт А. И. Торговля с восточными странами и внутренний рынок России. С. 55.]. При этом наблюдался процесс пополнения посада за счет выходцев из соседних государств, особенно Армении. Тому способствовало русское правительство, всячески поощрявшее переселение иностранцев и принятие ими российского подданства путем предоставления различных гарантий и льгот. В результате к концу 1740-х гг. на территории Астрахани существовало несколько достаточно крупных и устойчивых колоний-поселений. Самая крупная, армянская, насчитывала 776 душ муж. п., Бухарская слобода – 469, Гилянская – 178, Агрыжанская – 109, Индийская община – 76[110 - Его же. Русско-восточная торговля в XVII–XVIII вв. и участие в ней индийского купечества // История СССР. 1978. № 6. С. 47.]. Не менее четверти жителей в каждой из них занимались торговлей, а в индийской общине – почти все. Среди армян, приток которых в Астрахань особенно активизировался после 1735 г., численность участников торговых операций к 1750 г. увеличилась в 4,5 раза, а объем торговых оборотов вырос почти в 12 раз[111 - Его же. Торговля с восточными странами и внутренний рынок России. С. 62–63.].

Конечно, если принимать во внимание исключительно статистические показатели, то на общем фоне всей русской внешней торговли удельный вес торговых оборотов с Персией и Закавказьем выглядел весьма скромно. В 1740-е гг. он не превышал 1 %, а в денежном выражении в наиболее благоприятные годы достигал 500–600 тыс. руб. без учета европейской транзитной торговли через Россию[112 - Юхт А. И. Торговля с восточными странами и внутренний рынок России. С. 48–52.].

Тем не менее для пограничной зоны, крупнейшим центром которой являлась Астрахань, значение торговли, в том числе внешней, трудно переоценить. Однако правительство России неожиданно решилось на весьма опрометчивый шаг, предоставив исключительные привилегии трем компаниям. Оно не посчиталось с интересами местного торгово-промышленного населения, а также купечества «низовых» российских городов, не замечая или не захотев заметить возможные последствия. А они вскоре дали знать о себе упадком внеш ней торговли с восточными странами, резким снижением доходов ее участников и реальной угрозой ухода значительной части торгово-промышленного населения в сопредельные государства.

Чем руководствовалось российское правительство, пойдя на такой шаг? Формально оно отстаивало идею Петра I о пользе торговых компаний, ссылаясь на императорский указ Коммерц-коллегии от 8 ноября 1723 г.[113 - ПСЗ. Т. VII. № 4348.] Если обратиться к тексту самого указа, то не трудно заметить, что в нем мысль Петра сформулирована в виде краткого и конкретного практического указания, а не в общей форме. К тому же она имела рекомендательный характер: «…Умножать торги, где потребно будет, компаниями, и партикулярно все компании в чужия места, а особливо в Гишпанию и Португаллию, сколько возможно неголосно делать, дабы лишним эхом вреда вместо пользы не было». Указ также говорил о пользе «принуждения» купцов, о чем свидетельствовал опыт голландской Ост-Индской компании. Под принуждением понималось оказываемое на купцов давление с целью обязать к вступлению в компании и внесению каждым участником пая, без которого никому «…чина не дадут, пока пай свой во оную не положит».

Таким образом, ссылка на данный указ была призвана создать видимость соблюдению законности при обосновании решения о учреждении привилегированных компаний-монополий. Очевидно, сенаторы хорошо осознавали зыбкость подготовленного ими определения, поскольку оно противоречило принятому 31 января 1724 г. Регламенту Коммерц-коллегии. 28-й пункт Регламента, одного из важнейших правоустанавливающих петровских документов, вменял в обязанность коллегии следить за соблюдением основных свобод, необходимых для развития коммерции: «Чтоб оное купечество свое порядочное и свободное течение имело и чрез принуждение препятствовано не было; ‹…› дабы никакия монополии или откупы товаров к предосуждению общей пользы позволены не были; дабы никому из подданных никакой обиды в купечестве не было и всяк бы свободно своим именем торги умножал без опасения; чтоб как чужестранным, так и своим выезд всегда свободен был… дабы они свободно в государство приезжать и паки отъезжать могли…»[114 - ПСЗ. Т. VII. № 4453.]. Тем не менее о наличии столь важных законодательно закрепленных положений члены Сената «вспомнили» значительно позднее, уже после того как компании-монополии получили право на существование и быстро показали свою несостоятельность.

Следовательно, решение о создании компании «персидского торга», собравшей вокруг себя основных противников, Сенат принимал под давлением верховной власти. Иначе трудно объяснить его избирательность и произвольное толкование законов, полное игнорирование Елизаветой Петровной сенатского выбора в пользу компании во главе с К. Матвеевым, отсутствие тщательной проверки финансового и имущественного положения членов компании М. Исаханова.

Однако даже предположив наличие возможности иного способа формирования компаний, то есть по европейскому образу и подобию, к чему питал явную склонность Р. И. Воронцов, трудно было бы рассчитывать на другой исход дела.

Политика жесткого протекционизма, неизбежно прибегавшая к включению механизмов государственного регулирования и регламентаций, необоснованных запретов и привилегий, к середине XVIII в. явно изживала себя. Прежние методы административного давления и наступления на имевшиеся весьма ограниченные экономические «вольности» торгово-промышленного населения уже оказывались неэффективными.

Попытка установить монополию на «персидский торг» в этом смысле весьма красноречива. Во-первых, она показала очевидную безуспешность стремления к решению экономических проблем с помощью старых методов исключительных привилегий, предоставляемых узкому кругу лиц в ущерб основной массе, задействованной в торгово-промышленной сфере. Во-вторых, открыто выраженное недовольство и противодействие этой массы заставило обратить на себя внимание правительственных кругов. В-третьих, проявленное недовольство нашло понимание и даже поддержку у представителей правящей бюрократии, как на местах у сменивших друг друга астраханских губернаторов, так и в столичных сановных кругах. Причем в среде последних не заметны принципиальные расхождения выразителей условно либерального и консервативного направлений по вопросам введения режима экономической свободы и либерализации законодательства. Некоторые различия обнаруживаются во взглядах на роль и участие государства в экономической жизни.

В целом же итоги образования и краткосрочного существования монополий во второй половине 1750-х гг. дали российскому правительству необходимый повод к переоценке прежде проводимой экономической политики и во многом предопределили появление двух указов, знаменовавших новый экономический курс.

Глава II. Предвестники экономической свободы

Драматические события конца июня 1762 г., сопровождавшиеся узурпацией власти Екатериной, честолюбивой супругой императора Петра Федоровича, предвещали в ближайшем будущем множество изменений. Но менее всего, казалось бы, их следовало ожидать на первых порах в экономической жизни. Слишком много неотложных сугубо «политических» вопросов предстояло решить новоявленной императрице для укрепления своего положения на троне.

И действительно, первые крупные инициативы самодержицы в сфере экономики причислить к таковым, на первый взгляд, весьма затруднительно. Принципиальные по значению указы от 31 июля и 8 августа 1762 г.[115 - ПСЗ. Т. XV. № 11489, 11490.] нельзя считать продуктом исключительно самостоятельного законотворчества Екатерины и ее администрации, поскольку появились на свет вдогонку недавно принятым указам свергнутого императора (соответственно 28 и 29 марта 1762 г.), во многом разделяя и подтверждая их основные положения. Первый указ заявлял о полной ликвидации всех монополий в торговле в связи с деятельностью Персидской, Темерниковской и Среднеазиатской торговых компаний. Второй запрещал лицам недворянского происхождения покупку крестьян к своим фабрикам и заводам, положив конец существованию важнейшей привилегии владельцам так называемых «указных» предприятий на право обладания принудительной рабочей силой. Однако такой вывод был бы явно преждевременным. Последующая деятельность императрицы покажет и докажет наличие у нее собственной твердой позиции на этот счет. Предпринятое же почти сразу после восшествия на престол подтверждение юридической силы названных законодательных актов предыдущего царствования говорило лишь о том, что она соглашалась с основными положениями данных документов, понимала их своевременность и необходимость, а также свидетельствовало о проявленном внимании к экономическим проблемам страны.

В этой связи нелишне предоставить слово самой императрице с тем, чтобы посмотреть, как много лет спустя, подводя некоторые предварительные итоги первых лет своего царствования, она давала оценки проводившимся под ее началом экономическим мероприятиям и расставляла акценты. Речь идет о ее хорошо известной записке, опубликованной Я. К. Гротом в сборнике Русского исторического общества и озаглавленной им «Записка имп. Екатерины II об учреждениях, введенных в России в ея управление»[116 - Сборник Императорского русского исторического общества (далее – Сборник РИО). Т. 27. СПб., 1880. С. 170–177.].

Записка не имеет точной датировки, что обычно свойственно множеству рабочих документов, вышедших из-под пера Екатерины, не предназначенных для посторонних глаз. Данному документу, напротив, судя по его содержанию, едва ли была уготована судьба пребывать в полном забвении и остаться совершенно неизвестным хотя бы некоторым лицам из окружения престолодержательницы, поскольку в нем шла речь о недостатках, унаследованных от предыдущих царствований, и их устранении в ее правление.

Я. К. Грот осторожно относил написание документа ко времени «после 21 мая 1779 г.» на основании привязки к имеющемуся в нем упоминанию наиболее поздней точной даты. Таковой является дата опубликования 21 мая 1779 г. Манифеста, призванного урегулировать все спорные моменты в работе приписанных к горным заводам крестьян. Таким образом, Екатерина II в своей записке приступила к оценке проделанного не по горячим следам, а по прошествии достаточного времени, чтобы можно было выделить самые значимые с ее точки зрения достижения.

«Экономический раздел» занимает в Записке одно из центральных мест. Начиная с упоминания частных недостатков – невыплаченном жаловании за 1762 г. находящейся в Пруссии сухопутной армии и о невыполнении Статс-конторой предписаний верховной власти на выплату 17 млн руб., – Екатерина далее поднимает более общую и широкую тему неэффективной и устаревшей системы денежного обращения в стране. Монетный двор, по ее словам, со времен Алексея Михайловича не имел точного представления о количестве имевшихся в обращении денег, полагая их на сумму 100 млн руб., из которой за это время 40 млн руб. звонкой монеты выбыло за пределы государства по причине слабого знания практики вексельных операций, то есть безналичного перевода денег. Оставшуюся во внутреннем обращении денежную массу на сумму 60 млн руб. составляли весьма разнородные и неупорядочные денежные единицы двенадцати различных весов, в том числе серебряные монеты от 63-й до 82-й пробы, медные от 32 до 40 руб. в пуде. Ситуацию с финансами усугубляло отсутствие доверия к ним со стороны иностранных банкиров, вследствие чего не приходилось рассчитывать на внешние займы. Так, правительство Елизаветы Петровны безуспешно пыталось найти кредиторов в Голландии в разгар Семилетней войны.

Помимо расстроенных финансов Екатерина обращала внимание и на два других обстоятельства: 1. «Почти все отрасли торговли были отданы частным людям в монополию»; 2. «Таможни всей империи Сенатом даны были на откуп за два миллиона».

Кроме того, императрица сочла нужным упомянуть и о наличии определенной связи между прокатившимися в начале ее царствования волнениями горнозаводских крестьян и деятельностью казенного Медного банка: «Щедрость Сената тогда доходила до того, что Меднаго банка трехмиллионный капитал почти весь роздан заводчикам, кои, умножая заводских крестьян работы, платили им либо безпорядочно, либо вовсе ничего, проматывая взятыя из казны деньги в столице. Сии заводския безпокойства пресеклись не прежде 1779 года Манифестом моим о работах заводских крестьян. С тех пор не слышно было об них ничего». Прозвучавшая из уст императрицы недвусмысленно негативная оценка практики раздачи государственных кредитов частным предпринимателям-горнозаводчикам заслуживает особого внимания.

Что касается заслуг своего правления, то к ним Екатерина прежде всего отнесла унификацию находившейся в обращении монеты. По ее словам, вскоре после коронации она распорядилась печатать серебряные монеты исключительно 72-й пробы, а медные – по 16 руб. из пуда.

И только указав на проведенное усовершенствование финансовой системы, скорее техническое, нежели коренное, она затем кратко коснулась и других преобразований: «С самаго начала моего царствования все монополии были уничтожены и все отрасли торговли отданы в свободное течение, таможни же все взяты в казенное управление и учреждена была Комиссия о коммерции, которая по назначенным ей правилам сочинила потом тариф, что мною и конфирмовано было. Чрез несколько лет тариф пересматривается по аппробованным правилам, что доныне продолжается, и коммерция не исчезает, но ежегодно распространяется, и доходы одни Петербургской таможни приносят более трех миллионов».

Так конспективно, почти скороговоркой упомянуты наряду с важнейшими решениями, имевшими далеко идущие последствия, и куда менее значительные – ликвидация таможенных откупов, принятие твердых правил регулярного пересмотра таможенного тарифа.

Почему Екатерина не сочла нужным особо выделить меры, предпринятые лично ею и ее администрацией, которые дали толчок к постепенной ломке существовавшей системы привилегий и монополий прежде всего в промышленности и торговле, заложили не стесненные административными барьерами основы свободного предпринимательства и рынка, подлинной конкуренции? Почему она, по существу, ни разу прямо не сказала о выбранном ею новом магистральном направлении в сторону экономической свободы, о ликвидации различных привилегий, стоявших осязаемым препятствием на этом пути, наконец, о запрете покупки крестьян к промышленным предприятиям и поставленном верховной властью перед недворянской частью предпринимателей нового императива – довольствоваться исключительно вольнонаемным трудом? Только ли потому, что не чуждая тщеславия императрица пыталась избежать попадания в довольно щекотливое положение, если бы напомнила о существовании упомянутых выше более ранних указов Петра III, поскольку не желала разделять заслуги с кем бы то ни было, тем более с убиенным супругом? Или же ко времени написания записки произошла некоторая переоценка ценностей, и горячо отстаиваемая в первые годы царствования свобода уже не представлялась столь непреложным атрибутом экономического развития страны? А может быть, внимание верховной власти со временем привлекли новые экономические инструменты и на прежние она уже перестала смотреть с былой заинтересованностью?

Цитированная Записка императрицы едва ли содержит хоть какие-то ориентиры для поиска ответов на поставленные вопросы. Поэтому не стоит целиком полагаться на суждения венценосного автора без привлечения дополнительных источников, для того чтобы составить мнение о значимости осуществленных конкретных экономических мероприятий вообще и в собственном восприятии верховной властью в частности. Иначе неизбежно появление новых вопросов. Чем, например, можно объяснить отсутствие в Записке даже малейших упоминаний о собственных громадных усилиях державной властительницы по созданию надежного механизма винных и соляных откупов? Или явное нежелание раскрывать подоплеку расхождений с Сенатом относительно прекращения практики отдачи на откуп всех таможенных сборов в стране?[117 - По этому поводу императрица говорит в Записке лишь следующее: «Таможня Петербургская, быв несколько лет в казенном управлении, вдруг Правительствующий Сенат прислал к ней пеню, что мало собирает доходов. По вступлении дела ко мне я спросила, менее ли она собирает денег, нежели за сколько отдана была Сенатом на откуп, или более? Нашлось, что полмиллиона более. Я тогда Сенату сказать велела, что пока таможня более откупной суммы собирает, нет причины Сенату пенять таможне».]

Итак, Записка Екатерины о главных достижениях за время первых лет своего правления оставляет без ответа множество вопросов и даже загадок относительно оценки значения осуществленных преобразований в экономической области. Еще менее данный документ способен пролить свет на экономические воззрения императрицы, с которыми она вступила на российский престол и которыми руководствовалась в своей дальнейшей деятельности.

К вопросу об экономических взглядах и идеалах Екатерины II

Изучение документального наследия императрицы не оставляет никаких сомнений в том, что к моменту воцарения она имела твердые представления о путях развития российской экономики и основополагающих принципах, которыми надлежало руководствоваться при этом. Однако реконструировать эти представления приходится буквально по крупицам. Дело в том, что никаких развернутых сочинений по насущным экономическим вопросам, а тем более пространных теоретических рассуждений по данной проблематике она после себя не оставила. Да и вряд ли когда-либо намеревалась приступать к ним. Время увлечения экономическими трактатами в России еще не наступило, тем более в среде правящей династии. На престоле Екатерина проявляла себя в первую очередь как здравомыслящий практик-прагматик и, судя по всему, весьма ценила в себе эти качества здравомыслия и рационализма.

Поэтому составить сколь-нибудь полное представление о мыслях, суждениях и оценках императрицы относительно экономического развития подвластной ей державы, об основных принципах управления экономикой можно преимущественно на основании кратких записок, распоряжений, собственноручных замечаний, поправок и пометок, оставленных ею на полях черновых рукописей (впрочем, и беловых тоже) различных проектов; некоторых писем сановникам, принимавшим непосредственное участие в разработке и осуществлении отдельных мероприятий правительства. Частично они опубликованы в многочисленных сборниках Русского императорского исторического общества. Однако едва ли не большая их часть до сих пор не издана. Прежде всего речь идет о документальных материалах, сосредоточенных в фонде Кабинета Екатерины II (Ф. 10. Оп. 1–3), находящегося в составе Российского государственного архива древних актов.

Работа с подобного рода документами затруднена ввиду их отрывочного характера и зачастую отсутствия точной датировки. Однако привлечение максимально полного массива источников способно пролить свет на многие неясные вопросы.

Разумеется, существенно дополнить картину способны источники законодательного характера. Особенно в тех случаях, когда императорские, а иногда и сенатские указы рассматривают не частную, а достаточно общую проблему с целью кардинального изменения сложившейся ситуации. Тогда они, как правило, анализируют причины ее возникновения и предлагают способы решения наболевших вопросов, нередко сопровождаясь оценками морально-этического свойства с точки зрения так называемой «общей пользы». При этом, что особенно ценно, отчетливо может звучать и мотивировка принятия новых решений.

Два указа 1762 г.

Указ Петра III от 28 марта 1762 г. «Об отдаче обер-инспектору Шемякину и обер-директору Яковлеву всех таможенных государственных сборов на откуп вновь на десять лет на условиях, от правительства назначенных»[118 - ПСЗ. Т. XV. № 11489.] как раз можно отнести к такого рода законодательным актам. Несмотря на предельно конкретно сформулированную в названии цель, указ в действительности оказался значительно шире данной формулировки. По существу, в нем обоснованы основные положения «государственной экономии», включая принцип свободы торговли. В соответствии с последним ликвидировались монополии созданных во второй половине 1750-х гг. торговых компаний, благодаря чему указ и получил наибольшую известность в литературе.

Однако и другие положения указа заслуживают пристального внимания, поскольку дают представление об основных принципах экономической политики правительства Петра III.

Указ начинается с обширной преамбулы, в первых строчках которой присутствует краткая оговорка: прошение Шемякина и Яковлева об отдаче им на новый десятилетний срок всех таможенных сборов в стране явилось поводом для рассмотрения насущных вопросов состояния всей российской коммерции. Тем самым изначально был определен главный предмет интереса и попечения правительства в экономической сфере – развитие торговли. Далее без лишних слов объясняется, почему она является очевидным приоритетом: торговля дает приток в страну наличной монеты, и потому главнейшая задача правительства заключается в том, чтобы добиться значительного превышения вывоза из России отечественных («воловых») товаров над ввозом импортных. То есть давняя и принципиальная позиция последовательных меркантилистов – поддержание активного торгового баланса – не претерпела в указе каких-либо изменений.

При этом указ фиксирует тревожный симптом: в последние несколько лет «…много потеряно из баланса в коммерции, как то великий упадок вексельного курса больше всего доказывает». Причина тому, по утверждению законодателя, – роскошь, то есть неумеренное потребление дорогих импортных товаров. Надо сказать, что в последующие годы критика безудержного потребления заморских «безделиц» станет набирать все большие обороты. А в сочинениях, посвященных анализу состояния финансов, она станет едва ли не доминирующей.