Пробуждение

Пленников погрузили в судно, и ладья, отчалив, взяла курс вниз по течению Березины. Дедяту и Максима привязали к веслам в носу ладьи. За их спинами расположился Рыжебородый с плетью.

– Лучше греби по-хорошему, иначе сначала спину исполосуют, а потом грести начнешь, – знаючи порекомендовал Дедята и сам навалился на весла.

Максим кипел и представлял из себя ядерный реактор, в котором, если нажать не ту кнопку, будет взрыв. И этой спусковой кнопкой могла стать Божена. Дедята, в отличие от Максима, сохранял спокойствие и внимательно следил за реакциями Максима.

– Не суетись, как заяц пред зайчихой. Все очень удобно. Быстрее до Киева доберемся, – оптимистично сказал Дедята, налегая на весла.

Максим глянул на Дедяту как на душевнобольного и выпалил в ответ:

– Если они тронут Божену, я… я…

– Ты будешь грести, пока не придет время, – процедил сквозь зубы Дедята, и Максим понял, что у старика есть план. Он скептически глянул на Жреца и отключился от бесперспективного, на его взгляд, разговора.

Божену бросили на корму ладьи. Она сидела связанная, в разорванном на груди сарафане. Пленница свесила пряди густых волос, прикрывая наготу белоснежных налитых грудей. Дружинники Рагозы бросали алчные взгляды в сторону Божены, но воинская дисциплина призывала их нести службу. Рагоза следил, чтобы судно двигалось максимально быстро, и, надо сказать, у него это получалось. Судно двигалось под парусом, да и шесть гребцов работали без устали. Рыжебородый постоянно стимулировал работу Дедяты и Максима. И к вечеру через рваные рубахи гребцов проступала запекшаяся кровь.

– Пора на привал. Ну что, красавица, повечеряешь с добрым молодцем? – хохотнул Рагоза, подмигивая Божене.

Желваки Максима злобно заиграли на скулах.

– Рагоза! Вели руки освободить. До крови стерлись, – сказал он.

Рагоза, пребывая в прекрасном расположении духа, вел себя раскованно. Вальяжно попивая из фляги медовуху, воевода предвкушал долгожданный привал. Судно преодолело вдвое большее расстояние, чем он планировал, и воевода решил поберечь пленников.

– Развяжи их! – приказал он Рыжебородому.

Громила, повинуясь, быстро освободил от пут руки Максима и Дедяты. В тот же миг Максим, вскочив на ноги, сделал пасс двумя руками в сторону Рыжебородого, как будто толкая перед ним стену воздуха, прокричав при этом мантру. Рыжебородый, подлетев, как футбольный мяч, летящий в ворота, упал, придавив собой двух воинов. В тот же миг Дедята, сделав пассы руками, в стойке шаолиньского монаха поднял в воздух щиты и мечи, аккуратно сложенные дружинниками на корме ладьи. Тяжеленые доспехи закружились в воздухе как карусель с огромной скоростью, раскидывая с ладьи опешивших воинов. Рагоза, оставшись последним на ладье, обнажил меч и, уворачиваясь от летающих мечей, бросился на Дедяту. Дедята ответил пассом и короткой мантрой. Рагоза замер, напоминая фотокадр легкоатлета, устремлявшегося со старта. Дедята сделал еще пасс, и мечи со щитами попадали на борт ладьи. Максим с восхищением посмотрел на Жреца, который не переставал удивлять своими возможностями. Взгляд Максима выражал и удивление, и благодарность, но наткнулся на холодный и колкий взгляд Жреца.

Божена бросилась в объятья спасителей, ожидая чего угодно, но только не такой счастливой развязки.

– Я что-то сделал не так? – толкая окостеневшего Рагозу за борт, как толкают гипсовую статую, спросил Максим.

– Я сказал же тебе: без моего сигнала ничего не делай. Тебе слово старшего не закон? – распалился старик. – Это можно было сделать сразу. Но почему я не сделал? Во-первых, нам оставалось два перехода до Киева, а теперь мы будем плыть четыре, а то и пять. Во-вторых, нужно было узнать о планах Владимира по взятию Киева. И, слава Сварогу, я успел это услышать. В-третьих, ты начал бой, не подав мне сигнала. Значит, не рассчитывал на меня? В-четвертых, устроив сечу на ладье, ты мог покалечить Божену и потопить судно.

Максим пристыженно опустил голову.

– Ладно. До Киева дорога дальняя. Кое-чему мне тебя надо успеть выучить.

Аники-воины вплавь добирались до берега. Дедята внимательно посмотрел вслед ретирующемуся врагу и, обращаясь к спутникам, сказал:

– Среди них трое раненых. Теперь можно быть спокойными. Им сейчас не до нас. Но следует еще плыть, чтобы избежать прямого столкновения с врагом.

Проплыв еще около двух часов, беглецы остановились на привал. Мужчины были измождены. На берег решили не выходить. Избегая неприятностей, путники бросили якорь посередине реки. Максим лег на мягкую рогожу животом вниз. «Хороший трофей. Очень кстати», – подумал Максим, переживая боль, растекающуюся по всей спине. Дедята рухнул тут же, и в той же позе. Божена залезла в мешок, счастливо сохраненный в перепалке, и стала с руки кормить обессилевших от усталости и боли мужчин.

Ласковые волны покачивали судно. Светила полная луна, пуская лунную дорожку по косе Березины. Спина Максима ныла зубной болью, но в сердце разливался нектар: Максим почувствовал, как ласковые руки Божены запустили пальцы в его волосы, нежно лаская их. «О миг блаженства, век живи!» – засыпая, продекламировал Максим. Божена ласково теребила волосы возлюбленного, думая о том, как много им приходится преодолевать на пути друг к другу. Но она надеялась и верила в то, что очень скоро они смогут быть неразлучными. Осенью играют свадьбы, и коль все так круто изменилось в жизни рода и племени, то у нее с Глебом есть возможность преодолеть родовые законы. А если такой возможности не будет, то она готова сколько угодно долго терпеть лишения и ждать. Только бы дождаться.

– Божена, поди-ка сюды. Ложись, дочка, с моей стороны, – отдал последнюю директиву Дедята и уснул.

Дедята разбудил молодежь чуть свет.

– Плыть надо. Ворог где-то близко. Не буди лихо, пока оно тихо. Стрибог нам в помощь северный ветер погнал. Не надо зевать. Если ветерок продержится три дня, то успеем до Киева добраться, – зябко обняв себя за плечи, раскачивал сонных спутников бывалый Дедята. Погода резко переменилась. Стремительный ветер дул с севера, нагоняя тяжелые тучи. Максим набросил рогожку на плечи Божены и встал у паруса. Дедята снял ладью с якоря, и судно, увлекаемое попутным ветром, устремилось в путь.

Все дни в пути до Киева Жрец, не тратя времени зря, обучал Максима премудростям волховского дела. Максим, обучаясь великим тайнам, скрытым в веках, почувствовал себя глиной в руках скульптора. Всего за три дня наставник вывел ученика на совершенно новый, до сих пор не ведомый Максиму, уровень волховского мастерства.

– Запомни, Глеб, эти истины, а лучше запиши. Никогда не используй знание великое, знание предков, корысти своей ради. Иначе покинет оно тебя. Знание сие для благих дел и для помощи тем, кто нуждается. Тем паче не используй знание во зло. Придется ответ перед богиней Карной держать, а Макошь сплетет тебе судьбу незавидную. Нет ни одного злого дела и нет ни одного доброго, которое не отразилось бы на следующих поколениях, независимо от того, когда и где оно совершено – во дворце или в хижине, на севере или на юге, – и были тому делу очевидцы или нет. Точно так же во зле и в добре не бывает ничтожных, малозначащих дел, ибо из совокупности малых причин возникают великие следствия.

Второе. Получать человек может, только отдавая. Пусть солнце, свет и тепло дающее, будет символом той любви и силы, которую ты должен отдать людям, роду и родине.

Третье. Есть в горах Кавказских вершины, человеку труднодоступные, в коих растет цветок красоты божественной. Но сорвать его трудно, почти невозможно. Но тот, кто сорвал, сумел на гору подняться труднодоступную. Пусть цели твои будут высоки и велики. И символом будет цветок эдельвейс. Большие цели рождают большого человека. Не трать время на дела пустячные.

Четвертое. В каждом русиче, потомке ариев, течет кровь богов. А значит сие, что невозможного для тебя мало. Нужно только желать, верить и, волю прилагая, делать. Пусть круг Сварожий будет символом силы Божественной, что в крови у тебя.

Дедята взял из колчана стрелу и начертал на половой доске треугольник, в вершинах которого поместил солнце, цветок и свастику.

– То, что ты знаешь и что до сих пор видел, – это махание деревянным мечом парубком, перед тем как взять настоящее оружие и стать великим воином. Но прежде ты должен понять, что силы и возможности тебе даны не случайно. Что нельзя их тратить на баловство и похвальбу, а нужно выполнить тебе во времени своем дело великое, тебе одному сподручное. И какая бы сеча за правду ни предстояла тебе, нельзя тебе страх пускать в сердце свое. Как бы ни обольщали тебя силы темные, нельзя тебе польститься на слова их лживые. Тебе предстоит самому понять, в чем замысел их коварный. Каким образом они собираются сбить человеков с пути праведного? В чем пагуба состоит для рода человеческого? Время твое таково, что мало людей праведных в нем осталось. Все больше силами Тьмы обольщенных, живущих корысти ради, о роде забывших, златом обольщенных, в разврате и чревоугодии погрязших, больше чем о животной страсти своей не помышляющих. Подвиг твой состоять будет в том, чтобы ослабить силы темные и просветлить умы человеческие, дурманом Тьмы ослепленные.

– Вряд ли мне это под силу. Да нет же, кто я такой? – испуганно протараторил Максим.

– Эдельвейс и круг Сварожий, – символически ответил Жрец.

– Делаешь из меня Мальчиша-Кибальчиша какого-то. Хорошо. Как я узнаю противника и замыслы его? Кто мне союзник? От кого ждать помощи? – и, усмехнувшись, добавил: – Явки, пароли.

– Во всем тебе придется разобраться самому. Знания я тебе передал. Мне осталось передать тебе два священных знания, которые помогут тебе справиться с задачей и провести обряд посвящения. Но это уже завтра, – устало закончил Жрец и прилег на рогожу.

Смеркалось. Холодный влажный ветер переполнял паруса, и ладья, брызгая рассеченной волной, оставляла за кормой версты, неумолимо приближаясь к цели. Максим стал на носу судна, смотря в даль Березины, оставленной путниками далеко за кормой. Ладья уже бороздила полноводные воды могучего Днепра.

«Кто я теперь? Я могу справиться с отрядом вооруженных воинов, вызвать дождь, землетрясение или ветер, как это сделал недавно Дедята, чтобы быстрее добраться до Киева. Могу читать мысли, могу заставить любить или разлюбить, верить или не верить, подчинить своей воле человека или целые толпы. Могу предвидеть будущее, правда, недалеко. Могу вызывать желаемые события, реакции людей. Кто я? Почти Бог?» – думал Максим, пока его мысль не прервалась фразой, пущенной лениво дремавшим Дедятой:

– Почти Бог по возможностям, но курица по невежеству. Страшное сочетание. Я долгое время не открывался тебе, слушая твой разум и сердце. Не возомни о себе невесть чего. Ты, по сути, еще глуп и находишься только в начале пути. Когда жизнь преподнесет тебе первые уроки, ты вспомнишь мои слова.

– Значит, ты всегда читал мои мысли? Как же я сразу не догадался?

– Чего их читать-то? У тебя их две. Первая о Божене, – Божена в этот момент густо залилась краской. – Вторая: «Какой я могучий полубог». А мог бы думать о деле, и тогда, может быть, какая-то искра Божья в тебе и зажглась бы. Женщина рождает великие чувства в сердце мужа, и он способен, неся в своем сердце любовь женщины, добиться любой цели. Даже сверх своих возможностей. Но обладание женщиной не может быть целью. Это только средство – подбросить дров в пламя твоей души.

«Прав Дедята. Как меня распирает от гордости, самодовольный осел! По сути, еще ничего не сделал, но щеки раздуваю так, что Дедята вынужден меня успокаивать», – закружились дальше мысли Максима.

– Да не убивайся, сыне. Когда любимая женщина рядом, мужи и не в таких павлинов превращаются. Завтра ты будешь обладать гораздо большими возможностями. Не возомни себя Богом. Тебе доступны силы, но недоступно разумение. Думай! Учись! – бросил старец последний лозунг и повернулся набок, дав понять, что разговор окончен.

«Что же еще-то может быть? – недоумевал Максим. – Двигать горы? Осушать моря? Остановить вращение Земли? Продырявить Луну выстрелом из пальца? Да, прав Дедята. Одна мысль глупее другой. Спесивый фанфарон», – расстроенный своим нелицеприятным отражением в зеркале, подумал Максим и понуро сел на рогожу.

– Глебушка, не люблю, когда ты понурый. Ты всегда такой веселый, жизнелюбивый, озорной, – приободрила Максима Божена, прижав его к себе, и после долгого молчания, повисшего над вечерним Днепром, произнесла: – Женись на мне, Глеб. Сколько еще как дети малые ходить будем?

Максим погрустнел еще больше: «Рано или поздно я вернусь в свое время, а на ее вопрос придется ответить Глебу. Божена, скорее всего, не заметит подмены. И в ее жизни сложится все хорошо. А вот что буду делать я без нее? Смогу ли справиться с ее отсутствием в своей жизни? А что, у меня, можно подумать, есть выбор? Дедята говорит, что я могу уйти в любой момент. Тем более что дома, в Москве, беременная Ариша. Все не так в этой жизни… Все не так».

Максим сидел грустным, оставив ее вопрос без ответа. Глаза Божены налились тоской, и она обиженно отошла на другой край ладьи. Максим видел, что она плачет. Но как он мог ее утешить?

– Любимая, давай об этом поговорим, когда закончатся наши злоключения. Я просто боюсь сглазить. Тем паче раньше осени свадьбу мы сыграть не сможем, – слукавил Максим и ласково прижал Божену к себе. Она просветлела и податливо отдалась в его объятия.

Наступило утро. Максим задумчиво смотрел в туманную даль реки. Тишина на реке стояла такая, что даже самые большие жизненные проблемы человека растворялись в этой сказочной красоте без остатка, как сахар в чае. Один берег реки в этом месте был особенно крут, и скалы, казалось, как чуб, свисали над рекой, но в одном месте они расступались, образуя кряж.