Пробуждение

– Цыц у меня! Птицы они не простые. Чувствую, сгодятся нам еще. Глаза им надобно завязать да в чулан бросить. Позже за ними вернемся, когда Владимир в Киев войдет. А пока Блуда надо вызволить, – раздал директивы Рыжебородый и, схватив Дедяту за шиворот, бросил его как шар для кегельбана в темный чулан. За Дедятой последовали и остальные.

***

Тем временем Ярополк успешно, как ему казалось, отражал начавшийся штурм города. Штурмующие отряды сбрасывались со стен города огненной смолой и ураганом стрел, и натужные попытки вызывали хохот у защитников города. Ярополк воспрянул духом, заряжая боевым настроем свою дружину. Он не знал, что это не битва, а всего лишь отвлекающий маневр. Основное действие происходило внизу, у городских ворот. Рыжебородый со своим отрядом лазутчиков без труда освободил воеводу Блуда, и тот, пользуясь безусловным доверием дружинников, открыл ворота для наступающего врага, внеся перелом в ход битвы за город.

– Измена! – надрывно и отчаянно пронесся голос над городской стеной. Защитники Киева начали перегруппировывать силы, надеясь сдержать поток вражеских сил, устремившийся через городские ворота. Но все было тщетно. Большая часть сил Ярополка билась у городских ворот. И поначалу сдерживать противника удавалось. Территория, прилегающая к городским воротам, покрывалась окровавленными трупами, образуя курган прямо у входа в город. Воспользовавшись отсутствием стройных оборонительных рядов на городской стене, с помощью штурмовых лестниц неприятель начал захватывать отдельные участки на опустевшей стене. Некоторая часть дружины Ярополка, которая попала под влияние воеводы Блуда, стала выходить из боя, внеся сумятицу в оборонительные ряды защитников города. Оборона дрогнула. Поначалу героически сражающиеся защитники Киева обратились в бегство, поддавшись общей панике, спровоцированной сторонниками Блуда. Ярополк, видя безвыходность положения, покинул Киев с отборными силами и личной охраной через тыльные ворота, осев затем в городе Родень, недалеко от Киева.

Битва за город началась глубокой ночью, а поздним вечером тех же суток Владимир въехал в сдавшийся в руки нового государя город.

***

– Похоже, что сеча идет на улицах Киева, – безнадежно сказал Дедята, приложив ухо к щели между бревнами. – Как мы ни старались, Глеб, ничего мы изменить не смогли. Зря потратили время и силы.

Максим, прильнув к Божене, понимал всем своим сердцем, что так хорошо ему еще никогда не было. Гудела от удара голова, на улицах города шел бой, их будущее казалось безнадежным, а безопасность жизни призрачной, – но ему было по-настоящему хорошо, потому что он жил, потому что он любил. И именно эта, полная событиями и чувствами жизнь казалась настоящей, стоящей, а та, которая осталась в Москве, в будущем, – жалкой бутафорией.

– Нет, не зря, отец, – сентиментально тихо произнес Максим. – Во всяком случае, для меня.

– И для меня, – отозвалась Божена.

– Неужели мы ничего не сможем уже изменить?! – не унимался Дедята, умом прекрасно понимая тщетность любых усилий, но в душе не смиряясь с поражением.

– Если бы мы помогли удержать Ярополку власть в Киеве, скорее всего, Русь все равно была бы крещена. Только приняла бы не византийский уклад, а ромейский, то есть не православие, а папство, католичество, – уточнил Максим, вбив последний гвоздь в гроб всех надежд Дедяты.

– Пусть уж лучше Ярополк, чем братоубийца и лихоимец Владимир. Может быть, Русь и убереглась бы от кровопролития безвинного убийцы безжалостного! – яростно крикнул старик в темноту чулана. – Какая участь ждет теперь князя Ярополка?

– Убежит он со своею дружиной в город Родень, где осадит его Владимир и будет держать весь город в голоде великом, пока Ярополк не явится к нему с предложением мира. Тогда и поставит Владимир брата своего родного на мечи.

В темноте послышалось тяжелое сопение. Это Дедята глубоко дышал, переживая нервный срыв. Закаленный жизнью старик скоро пришел в себя, но больше не поддерживал разговор, тихо пристроившись в углу чулана и смиренно дожидаясь своей участи.

Ворота капища заскрипели, послышалось тяжелое шарканье сапог и хмельные голоса победителей, от которых простому люду ничего хорошего ждать теперь не придется.

– Выходи, честной народ! – раздался пьяный голос Рыжебородого. – Князь вас видеть желает! А нас с того златом одарит! Не прогадал я, оставив ваши шкуры живыми! – Рыжебородый загоготал нереально громким театральным смехом, фонтанирующим бешеной экспрессией.

«Как мало человеку надо для счастья», – подумал Максим.

– Животное! – уже вслух сказал он и получил рукоятью меча по уху.

– Иди, сосунок. Если князь велит тебя казнить, я сам лично займусь тобой. Ты будешь умирать медленно и просить меня слезно умертвить тебя побыстрее! – Рыжебородый опять злорадно заржал.

Пленных привели в княжеские палаты, где они совсем недавно разговаривали с Ярополком. Душа каждого находилась в смятении. Столько сил было отдано на то, чтобы спасти Киев от Владимира, и все тщетно!

Владимир сидел на троне Ярополка, усадив на одно колено молодую гречанку – жену Ярополка, и довольно скалился, похотливо оглядывая впавшую в робкое смятение женщину.

Каждый из приведенных к Владимиру пленников получил между лопаток удар рукоятью меча, дабы, упав, стояли бы они перед князем на коленях.

– Ну, кто тут прозорливец великий? – надменно произнес молодой князь, а по сути, совсем юноша семнадцати-восемнадцати лет.

– Ты, старик, у отца моего служил?

Дедята стоял на коленях в скорбном молчании.

– Говорят, он ценил тебя пуще всех воинов славных за мудрость твою и способности великие. Говорят, ты один тысячи воинов стоишь? Будешь мне служить, старик?

Дедята поднял голову и тихо, но твердо произнес:

– Отцу твоему, Святославу, я служил потому, как едины мы были с ним в желании укрепить народ русский в вере святой и силе своей, дабы крепки были рода наши, и слава народа русского переходила к потомкам, и горды были они за пращуров своих. А тебе, убивец, кроме власти над народом своим, ничего не надо. Тебе бы злато прибирать к рукам да жен чужих, как овец, в чужом хлеву захваченных, в свое стойло загонять. Содрогнется народ от власти твоей, от крови реками пролитой. И будешь проклят ты в народе своем и за чертой смертной, в мире Нави, будешь ты добычей коршуна, арлега черного…

Договорить Дедята не успел. Владимир выхватил из ножен меч и метнул в грудь старика. Из горла Дедяты рекой хлынула кровь.

– Дедята! – истошно завопила Божена, бросившись к умирающему старику.

Максим подхватил падающего Жреца за поникшую голову. Пачкаясь в крови, Максим старался облегчить уход старика в мир иной. Губы старика что-то шептали, но Максим не мог разобрать ни слова. Божена рыдала, захлебываясь слезами, с трудом переводя дыхание. Владимир дал знак – и Рыжебородый за косу оттащил Божену от старика. Дедята судорожно вдохнул, ноги конвульсивно вытянулись, и старик испустил дух.

– Так будет с каждым! – гордо произнес будущий креститель всея Руси. – Ну, прозорливец, а ты что скажешь? Говори, да не дерзи мне, не то бабу твою дружине своей на потеху отдам!

– Скажу я, княже, что чему быть, того не миновать, – лукаво уходя от ответа вымолвил Максим, боясь и за свою жизнь, а больше того за жизнь Божены, видя жестокую расправу над Дедятой.

– Скажи, прозорливец, велика ли и долга ли власть моя будет?

– Велика и долга. Только Дедята, учитель мой, учил, что не в этом счастье и предназначение человека, а за все грехи ответ держать придется, так или иначе.

– А в чем как не во власти доля великая для человека?! – вылупив глаза, заорал Владимир, вскочив с трона Ярополка. – Глупец и ты, и Жрец твой! Ты сапога моего не стоишь, смерд! А все туда же: учить меня вздумал! Жизнь тебе сохраню только потому, что власть мне долгую напророчил, а девку твою в дружину отдам. Рассчитаться мне надо за службу верную. Скажи спасибо, что жизнь сохраняю. Пошли вон!

Личная охрана князя подхватила Максима и Божену под руки и поволокла долой из палат княжеских. Вытащив плененных, дружинники бросили Максима наземь, а Божену поволокли в подвал, где не так давно еще сидел Блуд, а теперь он был полон плененными киевлянами. В виски Максиму бешено колотила кровь. Им овладел страх за Божену. Мысль металась, не находя достойного выхода. «Если наброситься сейчас на этих воинов, шире меня в два раза и численностью в четыре, используя свои сомнительные пока еще возможности, то это верная смерть», – при этой мысли похолодели ноги и неприятно потянуло внизу живота. Только сейчас Максим поверил байкам, что от страха или стресса может лопаться эмаль на зубах, шевелятся и вмиг седеют волосы. Страх оказался до боли физиологичен.

«Да тебе, герой, памперс нужен!» – замыкались мысли Максима по кругу, мелькая за доли секунды, хотя Максиму показалось, что прошла вечность. Божену подвели к казематам, и вот-вот она должна была скрыться в темных подвалах Владимира, откуда даже Илюша Муромец впоследствии выбраться не мог.

«Я не прощу себе!» – сердце победило в диалектическом конфликте с разумом, и Максим, вскинув руки в направлении сопровождавших Божену воинов, выкрикнул заклинание. В воздух поднялись все предметы, способные на данный момент к свободной левитации, и закружились в ослепляющем вихре. В воздушном потоке летали вилы, мечи, палицы, солома, камни, воинские доспехи, валя с ног и уничтожая все живое, что попало в область действия урагана. Максим пробежал мимо очумевших ратников и, пригнув Божену ближе к земле, вывел ее из-под урагана.

– Бежим! – крикнул Максим, преодолевая сопротивление ветра.

– Это безумие! Мы погибнем, Глеб! – крикнула в ответ Божена, увлекаемая своим спасителем.

– Лучше мы умрем, но я тебя не оставлю на поругание! – Максим тащил ее к городским воротам, где уже стала собираться толпа ратников, с любопытством наблюдавших за столь диковинной картиной и готовых остановить рвущихся к воротам беглецов.

– Что теперь будешь делать, Аника-воин? – отчаянно и с упреком зазанозила Максима Божена.

Максим, одной рукой увлекая за собой Божену, другую направил в сторону заставы, охраняющей главные ворота города, и громко, словно в рупор, прочел заклинание «Невидимый». Беглецы миновали ворота города и выбежали на мост, нависающий над рвом. Божена бежала рядом со свои возлюбленным, и душа ее переполнялась чувством восхищения от бесстрашия и безумства этого человека, и она чувствовала любовь – настоящее, светлое, вечное чувство.

– Мы убежали, Глебка! Убежали, родной мой! – кричала она, задыхаясь от счастья.

В этот момент тревожный свист разрезал воздух, и меткая стрела впилась под лопатку Максима.

Рагоза, совершивший меткий выстрел, торжественно воскликнул и хлопнул ладонью о ладонь торжествующего Рыжебородого. Они успели добежать до городской стены, увидя творящуюся перепалку, и под действие заклятия не попали.

Максим упал на колени. Боль пронзила все тело и парализовала дыхание, но уже через миг она отступила. Тепло и сон стали обволакивать сознание Максима, и он понял, что умирает.

– Беги! Хороший день, чтобы умереть… У меня в сапоге алмаз. Схорони его на середине кряжа, куда я обещал тебя отвезти после свадьбы, так глубоко, как осилишь, – Максим издал последний вздох, и сознание покинуло его.