Пробуждение

– Но ты уехала и не вернулась больше…

– Да, – голос ее стал неожиданно тверже. – Дима не звонил больше. И потом, я считала невозможным вмешиваться в твою семью.

– Даже когда я был на грани жизни и смерти?

Милана подняла взгляд и проницательно посмотрела в глаза Максима.

– Я хотела женского счастья: семью, детей. Но встреча с тобой изменила состояние моей души. Все время после нашей встречи я пыталась найти человека, который вызывал бы в моем сердце те же чувства, которые разбудил во мне ты, но не находила. Осознавая, что душа больна, я старалась вычеркнуть тебя из памяти, избегая мест, связанных с тобой, гоня воспоминания прочь. И понимала, что обманываю себя, но путь к тебе я отрезала и сожгла мосты. Тем более Дима пообещал мне сообщить о любых изменениях с твоим здоровьем. Когда я получила добрую весточку, сердце мое успокоилось.

– Когда ты говоришь о своем женском счастье, ты имеешь в виду Николая?

– Откуда ты знаешь? – изумленно спросила Милана, немного даже вздрогнув от неожиданного вопроса, и спустя некоторое время с налетом легкой грусти добавила: – Я не смогла принять его предложение, хотя человек он, без сомнения, хороший.

Максим расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.

– Ты не хочешь прогуляться по набережной? – спросил он. – Душно как-то.

– С удовольствием. Присаживайся, – Милана достала брелок от авто и невдалеке отозвалась белая «хонда».

– А с работы пешком? – озадаченно спросил Максим, устраиваясь на пассажирском сидении модного кроссовера.

– Работа в двух шагах от дома. Ничего интересного. Преподаю в школе историю.

– Очень интересно, если не относиться к истории, как к гранитному изваянию, раз и навсегда застывшему в своей форме. Мне кажется, история, как природа, – никогда до конца непостигаема.

– Интересное сравнение.

– Может, к вам в школу устроиться учителем?

– Тогда ты будешь нарасхват у наших училок, потому что мужчин в педколлективе нет, если не считать вечно пьяного трудовика.

Максим улыбнулся и замолчал, наслаждаясь только тем, что Милана наконец-то рядом. Казалось, что воздух, наполненный ее присутствием, ее пьянящим ароматом, вводит его в нирваническое состояние.

– Почему ты молчишь? – Милана перевела внимательный взгляд на Максима.

– Мне хорошо.

По набережной гуляли долго. Милана расспрашивала о событиях последних лет, но Максим мало открывался, понимая, что для рядового учителя истории конфигурация изложенной информации покажется надуманной или несерьезной, по крайней мере. Иногда Милана бросала на Максима недоуменные взгляды. Тогда Максим сводил рассказ к общим фразам, а Милана смеялась, предполагая, что Максим просто шутит и развлекает ее. Живая, не зажатая в тиски предубеждений, она казалась сейчас Максиму неземной женщиной небесной красоты и олицетворением земного счастья.

– Почему ты на меня так смотришь, Максим? – Милана слегка улыбнулась глазами и отвернулась, смотря на удивительно тихие сегодня воды Днепра.

– Ты знаешь, почему, – неожиданно серьезно для самого себя ответил Максим. Его голос заметно треснул, отражая душевное волнение.

– Ты знаешь: у меня есть принципы. И я не собираюсь их менять. Как бы ни был ты для меня дорог, как бы ни было тяжело.

Пальцы Максима непроизвольно сжались в кулаки. Он физически чувствовал, как кровь приливает к его лицу.

– Есть такой физико-технический термин, как теплопроводность. Железо хорошо проводит тепло, а камень – плохо. Так вот ты – камень. Ты хотела сделать всем лучше, разорвав наши отношения? С тех пор, как мы расстались, боль не покидала меня ни на один день. Кому ты сделала лучше? Кто стал счастливее? Мне было так больно, что я не хотел жить. Что я мог сказать тебе, чтобы достучаться до твоего разума, до твоего сердца? В моей душе жила любовь, и я готов был пожертвовать всем в жизни, только чтобы мы были вместе. Готов пойти с тобой хоть на край света, преодолеть любые трудности. А ты спасовала, потому что у тебя нашлась причина. На самом деле любовь безусловна; если это настоящее чувство, то оно не дает человеку выбора, сколько бы он ему ни сопротивлялся. Я ожесточился. Чтобы просто выжить, чтобы зеленая хандра не смыла меня в унитаз, как дерьмо, я вынужден был поменяться. И нет уже того любящего, полного жизни человека, которого ты знала. Есть хладнокровный и жестокий циник, боящийся любви и возводящий на пьедестал силу. Любовь превратила мою душу в пепел, а сердце – в камень. Любовь для меня теперь – это слабость, впуская которую в сердце, человек теряет все: деньги, свободу, разум, идеи. Тебе нравятся мои речи? Да я сам себе противен, но иначе я жить уже не могу, не могу позволить себе перенести еще раз эту боль.

– Прости, – тихо сказала Милана.

– Какое содержание стоит за твоим «прости»? Для тебя это просто слова, которые прохожие говорят, нечаянно задев друг друга в толпе. Ты винишь меня за жестокие слова, но это все, что осталось в моем сердце. Я потерял очень дорогого и близкого человека, тебя, только потому, что ты решила, что так будет лучше. Плод твоих умозаключений, замешанных на морали, попечении о своем личном счастье и сомнительной оценке окружающими, уродливее любой морали, зашорившей твой разум. Ты не слышишь сердца. Ты живешь шаблонами, построенными обществом. Людей часто жизнь ставит перед выбором. С одной стороны – любовь. С другой – расчет, разность социального положения, религия, мораль, корысть, всяческая чепуха. И ох как часто люди выбирают второе, предавая это чувство, собственно говоря, выбирая себя. А в любви для себя места нет. Эти люди думают, что они поступают разумно. Хотя в чем разумность, когда в их жизни отсутствует главное? Они придумывают различные псевдонаучные определения, оскверняющие это благородное чувство, говоря, что это психоз, зависимость, слабость… и добродетель не в ней. На деле получают бессмысленность существования, пресность жизни, когда, глядя на свой выстраданный золотой унитаз, они думают: «А не утопиться ли в нем?». И я стал таким же, как и презираемое мной племя. И сам себя я презираю тоже, – глаза Максима источали страдание и неукротимую энергию человека, пронесшего эту боль через свое сердце.

Милана молчала, осмысливая его слова. Сердце ее разрывалось от чувства вины, нечаянно причиненной Максиму. Она всего лишь хотела не причинить никому вреда и старалась демонстрировать сдержанность и холодность, хотя сердце ее принадлежало Максиму. Но она сама боялась признаться себе в этом, тем более ему. Боязнь совершить грех, вступив в связь с несвободным мужчиной, порождала в ней противоречивое поведение, где огонь ее чувств сменялся холодом и замкнутостью. И вот она стояла перед ним, любимым человеком, в котором вместо любви она видела необузданный гнев. Милана вспоминала веселого, жизнерадостного человека и это прекрасное время, когда часами напролет они болтали обо всем подряд, когда каждое прикосновение вызывало трепет и его глаза лучше всяких слов говорили о любви. Он дарил ей цветы и говорил о любви. А она говорила, что о любви не говорят, и сохраняла внешнее спокойствие, а он извергал из себя порывы чувств, читал стихи и говорил, и говорил о любви, ей вопреки, считая, что непроявленная любовь бесплодна. И вот он, ее возлюбленный, совершенно не похожий на себя.

– Ты стал другим, Максим.

– Один мудрец сказал, что мужчина, ставший жертвой любви к женщине, со временем меняется до неузнаваемости. Хорошо, если человек встретит в жизни черного учителя, когда, пройдя боль и страдания, он вырастает и закаляется, как булат, хотя сначала он думает, что всевышний послал ему наказание в его лице. Он ранит тебя в самое сердце и не заметит этого, заложив в твою душу такой потенциал, который выведет человека на новые орбиты. Это может быть хулиган, обидевший мальчика, будущего чемпиона мира по боксу, или зашуганная одноклассниками девочка, которая, чтобы доказать всем, что она не хуже, стала владелицей крупнейшей фирмы. Или искалеченная душа влюбленного, способная на немыслимые взлеты. Так вот, Милана… ты – мой черный учитель, – горько сказал Максим и, оборвав разговор, пошел прочь, продолжая злиться и на Милану, и на себя за то, что получил еще одну пробоину в сердце. Он понимал, что злость здесь неуместна и чистое чувство изливается бескорыстно, но ничего не мог поделать с собой. Он не был рядом с возлюбленной, и это отравляло его существование.

– Да сколько у тебя этих любвей? – вдогонку бросила Марина, и по ее щеке покатилась слеза.

– Одна. Только одна, – тихо сказал Максим, но Милана этого не могла услышать.

Максим ушел, оставив ее одну, не совладав со своими чувствами, ругая себя за любовь, не дающую его сердцу покоя, за сентиментальность и слабость. И вообще за то, что приехал сюда. Потому что будет опять очень больно. Потому что она не оценила его чувств. Потому что все тщетно и бороться больше не за что.

Милана, совершенно раздавленная, стояла под парковым фонарем и на нее падали желтые осенние листья. Она смотрела вслед уходящему Максиму и думала о том, что никогда больше не увидит его. Ее вид был печален и прекрасен, впрочем, как и этот теплый тихий вечер на набережной Днепра. Она села в машину и разрыдалась, а когда с помощью носового платка освободила глаза от растекшейся туши, Милана обнаружила телефон, случайно оставленный Максимом на бортовой панели кроссовера.

Глава 44. Заключительная

– Я тебя просто отказываюсь понимать, однолюб хренов! – выговаривал Дмитрий Максиму, отбивая жирную воблу о край стола, заставленного горой початых бутылок. Дима непроизвольно двинул ногой, и дюжина опорожненных бутылок отозвалось веселым звоном. Макс, набычившись на Диму, выпустил несколько табачных колец, и те унеслись к облакам дыма, скопившимся под люстрой. – Ты любишь ее, едешь к ней многие годы спустя… и срываешься, говоря ей всякие гадости! Тюфяк! Идиот!

– Понимаешь, Дим, когда я ее вижу, совсем мальчишкой становлюсь, – Максим малодушно отвел взгляд.

– А почему ты не сказал, что ты теперь холост?!

– Понимаешь, получается, что я будто вымаливаю у нее ответное чувство. Я думаю, что любовь безусловна. Что бы между людьми ни стояло, они никогда не потеряют друг друга. А если нет любви, то находится много причин, чтобы разойтись, – Максим уверенно наполнил бокалы. – За дружбу! За любимых людей, которые рядом! – Максим выпил бокал до дна и, положив голову на руки, уснул за столом, поверженный тем количеством выпитого за двое последних суток, что весело звякало пустотой бутылок под столом.

Дима, покачиваясь, поднялся и, с трудом попав руками в рукава куртки, вышел из квартиры, хлопнув английским замком.

Утром следующего дня Даша, едва Дима открыл распухшие, как у сказочного Вия, веки, принялась за профилактическую воспитательную работу, столь необходимую для предотвращения последующих инцидентов.

– Вы, мужики, по-другому общаться, что ли, не умеете? С радости пьете, с горя тоже! Интересно, Максим с президентом так же щуку ловил? Полагаю, что да. В трезвом уме разве он пригласил бы его работать на правительство? Если он так будет по своей барышне сохнуть, так ему скоро тональный крем нужно будет использовать, чтобы свой синий нос замазывать, а то как он появится в своем ведомстве?

– Цыц, трандычиха! – прохрипел Дима и философски добавил: – Жена без мужа все одно, что гусеница без яблони.

– Что?

– Рубашку, говорю, погладь…

Мобильник неприятно зазвенел, отсветив незнакомым номером.

– Алло. Я Вас внимательно… – лицо Димы заторможено вытянулось к трубке.

– Не узнаю Вас, – отозвался в трубке приятный женский голос. – Богатым будете…

– Да куда уж богаче? Если только совсем меня узнавать все перестанут, – пробуравил Смехов без пауз между слов. – Признаюсь, и я Вас не узнаю…

– Это Милана. Из Киева. Дело в том, что Максим забыл у меня в машине телефон.