Черная дыра или Воспоминания, которые нельзя назвать хорошими

«Почему?»

«Не помню, что бы у него были друзья старше него самого».

«Ну, он же не все нам рассказывает» – пытается успокоить отца мама, но и сама переживает не меньше него.

«В том-то и дело – что не все нам рассказывает».

Я слушаю разговор родителей, и мне хочется, чтобы все, о чем они говорят, оказалось неправдой, сном, ошибкой. Может быть не ко мне приходил тот человек? Не меня хотел убить? Может быть, мне на самом деле все это только показалось? Или вообще приснилось?

«Мам, все будет хорошо!» – хочу сказать я, но лежу неподвижно и не то что бы что-то сказать, не могу даже пальцем пошевелить.

Сейчас перед моими закрытыми глазами ее образ. Как луч света он разгоняет всю накопившуюся внутри меня темноту, и я чувствую, как легко становится на душе. Легко, несмотря на то, что со мной происходит и, несмотря на то, что уже произошло. Я хочу раствориться в этом луче света, пробивающемся ко мне сквозь окутавший сознание и парализовавший тело мрак… Ведь никто меня не слышит и не знает что я здесь… живой… Где-то в темноте. На дне. Совсем неподвижный, но живой! Сейчас мне хочется ни о чем не думать и лишь остаться рядом с матерью, рядом с ее светом, раствориться в нем и уснуть…

Силы покидают меня, и я куда-то опять проваливаюсь. Погружаюсь глубоко, но на этот раз там нет уже ни воспоминаний, ни реальной жизни… там вообще ничего нет и это хорошо. Кругом только темнота, сквозь которую пробивается луч света – то, что больше всего мне сейчас нужно… А остальное потом… Потом.

* * *

После того, как Света передала наше письмо В.Б., мы стали ждать. Вряд ли заместитель руководителя обсерватории, бросив все свои дела, сразу бы стал писать нам ответ, но каждый день мы надеялись на лучшее; проверяли бумажную и электронную почту, ходили в обсерваторию чаще обычного (хотя, иногда нам и так казалось, будто мы там поселились), думая, что уже сам факт посещения обсерватории может на что-то повлиять, и, конечно же, приводили в порядок весь разрозненный материал, который, я надеялся, нам скоро должен был пригодиться. Одним словом, каждый день мы трудились, насколько хватало сил, трудились, чтобы, когда придет время, стать лучшими физиками-теоретиками, ну или, во всяком случае, для начала просто о себе заявить. Иногда мечтали, такими себя и представляя – лучшими. Правильно ли это, или нет – считать себя победителем еще до того, как комиссия вынесла в отношении тебя положительное решение, и считать себя лучшим физиком-теоретиком до того, как сделал хоть что-то действительно важное? Сложно сказать. Скорее всего, это нормально; нормально, если помогает и вдохновляет на открытия. Вдохновляло ли нас? Думаю, да.

Кроме собственных успехов иногда мы с удовольствием наблюдали за неудачей и отчаянием недоношенных подонков – так неприятны они нам были, эти вечно кем-то опекаемые два неудачника. И это надо было видеть – с какими серыми и хмурыми лицами они ходили на учебу последние два месяца, с тех пор как с Саней мы вытащили из компьютера и выкинули в Москва-реку все их исследования. Тот день теперь казался нам очень далеким и будто стертым из памяти по нашей собственной воле; из памяти, но не из реальной жизни, конечно. Будто не мы тогда совершили поступок… ну, как бы это лучше сказать… не то, что бы ужасный, но точно не хороший. Нет, не мы пробрались в обсерваторию и украли все их исследования. Там, в обсерватории, нас никто не заметил, а если так, то ничего и не было. Это только Раскольников мог раскаиваться о том, что совершил, на том и погорел. Что касается нас, свое преступление преступлением мы не считали, и за него, поэтому, нам не полагалось никакого наказания. Ведь дело совсем не в том, как сам относишься к своим поступкам и какими, хорошими или плохими, их считаешь, а в том, куда эти поступки тебя ведут. Нет ничего плохого в том, чтобы преодолевать трудности; а благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад. Так что все относительно. Если делаешь что-то для совершения большого открытия и руководствуешься при этом не какими-то личными мотивами, которыми руководствуются почти все на земле люди, а интересами науки, то должен уметь не обращать внимания на присущие обычному человеку второстепенные обстоятельства и не делать ошибочных выводов исходя из общественного мнения – народ часто заблуждается. На что может рассчитывать ученый, если будет постоянно задаваться вопросом: «хорошо или плохо то, что собирается он сделать?» Если уверен – делай! Наука штука такая, что признание за успехи придет все равно очень, очень не скоро. Пока же будь готов к тому, что тебя или не поймут или даже осудят. Коперника вон вообще сожгли! Не поблагодарят, нет. А чтобы чего-то достичь, почувствовать как работа, которой отдаешь большую часть жизни, взамен меняет ее, жизнь, к лучшему – нужно просто в себя верить. Не в добро и зло, любовь и ненависть, Бога и черта – все это так скучно, – а именно в себя. И науку. Ведь именно она, наука, при постоянном ее познании и правильном использовании может объединить все человеческие надежды в одно большое полное великих достижений и открытий будущее. Бесконечное развитие – вот главная цель, к которой должны стремиться люди и ради которой им необходимо переосмыслить свое место в этом мире, переосмыслить и свое предназначение – оно гораздо более великое, чем многие привыкли считать.

Время шло и если сначала нам казалось, что со дня на день придет письмо с решением по использованию телескопа, то потом, когда оно, время, стало уже безвозвратно от нас убегать, такой уверенности не было; стали появлялись сомнения, которые все чаще и чаще нас волновали.

Но мы ждали…

* * *

Из пустоты я выплываю наверх, туда, где рядом со мной находится Света.

Кухня, где мы с ней сидим, небольшая, но достаточно светлая и уютная.

Света наливает мне чай и достает из настенного шкафа металлическую коробочку с различными сладостями: печеньями, шоколадными конфетами, лукумом – чего только там нет! Я не отказываюсь ни от чая, ни от сладостей, хотя, в сущности, сыт и ничего не хочу. Но это не важно.

Света наливает в большую оранжевую кружку золотистый напиток и вдруг мне кажется, что никто и никогда не наливал мне чай так, как это делает она… Хотя, в сущности, что тут может быть такого особенного, в том, чтобы просто налить в кружку чай! Нет, ничего. Ничего особенного для тех, кто пьет чай каждое утро день за днем и так всегда. Но я… я пью чай, приготовленный ею специально для меня! И разве уже одно это не что-то особенное?

Точно также как я ощущал светлую добрую энергию от присутствия рядом со мной матери, сейчас я ощущаю такую же энергию и от воспоминаний, связанных со Светой. Никакие чувства в том виде, в каком я знал их раньше, сейчас мне уже недоступны, и я могу только о них вспоминать, пытаясь уловить хотя бы маленькую частичку того, что было у меня когда-то; было, как и любого другого человека, находящегося в мире, где теперь меня, к сожалению уже нет. Все чувства превратились в свет – он приносит с собой в мою странную теперь жизнь спокойствие, помогая забыть о плохом. Но это просто свет… и я с трудом вспоминаю о том, что когда-то было его источником. Не могу почувствовать этого, как чувствовал раньше. Если бы не мама и не Света, я так и не узнал бы какого это – быть человеком, которого любят. Так и лежал бы там, в темноте… но связь между мной и тем миром, где остались все близкие мне люди уже нарушена, и теперь я не всегда его, тот мир, понимаю.

Света – тот человек, с которым я хотел бы быть вместе – подумал я тогда, совершенно не понимая, как чувства к ней могли появиться так внезапно, будто неоткуда. Ведь уже давно я ее знаю. Видел порою каждый день. Иногда она пропадала из моей жизни – и это неудивительно, ведь в то время нас с ней ничего не связало, – а иногда снова появлялась, и я говорил ей «привет»; она с улыбкой отвечала. Иногда мы даже о чем-то с ней разговаривали, не придавая при этом общению особого значения. Сейчас же все было по-другому. Сейчас я не мог сказать, что нас со Светой ничего не связывает. Я чувствовал это как, надеюсь, чувствовала и она.

«А ты знаешь, что если одни часы разместить на вершине горы, а другие оставить внизу на уровне моря, то те, которые будут наверху, со временем отстанут от тех, что внизу, – начинаю я свой рассказ о том, в чем лучше всего разбираюсь – о физике. – Это из-за гравитации, – Света улыбается – видимо не ожидала, что я начну говорить о чем-то другом, кроме этого. – Чем сильней гравитация, – продолжаю я, – тем медленнее течет время. Так, например, в космосе, при неподвижности тела, время будет течь быстрей, чем на земле. А космонавты, находящиеся в корабле вдали от земли быстрей состарятся. Правда разница между космонавтами и людьми, оставшимися на земле, составит всего несколько наносекунд, но согласись все это очень интересно!»

Света говорит, что я очень похож на ее отца – я также как и он готов говорить о науке с кем угодно, даже с девушкой.

«Гравитация – достаточно интересное явление, – снова рассказываю я ей о законах физики. – У каждого объекта в космосе она своя: у небольших астероидов совсем слабая, а у больших планет гораздо сильней. Гравитация больших космических объектов, кроме того, что замедляет течение времени, притягивает объекты поменьше, как притянуло наше солнце планеты, теперь обращающиеся вокруг него по орбитам».

«Замедляет течение времени?» – спрашивает Света. Уж не знаю, действительно ли ей все это интересно.

«Да! Но этого нельзя заметить! Если ты окажешься на планете с более сильной гравитацией чем на земле, то не заметишь ничего особенного. Однако я, предположим, оставшись на земле и наблюдая за тобой в телескоп замечу, что все процессы в твоей жизни замедлились. Такое замедление времени происходит в восприятии стороннего наблюдателя, но не в понимании человека, оказавшегося в большом гравитационном потенциале!.. Понимаешь?»

Света нахмурилась.

«Но если я окажусь на планете с такой сильной гравитацией, как ты говоришь, то меня растянет как ниточку!..»

Мы засмеялись.

«Откуда такие познания?» – спрашиваю я.

«Папа – физик. Ты забыл? Еще я знаю, что гравитация не влияет на фотоны и поэтому луч света, проходя через пространство с сильной гравитацией, не испытывает на себе ее воздействия. Однако, несмотря на это, сторонний наблюдатель может заметить, как луч света все равно преломляется вблизи массивных объектов. Из-за чего это происходит, выяснил Альберт Эйнштейн: гравитация искривляет не сам луч света, а пространство-время и, таким образом, луч света, попадая в искривлённую область, для стороннего наблюдателя кажется преломившимся…»

«Но на самом деле свет движется все также прямо… – продолжаю я за Свету. – А ты не плохо подготовлена!»

После того дня, как мы сидели на кухне и говорили обо всем на свете, начиная с теории относительности и заканчивая тем, какая ожидается на ближайшую неделю погода, я твердо решил, что буду вместе со Светой. Ни с кем и никогда я не чувствовал себя таким свободным и счастливым, как с ней! Мы могли говорить о чем угодно! И это было взаимным. Нам нравилось проводить время вместе. И ей и мне.

Так пролетели дни… и вот спеша на встречу со Светой в очередной раз я почувствовал, как легко и хорошо у меня на душе. Конечно, многим знакомо это чувство – когда за спиной вырастают крылья и кажется, стоит ими только взмахнуть, как полетишь куда-то высоко в небо, туда, где можно парить и смотреть на всех свысока. Оттуда никогда не нужно будет спускаться вниз. Там ты в этой бесконечности навсегда.

Добравшись до метро «Кропоткинская» я поспешно вышел из вагона и, взбежав вверх по ступенькам эскалатора, направился в сторону выхода.

В переходе в старой оборванной одежде сидели двое нищих, я дал каждому из них немного денег; также уже перед самым выходом на улицу бросил несколько десятирублевых монет одному музыканту, что играл на своей дудочке веселую мелодию. Рядом с ним сидела собака, и, кажется, музыкант был слеп.

Сколько бы их ни было, голодных и бездомных, беспечных и нежелающих идти на работу, а также просто несчастных, вынужденных зарабатывать на кусок хлеба музыкантов, – я готов был раздать им все свои деньги!

Чувство невесомости и абсолютной независимости от всего окружающего меня мира горело, полыхало внутри меня сейчас, готово было подтолкнуть на любые поступки: отчаянные, бездумные или просто те, что придут в голову первыми. Такое со мной было впервые. Я хотел рассказать о своем счастье целому миру! Энергия переполняла меня, и ею нужно было поделиться со всеми! Наверное, любой на моем месте чувствовал бы себя именно так; и не важно, что прохожие искоса на меня смотрели – что-то обращало на меня их взгляды, что-то было во мне не таким как всегда в тот день.

Я сжимаю в руках красную бархатную коробочку, размышляя над тем, куда бы ее спрятать так, чтобы Света не заметила. В итоге не придумав ничего лучше, чем просто убрать ее во внутренний карман ветровки (одетой мной, кстати, совсем не по погоде – в последние дни в Москве стало совсем холодно и для настоящей зимы не хватало только снега).

Выйдя из метро, вижу ее…

Все по-другому – не так как в фильмах и книгах о любви, где авторы стараются удивить читателя красотой описания деталей и чувств. Со мной все не так! Мне не хочется рассказывать о ее глазах, волосах, губах, – все прекрасно и без лишних слов, – интересен больше всего полный света образ и жизненная энергия, которую я чувствую далеко на расстоянии. Ее и мои слова – правда. Все как есть!

Мы идем к храму.

Время летит; летит так быстро, что я решаю больше не откладывать то, что задумал и достаю из кармана красную бархатную коробочку…

«Неужели там, у храма, это я?» – спрашивает внутренний голос здесь, на больничной койке… – Ну а кто же!» – отвечает он же.

«Я, человек, любимое занятие которого смотреть в телескоп, дарит кольцо и делает предложение? – Именно так! Чему удивляешься?»

«Из физика в романтики, значит? А такое бывает? – А то!»

Увидев у меня в руках кольцо, Света сначала теряется от неожиданности, но ее глаза вспыхивают ярким огоньком счастья; она улыбается и отвечает мне «да». Кажется, что все сейчас находится на своем месте – как и должно быть. Я понимаю, как сильно обманывали нас те, кто снимал фильмы и писал книги о любви. Как же все в тех фильмах и книгах кажется мне непохожим на происходящее в моей жизни сейчас. Но ведь счастье оно здесь, у меня! И оно не такое, как о нем рассказывали. Сейчас, в отличие от тех героев, что живут в придуманных кем-то историях, я не хочу говорить о бесконечной нескончаемой любви, которая, скорее всего, просто ложь автора ее придумавшего, а стремлюсь рассказать, что чувствую сам, свои ощущения, появившиеся так неожиданно, будто неоткуда. К чему пустые красивые слова? На кого они рассчитаны? Нет, я совсем не похож на шекспировского Ромео. Я не хочу трагедий, ссор, сцен – не мое это, нет. Я просто нашел, что искал.

На Патриаршем мосту со Светой мы стояли еще очень долго. Потом пошел снег. Первый в этом году. Падая на землю, он сразу же таял.

Не знаю, сколько времени мы провели со Светой там, но помню, как закрылось метро. Идти домой пришлось пешком, ведь в кармане не осталось ни рубля. Но это совсем не расстраивало, вся моя жизнь теперь казалась мне счастливой, более того, я считал, что такой она останется навсегда.

* * *

Когда я встретил Свету на следующий день, ее лицо светилось от радости, а в руке она что-то держала. Казалось, что размахивает каким-то конвертом. Точно! В руке был конверт, и я не сразу сообразил, что внутри. Только когда Света достала оттуда листок бумаги, на котором было что-то написано, и, развернув, показала его мне, я догадался, кто пишет. Стал читать: