Калуга. Городские прогулки

* * *

Перед театром располагалась биржа калужских извозчиков с выборным старостой, который собственно извозом не занимался, а только лишь следил за выполнением простейших цеховых законов. Главный из них касался очередности обслуживания. Определялся он по жребию – каждый извозчик клал в головной убор свою помеченную денежку (к примеру, гнутую или надломленную), и староста по очереди вслепую доставал из шляпы эти своеобразные «фанты».

За нарушение полагалось наказание, накладывалось и приводилось оно в исполнение незамедлительно – староста бил провинившегося извозчика кнутом по спине.

* * *

Однако не только театр и биржа заполняли это место. В 1895 году на Сенной разбил шатер зверинец рижского антрепренера Клейберга. Калужане с удовольствием смотрели на диковинные номера, которые демонстрировали братья меньшие. Особенное впечатление производили дрессированные львы, понукаемые дрессировщиком Г. Бурчинелли. Он клал своему воспитаннику голову в разинутую пасть, чем приводил в ужас трепетных калужанок. Но ведь кроме калужанок есть еще и калужане. Один из них, конюх Семен Кузнецов забузил:

– Не верьте! Вас обманывают. Никакой это не Генрих Бурчинелли, а Юрка Буртыкин. А лев – вовсе не лев, а типа кошки, только великан. Сейчас я ему покажу.

И просунул руку в клетку. А лев, не будь дурак, начал ту руку пережевывать. Один студент, присутствующий при этом колоритном зрелище, скончался от разрыва сердца. Все остальные получили массу эмоций.

Поддержание порядка в зале – особая история. Полицейские, судя по всему, проявляли такую бдительность и рвение, что приходилось их даже останавливать. В частности, в 1893 году калужский полицмейстер издал такое указание: «Его Сиятельство г. Начальник губернии изволил приказать, чтобы в мое отсутствие в театре дежурный пристав занимал бы мое место в первом ряду кресел, а не в столе, если же я лично присутствую в театре, то пристав занимает свое место, но все-таки не остается в фойе или буфете во время представлений, а лишь во время антрактов обходит коридоры и прочие помещения, наблюдая за порядками, с поднятием же занавеса садится на положенный ему по контракту стул 4-го ряда у прохода. Предписываю точно соблюдать мои указания».

Видимо, «Начальнику губернии» до смерти надоела рожа пристава, то и дело появляющаяся то в дверях зрительного зала, то среди кулис.

Тут опять же вышел перекос, приставы расслабились чрезмерно. Спустя четыре дня последовало новое распоряжение: «Во время представления пьесы «Блуждающие огни» имел место случай, который мог окончиться очень печально, и только благодаря смелости пожарного служителя 2 части Смирнова не произошло пожара. На подъемной верхней рампе одна из ламп распаялась (от загрязнения горелки). Керосин весь вспыхнул и стал падать на сцену в виде огненных хлопьев, очевидно, и немногочисленная публика, и дежурный помощник Пристава думали, что это так следует по ходу пьесы, но когда я, быстро пройдя за кулисы, увидел, что произошло, то ужаснулся: лампа пылала на большой высоте между несколькими висящими декорациями, и до нее можно было добраться только по колосникам (тонкие бруски), рискуя свалиться.

Пожарный Смирнов быстро сбежал по бруску и, ухватясь за веревку, шапкою и руками погасил огонь. Смирнову назначаю в награду три рубля, а ламповщика предписываю привлечь к ответственности».

Так недавний наказ не усердствовать и соответствующее название пьесы – «Блуждающие огни» – усыпили внимание полиции.

* * *

Главной же заботой полицейских (применительно к театру, разумеется) оставался надзор за репертуаром. И время от времени полицмейстер выговаривал режиссеру: «На первых трех представлениях товарищества артистов под Вашим управлением мною было замечено, что комики (особенно Дмитриев) позволяют себе прибавлять очень много фраз, которых в текстах пьесы нет, имея в виду, что по существующим законоположениям это, безусловно, воспрещается. Считаю необходимым предупредить Вас, милостивый государь, чтобы на будущее время артисты не прибавляли от себя ничего, а в костюмах и игре не выходили из рамок приличия под страхом ответственности по суду и совершенного прекращения спектаклей».

Можно, конечно, предположить, что полицмейстер-самодур, дабы подстраховаться (да и власть свою продемонстрировать), придрался к фразам, которые иной и не заметил бы, но что-то подсказывает – не так все просто. А упоминание «рамок приличия» и вовсе наводит на мысль, что господин Дмитриев был тот еще скабрезник.

С 1911 года, по словам краеведа Д. Малинина, площадь начали приводить в культурный вид. Вместо возов с сеном и контаря (своеобразного безмена. – АМ) разбили сквер для прогулок.

Но не так страшен был контарь, как всевозможные общественные беспокойства. В начале двадцатого века театр стал ареной не только сценической, но и политической. Калужский губернатор А. А. Офросимов сообщал директору Николаевской гимназии и председателю педагогического совета женской гимназии Н. В. Панкратову: «1905 г. ноября 22. Секретно. Воспитанники калужских средних учебных заведений, после происходивших 22 и 23 минувшего октября беспорядков в г. Калуге, прекратив хождения свои толпами с красными флагами по улицам города, за последнее время опять стали вести себя вызывающе. Так, 18 сего ноября в городском театре, где не было ни одного надзирателя учебных заведений, ученики после 4-го акта шумно требовали играть марсельезу, что, однако, не было исполнено. После спектакля, расходясь по Садовой улице, ученики пели революционные песни и, видя, что это для них безнаказанно, 20 ноября позволили себе вновь произвести беспорядки, а именно: около шести часов вечера на Никитской улице группа учащихся, человек 30—40, запела революционные песни. На место немедленно был выслан разъезд казаков…»

Но не в панкратовских силах было остановить революцию.

Кстати, несмотря на склонность калужан к бунтарству, футуристов Маяковского и Большакова откровенно прокатили. «Калужский курьер» сообщал, что на их выступления с лекциями и стихами публика отреагировала «холодно и до преступности безразлично. Мало того, что на две объявленные лекции публика не захотела оказать честь гастролерам, но и собравшиеся в количестве 3—4 десятков человек на первой лекции ничем не реагировали на вызов футуристов… На вторую лекцию пришло десятка два. Игра не стоила свечей, и футуристический спектакль, то бишь доклад, подлежал отмене. И только благодаря любезности лично присутствовавшего в театре г. Чукмалдина, принявшего на себя убыток, вторая лекция состоялась. Она прошла более оживленно, нежели первая… Он (Маяковский) импонирует хорошей дикцией и плавностью речи. В тоне слышится убежденность, сплетающаяся с самообожанием… Маяковский просто… не признает авторитетов и для него старые классики – обуза, которую надо снять с плеч современности во что бы то ни стало… „Я диктую России законы поэзии“. „Я учитель, и вам у меня, а не мне следует у вас учиться“».

Словом, поэт Маяковский в своем выступлении лишь подтвердил репутацию «прославленного футуриста из стаи московских скандалистов». А Большаков – так и вовсе «скромный юноша, закатывающий глаза и захлебывающийся от упоения в передаче футуристической поэзии».

Директор калужской гимназии писал полицмейстеру: «Имею честь довести до вашего сведения, для зависящих с вашей стороны распоряжений, что учащимся г. Калуги закрыт доступ на 12 и 13 апреля в городской театр на лекции футуристов К. Большакова и В. Маяковского».

То ли дело – фокусы со львами.

* * *

Вскоре власть «переменилась», и вместе с нею изменилась жизнь театра. Спектакли стали ставиться другие, события же начались ранее немыслимые. Например, однажды подошел к директору вооруженный человек и протянул ему бумагу. В той бумаге значилось: «Дирекции Гор. театра. Президиум Совета Раб. С. и К. Депутатов поручает предъявителю сего тов. Ассен-Аймеру в гор. театре вечером 30 дек. с. г. организовать спектакль или бал-маскарад со сбором в пользу невинно расстрелянного отв. Гордиенко за политические убеждения. Президиум предлагает Вам принять меры к тому, чтобы в этот вечер гор. театр был предоставлен в распоряжение названного товарища для указанной цели. Президиум предлагает товарищам артистам помочь своим выступлением в этот вечер за вознаграждение по согласованию с устроителем вечера тов. Ассен-Аймером».

Несмотря на дикость «предложения», отказаться было невозможно. Естественно, артистам ничего не заплатили, ограничились лишь благодарностью от имени Реввоенсовета.

Увы, в 1941 году сгорел и этот театр (он был, кстати, деревянный). Новое здание, уже из кирпича, выстроили на новом месте, а на площади установили памятник Циолковскому, на постаменте – знаменитое высказывание: «Человечество не останется вечно на земле, но в погоне за светом и пространством сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет все околосолнечное пространство».

* * *

Слева – самая крупная в городе гостиница, справа еще совсем недавно возвышался кинотеатр с типично калужским названием «Космос». Кстати, культурные традиции площади (точнее, сквера) Мира имеют весьма завидный стаж. На месте «Космоса» раньше стоял дом некоего Мартынова, в котором с 1909 года действовал Литературно-художественный кружок. В нем участвовали далеко не последние люди страны, в частно-сти детский писатель Смирнов, автор некогда культовой повести «Джек Восьмеркин – американец».

А комплекс зданий под номером 9 – бывшие Первая полицейская и Первая пожарная части (впрочем, пожарные автомобили базируются тут и по сей день). Вопреки логике и ожиданиям, содержался тот комплекс весьма безобразно. Полицмейстер Е. И. Трояновский жаловался городскому голове: «Имею честь покорнейше просить распоряжения Вашего о командировании господина городского архитектора для тщательного осмотра крыши на здании 1 части и определения причины постоянной ее течи при бесконечных, но бесполезных починках. Помимо особого одолжения, которое Вы окажете лично мне, приказав устранить эту неисправность, переделка крыши нужна настоятельно для сбережения городского здания. Это единственный дом в городе (из тех, которые я знаю), где крыша течет 14 лет постоянно и приходится во время всякого сильного дождя выносить всю мебель в коридор, спасать рояль, подставляя все ведра и тазы, а так как при этом две горничные не успевают собирать в ведра воду с окон при боковом дожде с ветром, то приходится всем членам моей семьи принимать участие в спасении имущества и хорошего пола в приемных комнатах. Надо полагать, что очень скоро провалится и весь потолок, который не мог не сгнить.

Кроме того, прошу попутно приказать осмотреть и переделать единственную кладовую в моей квартире, которую я освободил от имущества еще зимою, так как г. архитектор вполне справедливо предупредил меня о возможности ее падения вследствие образовавшихся сквозных трещин, постепенно увеличивающихся».

Личная кладовая не должна никого удивлять. Ведь служебная квартира полицмейстера располагалась здесь же, в помещениях Первой части.

* * *

Обязанности здешних полицейских описать трудно, чего только в них не входило! И «за неисправное содержание тротуаров неупустительно составлять протоколы для привлечения виновных к ответственности». И «усилить наблюдения за чисткой дымовых труб». И активно пресекать «всякого рода восхваление преступного деяния, равно как распространение или публичное выставление сочинений либо изображений, восхваляющих такое деяние».

На все сил не хватало. Как-то раз, к примеру, губернатор города Калуги князь Николай Дмитриевич Голицын, проезжая по одной из улиц, увидел полицейского, который тщетно пытался выудить из лужи пьяного согражданина. А рядом с ним вовсю шумела драка.

Ясное дело, что Голицын выскочил из экипажа и устроил полицейскому приличествующую моменту выволочку. На что тот спокойно ответил:

– Ваше сиятельство, так я же этим, в луже, раньше занялся, чем те начали. Ну не разорваться же мне. Отволок бы в сторонку, а уж затем… Сами знаете, ваш сиятельство, у нас не забалуют-с!

Голицын плюнул и поехал дальше. А добравшись до резиденции, направил городскому голове Цыпулину письмо: «Полиция не соответствует требованиям города Калуги, чему служат доказательством безобразия на улицах, совершенные в последнее время смелые кражи со взломом, оставшиеся, несмотря на мои личные настояния, без обнаружения виновных. Преподав полицмейстеру некоторые общие руководства и указания по исполнению чинами городской полиции своих обязанностей, я тем не менее не могу отнести всецело к вине состава этой полиции такое неудовлетворительное положение служебной деятельности их, а усматриваю, главным образом, недостаточность комплекта городовых и несоответствие современным требованиям штатов чинов гор. полиции».

Писатель Борис Зайцев вспоминал совсем уж отвратительное зрелище: «Мне было одиннадцать лет, я носил ранец и длинное гимназическое пальто с серебряными пуговицами. Однажды, в сентябре, нагруженный латинскими глаголами, я сумрачно брел под ослепительным солнцем домой, по Никольской. На углу Спасо-Жировки мне встретился городовой. На веревке он тащил собачонку. Петля давила ей шею. Она билась и упиралась…

– Куда Вы ее тащите?

Городовой посмотрел равнодушно и скорей недружелюбно.

– Известно куда. Топить.

– Отпустите ее, за что так мучить…

Городовой сплюнул и мрачно сказал:

– Пошел-ка ты, барин, в…

Я хорошо помню тот осенний день, пену на мордочке собаки, пыль, спину городового и ту клумбу цветов у нас в саду на Спасо-Жировке, вокруг которой я все бегал, задыхаясь от рыданий.

Так встретил я впервые казнь. Так в первый раз я возненавидел власть и государство».

Знаменитый баснописец Иван Андреевич Крылов, в отличие от той собачки, чудом избежал расправы со стороны здешней полиции. Он сидел в каком-то кабачке и играл в карты. Поначалу выигрывал, потом перестал. Спустил весь выигрыш, затем все, что при нем было. Деньги небольшие, «карманные», но все равно обидно.

Иван Андреевич не являлся заядлым игроком, потому патологического желания во что бы то ни стало отыграться не испытывал. Вылез спокойненько из-за стола, да и вышел во двор. И тут увидел, как подъехала кибитка с несколькими людьми в длинных плащах. По звучащим переговорам стало ясно: это полицейские, нагрянувшие в кабачок с облавой на картежников.

Крылов тихонечко, дворами-переулочками улизнул и, выйдя на другую улицу, уже в открытую направился к себе домой.

А не отвернись от него вовремя фортуна, нажил бы куда больше неприятностей, чем проигранная мелочь.