Ярославль. Городские прогулки

Торговые ряды, в первую очередь прекрасная ротонда, безусловно, стали украшением города. Однако, по свидетельству И. С. Аксакова, ярославские предприниматели лучше от этого не стали: «Меня поразил вид здешнего купечества, оно полно сознания собственного достоинства, т.е. чувства туго набитого кошелька. Это буквально так… На всем разлит какой-то особенный характер денежной самостоятельности, денежной независимости… Бороды счастливы и горды, если какой-нибудь его „превосходительство“ (дурак он или умен – это все равно) откушает у него, и из-за ласк знатных вельмож готовы сделать все, что угодно, а уж медали и кресты – это им и во сне видится».

Торговля же шла на широкую ногу. В описании Ярославля, составленном в 1802 году, подробным образом перечислялось: «Вывозятся из города следующие продукты: мука ржаная, крупчатая и подрукавная, горох, толокно, солод, семя льняное и конопляное, живая и приколотая рыба; с фабрик – скатерти, салфетки, нахтыши, канифас, каламенки, тики, бебуреты, дрели, полотна, фламские и ревендучные; разная бумага, александрийская и полуалександрийская, писчая, картузная, шпалерная, оберточная и политурная; шелковые кружева, платки, штофы, канле, гарнитуры, тафта, перюсень, парча, гризет, канават; с заводов – синий купорос, разные выделанные кожи, юфть, медный и железный деланный товар и прочее – всего по цене примерно до миллиона рублей».

Где нынче ярославский канифас? Где бубереты? Юфть? Даже простой полуалександрийской бумаги не сыщешь.

* * *

А торговали в городе и вправду чем угодно. И в главной городской газете попадались подчас неожиданные объявления: «Отпечатанная в Ярославской губернской типографии книжка под названием „Стихотворения П. П.“ поступила в продажу. Молодой талант, не объявляя ни малейшего притязания на славу, конечно, не будет иметь недостатка в поощрении от любителей просвещения. Представляя опыт стихотворений г. П. П. на суд благомыслящего снисхождения опытной публики, редакция губернских ведомостей с удовольствием берет на себя обязанность довести о новой книжке до сведения публики и приглашает желающих иметь оную, адресоваться прямо в редакцию, которая приятным долгом сочтет удовлетворять требованиям немедленно, с возможною аккуратностью, цена на книжку 25 копеек серебром, с пересылкою во все места 30 копеек серебром. Имена удостоивших внимания г. сочинителя напечатаны и розданы будут всем и подписавшимся на получение книжки стихотворений».

Дальнейшая судьба подобных книг более-менее ясна. Томик стихов таинственного сочинителя П. П. приобретался либо в подарок, либо просто так, по глупости. Затем он какое-то время пылился на полочке, этажерке или конторке, потом относился в торговые ряды и за копейки сдавался букинисту. Тот продавал произведение молодого стихотворца чуть дороже, однако ж все равно за копейки.

После чего томик шел на курево.

* * *

Среди ярославских купцов попадались личности незаурядные. Вот, например, воспоминания современника о некоем С. А. Серебреникове: «Купец Серебреников был одним из почтеннейших исследователей старины. Писать он начал еще с сороковых годов, что и продолжал до 1861 года включительно, так что если б собрать воедино все им написанное, то составился бы порядочный том.

Печатал сочинения отдельными брошюрами в здешних губернских ведомостях, в чтениях московского исторического общества и в ярославском литературном сборнике, который он вместе со священником Тихомировым издавал в 1849 и 1850 годах… Достоинство его оригинальных статей неодинаково, смотря по тому, касаются ли они древностей церковных или нецерковных. Из них последние уступают первым, потому что древностей нецерковных сохранилось меньше, чем церковных, и потому что автор для исследования таких вещей не имел соответственного образования; статьи же его о церковных древностях не только замечательны, но большею частию имеют отличительное и капитальное достоинство, так что последующие сочинения очень малое могли прибавить к сведениям Серебреникова и почасту состоят не более как в простой компиляции исследований этого купца…

В последние годы Семен Алексеевич так слаб физически и морально, что не только не стал ничего писать, но и прекратил всякие сношения с ученым и литературным миром и, наконец, закончил дела несчастной несостоятельностью».

Такая вот печальная судьба сегодня безнадежно позабытого предпринимателя и краеведа. Гораздо лучше было тем, кто всякие художества успешно совмещал с торговлей. А лучше, чтоб художества именно про торговлю и повествовали. Этому принципу, к примеру, следовал купец Ф. Н. Слепушкин, сочинявший следующие вирши:

Сначала был мой капитал
Лишь только на полпуда груши.
Лоток, безмен себе достал.
Пустился в торг – не бить баклуши.

Налицо и удовлетворение поэтических амбиций, и реклама. Недаром именно лихой Слепушкин, а не бедный Серебреников пользовался симпатией у власти. Сам министр просвещения, президент Академии наук А. С. Шишков послал ему письмо: «Академия с удовольствием и не без удивления к природным дарованиям твоим нашла оное весьма хорошим как по изящному вкусу и благонравию, так равно по простому, по благородному слогу и чистому языку, сельским описаниям приличному; а притом ведая, что ты при должном попечении о семействе своем, не отставая никогда от занятий, состоянию твоему сродных, научился также самоучкою живописному искусству и добрым поведением своим от многих заслужил похвалу – состоящую в средней золотой медали с надписью: „Приносящему пользу русскому слову“. Препровождая к тебе оную от лица академии, желаю, чтобы ты, достигши до глубокой старости, обретал заслугами и честолюбием своим к чести отечественных наук и художеств большее на себя внимание».

К медали прилагалось 50 рублей в твердой валюте – золотых червонцах. Семену Серебреникову о подобной сумме даже не мечталось.

* * *

Но в большинстве своем ярославские купцы не слишком-то стремились к экспериментаторству. Жизнь вели размеренную, скучноватую и без затей. Единственная радость – чаепитие. Один из здешних подмастерьев, уже упомянутый С. В. Дмитриев описывал режим своих работодателей: «Хозяева пили чай и уходили утром в лавку; затем вставали женщины-хозяйки и тоже пили чай. Ольга Александровна выходила ежедневно за обедню, но к женскому чаю поспевала. В час дня обедал Константин Михайлович. В два часа – Геннадий Михайлович. Оба обедали в темной комнате рядом с кухней и после обеда уходили опять в лавку. Часа в 3—4 обедала женская половина. Около шести часов хозяева возвращались из лавки и пили немножко чаю. Часов в 8, иногда позднее, был чай с разной пищей, и горячей, и холодной, так что-то между ужином и закуской. Наконец, все расходились по своим комнатам, и большинство членов семейства укладывалось спать».

Зато уж в лавке этим константинам и геннадиям михайловичам палец в рот не клади. Дореволюционный исследователь В. В. Толбин писал: «Загляните в любую мелочную лавочку, и если вы увидите в ней человека, который вместе одною рукою и вешает какой-нибудь старухе кофе, и тут же режет хлеб, и в один и тот же раз и мальчику лавочному успевает дать подзатыльника за то, что тот вместо того, чтобы с покупателями обращаться, котом занимается, – это ярославец».

Впрочем, торговлю жители города Ярославля вели, по большей части, честную. За качеством следили, что ни попадя не подсовывали. Сергей Дмитриев вспоминал, как его чаеторговец-хозяин проверял образцы: «Тщательно выполоскал хозяин рот, вычистил зубы и в халате, натощак (ни есть, ни пить, а тем более курить, было нельзя) принялся за пробы. Из каждого свертка, лежащего против кружки, он клал маленькую серебряную ложку сухого чая в кружку и заваривал его тут же из кипящего на спиртовке кофейника. Кружку закрывал тотчас же крышкой. Заварив все кружки, он начал по очереди наливать по небольшому количеству заваренного чая в стаканы. Кипятку в кружки наливалось очень немного, получалась густая черно-красная масса чая, как деготь. Сначала хозяин лизнет одну каплю с ложки этого «дегтя», затем разбавит его в стакане и пробует глотком. Иной стакан весь выльет в полоскательницу. Снова его нальет, убавив или прибавив кипятку. И все что-то записывал. По лицу его было видно, что от такой работы он очень страдал и беспрестанно плевал.

Когда я после его работы стал убирать кружки и стаканы, то мальчишеское любопытство взяло свое, и я задел этой густоты «дегтя» ложкой и лизнул. Да, должно быть, лизнул не так, как хозяин, а побольше, так до сих пор не забуду, как я целый день плевался и никак не мог заесть или запить неприятного во рту ощущения.

Собрал хозяин все свертки, завернул их в бумагу, что-то написал на них и, уходя в лавку, унес с собой. По окончании пробы хозяин долго полоскал рот (в кухне, чтобы не разбудить в спальне хозяйку) и холодной, и теплой водой, прибавляя к ней чего-то из принесенных им пузырьков. Затем пошел в столовую и, прежде чем начать завтракать, выпил стакан густых сливок. Это была профилактика, вообще же он после чайных проб пил и ел очень мало».

* * *

География интересов ярославского торговца была совершенно невообразимой. При этом он подчас выступал в роли прогрессивного пропагандиста новых товаров и услуг. Газета «Архангельск» в 1908 году удивлялась: «Весьма бойко торгует кондитерская из Ярославля г-на Укропова. Изготавливаемые ею так называемые „вафли“ – новинка для Архангельска – берут прямо нарасхват».

Если бы не господин Укропов, то, глядишь, в Архангельске и по сей день не знали вафель.

Известный русский велосипедист и путешественник Л. Колотилов изумлялся в конце девятнадцатого века: «Всюду, не говоря о нашей обширной бесконечной матушке России, с ее отдаленнейшими окраинами, но и далеко за пределами ее вы встретите русского торговца, купца, разговоритесь с ним, и он непременно окажется уроженцем Ярославской губернии. В Париже, Вене, Берлине, Константинополе, в Скандинавии, в Египте, Японии и Китае – повсюду преобладают торговцы-ярославцы. Далеко за пределами своей родины ведет он свою торговлю, имеет фабрики или завод, а в случае неудачи он не задумывается и работает что придется».

Действительно, во многих мемуарах то и дело упоминается такой сюрприз – вдруг повстречавшийся где-нибудь на краю географии ярославский уроженец. Не турист, а именно предприниматель. Он может иметь свое крупное дело, работать обычным разносчиком фруктов и овощей или просто-напросто перебиваться разовыми заработками – к примеру, переводческого толка. Ведь, помимо всего прочего, у ярославцев огромные таланты к иностранным языкам.

Чаще всего, конечно, ярославец процветал. Еще бы – он и подольстится, и с десяток комплиментов скажет, но при этом – себе на уме. Один из приказчиков, выходцев из здешних мест, вспоминал: «Довела однажды меня до белого каленья одна барынька, такая расфуфыренная. Зашла шубку к Рождеству покупать. Одну примерила – в плечах тянет, другую принес – цвет не тот, третья – опять не по нраву. Привередничала, привередничала, наверно, целый воз шубок перетаскал. Вижу, старший приказчик на меня глазом косит. Ну, думаю, была не была, попробую один фокус. Остановился и осматриваю ее пристально с головы до ног».

А затем состоялся такой диалог:

– Что вы на меня так уставились?

– Прошу простить великодушно, фигура-то у вас как у хозяйской дочки.

– Ну, и что?

– Ей на Рождество шубку справили.

– Покажите мне эту шубку!

– Не смею вас обнадеживать, но поговорю непременно.

«Усадил ее в кресло. Зашел на склад. Стакан чаю выпил. Табачку понюхал. Выхожу с шубкой, что под руку подвернулась. Только ей на плечи накинул.

– Вот эта по мне. Угодили.

Шубка-то ничем не лучше других, зато цену загнул порядочную. И не торговалась. А хозяйская дочка еще в куклы играла, и невдомек девчонке, что я под праздники до десятка шуб с ее плеча продаю. Конечно, не без выгоды».

Да что там говорить! Известно, что когда в городе Ярославле вдруг остановился Петр I, здешнее купечество в момент отреагировало – вывесило напротив царских покоев огромный транспарант с надписью: «Оцу отечесва, от ярасласкава купечесва, транц-баран».

Это еще не все. Когда стемнело, представители «купечесва» поставили за транспарантом горшки с дегтем и подожгли.

Подобного «внимания» царь больше не встречал нигде.

* * *

Не удивительно, что здешний предприимчивый мужик вошел в художественную литературу. Господин Понизовский, владелец крахмало-паточного завода (расположенного в нынешнем Некрасовском районе Ярославской области и известного как комбинат «Красный Профинтерн»), был воспет в стихотворении Некрасова «Горе старого Наума»:

Науму паточный завод
И дворик постоялый
Дают порядочный доход.
Наум – неглупый малый:

Задаром сняв клочок земли,
Крестьянину с охотой
В нужде ссужает он рубли,
А тот плати работой…

Разве что личная жизнь не задалась у этого предпринимателя. Но тут уж как повезет.

* * *