– Нет; но на всякий случай. Я просил бы тебя сегодня же сделать какое-нибудь распоряжение, – отвечал Бакланов.
– Я уж сделал, ехав мимо, – отвечал Варегин и, как человек утомленный, сел и закрыл глаза.
Софи в это время разливала чай.
– Pardon, monsieur Варегин, – сказала она: – у нас нет сливок; нам не дают здесь ничего, даже и за деньги.
Варегин открыл глаза и, увидев стоящую перед ним Прасковью, сказал ей:
– Поди, скажи скотнице, чтобы сейчас же прислала госпоже вашей сливок: посредник приказал.
Прасковья убежала и возвратилась с превосходными сливками.
– Но как же, скажи, друг сердечный, как ты сюда попал? – начал Бакланов. – Естествоиспытатель, исследователь микроскопический – мировым посредником!
– Исключен-с был из прежней службы за позорное гражданское поведение, – отвечал Варегин ядовито.
– Я слышал что-то такое в Петербурге, – подхватил Бакланов.
– Да, как же-с! И не начальством, это было бы еще сносно, а общественным мнением.
– Нынче общественное мнение, monsieur Варегин, кажется, такое благородное, – вмешалась было Софи.
– Не знаю-с, – отвечал он ей: – знаю одно, – продолжал он, опять обращаясь к Бакланову: – что как только я на одном из ваших университетских советов сказал, что молодые люди поступают к нам ничего не смыслящие, в университете ничего не делают и потом все гуртом выпускаются кандидатами… Что же это такое? Кукольная комедия одна!
– Да чего тут! – подхватил Бакланов. – Нам вот дорогой один господин рассказывал, что становой получил бумагу очень безграмотную и говорит: «Это, верно, говорит, господин студент писал», и в самом деле, оказывается, студент.
Варегин грустно усмехнулся и покачал головой.
– Сказал я, разумеется, – продолжал он: – и насчет преподавания, что у нас, вместо науки, с кафедры раздаются пикантные фразы, очень, может быть, выгодные для популярности преподавателя, но далеко не полезные для слушателей…
– Ну, и что ж потом? – спросил Бакланов.
– Потом, через несколько дней, мне господа студенты стали на лекциях шикать и свистать… Я остановился и спросил, что именно возмущает их в моих словах?.. Они выслали ко мне депутатов, которые объявили мне, чтоб я переменил свое гржданское поведение. – «В чем же, говорю, оно так провинилось?» – «В том, говорят, что вы таким образом говорите в советах». – «О, в таком случае, я вижу, что вы так наглы, а передавшие вам люди так подлы, что я уж, конечно, ни с ними ни с вами не останусь»; затем поклонился и не возвращался более в свою аудиторию.
Приговоря это, Варегин опять качнулся головой.
– Вот вам и награда вся! – снова он начал: – за двадцать лет трудов, за потерянное зрение; и то бы все им простил, Бог с ними; но зачем они потеряли мои сведения… Знатоков моего дела в России немного, а они меня, как мусор, как щепки ненужные, взяли да и вышвырнули.
– Ужасно! – подхватил Бакланов. – Но здесь, по крайней мере, как ты устроился? Ведь ты, кажется, семейный человек?
– Четверо детей.
– А душ сколько?
– Душ нет!.. Сто десятин земли всего!
– Но чем же ты жил до сих пор?
– Потому уж и жил! Только что сам земли не пахал.
В это время вошла с довольным лицом Прасковья.
– Барыня, где стол-то накрывать, в зале или столовой? – спросила она.
– Да разве есть что-нибудь у нас? – спросила ее Софи.
– Есть: теленка закололи и карасей в пруду наловили. Выбил сельский староста всего-с… И повар тоже пришел-с.
Бакланов, Софи и Варегин невольно усмехнулись.
– И ключи вот от посуды-с наш староста-то, чорт, дал-с, – прибавила Прасковья еще с большим удовольствием и пошла хлопотливо накрывать на стол в зале с ободранными обоями.
Через несколько минут все уже сидели при полном освещении четырех свеч в старинных шандалах и при вкусно дымившихся теплых блюдах.
– Скажите, пожалуйста, как народ принял эти мирские учреждения? – спросил Бакланов.
– Да как принять-то? Обыкновенно, как принимал он чиновников. Это ведь подкуп, – прибавил Варегин, показывая на блюда: – вам бы без меня не дали этого: это меня хотят ублажить.
Прасковья, ко всем благам, нашла в буфете еще две бутылки наливки и поставила их перед господами.
Приятели, прекратив печальные разговоры, выпили по нескольку рюмок наливки; Софи тоже с ними выпила и совершенно смело, в сопровождении одной только Прасковьи, отправилась ночевать в комнату Биби.
Бакланов и Варегин легли в гостиной на толстейших и мягчайших пуховиках, которые тот же селький староста «выбил» им от прежнего господского старосты.
13. Бунт
На другой день Софи, как только проснулась, подошла к окну своей комнаты и ахнула от ужаса.
Красный двор был полнехонек мужиками, человек до ста, с мрачными все лицами, без шапок. Между ними ходил, тоже серьезный, Варегин и о чем-то с некоторыми из них переговаривал.
Софи сейчас же бросилась к Бакланову, который еще спал.
– Александр, посмотри, что такое у нас на дворе: народ собрался! – сказала она.
– Что такое? – произнес тот, надел халат и, положи в карман револьвер, вышел.
– Зачем это они? – спросил он Варегина.
Тот подошел и мрачно сел на ступеньку крыльца.
– Дурят! – произнес он после нескольких секунд молчания.
Бакланов смотрел на него с испуганным лицом.
– Что же, совсем не хотят повиноваться?
– Торговаться хотят до конца, – произнес Варегин.