14. Изобличение
Друзья наши, проехав Ковригинское поле, сейчас же очутились в свежем, спокойном лесу.
Софи все это время смотрела на серьезное Варегина, на его голубые, спокойные глаза, на его запыленные бакенбарды. Не давая себе отчета – почему и отчего, она чувствовала в одно и то же время страх и уважение к нему.
Бакланов между тем припоминал те мириады фраз, которые раздавались около него в Петербурге, – фраз, против которых он сначала ратовал, а потом и сам стал повторять их.
Голос Варегина разбудил наконец их обоих от их собственных мыслей.
– Вот и мое пепелище! – сказал он.
Перед домом, в небольшом садике, два мальчика и две девочки рылись в земле.
Самый дом, или, скорее, большая крестьянская изба, был разделен на две половины: в одной жил сам хозяин, а в другой – дети.
В комнатах было чрезвычайно чисто и просто: дубовый обеденный стол, ситцевая мебель, термометр и барометр на стене.
– Милости просим! – сказал Варегин, вводя своих гостей.
Вошла красивая крестьянская женщина в белой рубашке и опрятном сарафане.
Варегин велел ей подавать обед.
Когда стали садиться за стол, он отнесся к Софи:
– Не угодно ли вам занять место хозяйки?
Софи села.
– А вот эту команду позвольте ко мне, – продолжал Варегин, передвигая к себе приборы всех четверых детей: – всем бы они народ исправный, да сами резать еще не умеют.
И вслед затем он начал им резать.
Дети, как маленькие голубятки, смотрели ему в рот и на руки.
Бакланов при этом вспомнил своих детей и незаметно вздохнул.
– Вы давно лишились вашей супруги? – спросила Софи хозяина.
– Да в тот же год, как и из службы выгнали: почти вместе получил эти два удовольствия.
– Вам недаром судьба такие испытания посылает. Она знает, что вы крепыш и выдержите, – сказал ему Бакланов.
– Никакой тут нет судьбы: в первом случае российская глупость, а во втором – петербургский климат, – отвечал Варегин.
После обеда Софи ушла с детьми погулять в поле, а приятели сели у открытого окна пить кофе…
– Вы не думаете жениться, Варегин? – сказал Бакланов.
– При детях-то? – спросил тот.
– Да при детях обыкновенно и женятся, чтобы мать им дать.
– Дети такое нежное и хрупкое существо, что требуют всей нежности человеческого сердца, а это возможно только в родителях, которые обыкновенно органически к ним бывают привязаны.
– Но мачеха будет любить их из любви к вам.
– Н-ну! – произнес Варегин: – я в эти тонкие чувства, признаюсь, не очень верю; их обыкновенно достанет только месяца на два после брака.
Друзья на несколько времени после того замолкли.
– А эта красивая женщина, которая подавала нам обедать, на каком положении? – спросил Бакланов.
Варегин улыбнулся.
– Вы все по себе судите? – сказал он. – А вот кстати за откровенность откровенностью отплачу: в каких вы отношениях с этой госпожой, кузиной, что ли, вашей?
Бакланов очень сконфузился.
– Я ей родня… – пробормотал он.
– Я это потому вас спрашиваю, – продолжал Варегин: – что мне мужики на сходке говорили: «Вот-де, говорят, мало что сама приехала, да и любовника еще своего привезла!»
– Им-то, скотам, что за дело! – проговорил Бакланов и потом, помолчав, прибавил: – конечно, в этом случае скрываться перед вами не стану…
– Ну, а жена-то как же, а? – спросил с улыбкою Варегин.
– Жена у меня такая холодная и спокойная женщина, что ей решительно все равно.
– Все равно, что вы живете с любовницей? – повторил Варегин.
– Я не то, что живу… – отвечал, начиная теряться Бакланов: – жить постоянно таким образом я не намерен и, как вот все это поустроится, опять возвращусь к семейству.
– Что ж такое поустроится? – допрашивал Варегин.
Бакланов окончательно сконфузился.
– Там… дела разные… – отвечал он как-то неопределенно.
Варегин не спускал с него внимательных глаз.
– Все это, друг любезный, – начал Бакланов после нескольких минут довольно неловкого молчания: – я сам очень хорошо вижу и понимаю, но что делать – затянулся, любовь!
– Э, вздор какой! – перебил с сердцем Варегин.
– Как вздор?.. Неужели ты не веришь в любовь?
– Разумеется, кто ж в нее поверит… Одно только баловство и обманывание самого себя, а между тем у вас есть дети, а перед этою обязанностью, я думаю, все другие мелкие страстишки должны замолкнуть.