Боярщина

– Здравствуйте и вы, тоже гордый молодой человек, – прибавил он, протягивая Эльчанинову руку, которую тот принял с некоторым волнением: ему было как-то совестно своего положения.

– Здоровы ли вы?.. Поспокойнее ли? – спросил граф Анну Павловну, усадивши ее на диване.

Эльчанинов сел поодаль.

– Я здорова, граф, – отвечала она.

– Вас я не спрашиваю, – продолжал Сапега, обращаясь к Эльчанинову, – вы должны быть здоровы, потому что счастливы. Сядьте к нам поближе.

Эльчанинов пересел на ближнее кресло.

– Вы давно живете в деревне? – спросил его граф.

– Полгода, ваше сиятельство, – отвечал Эльчанинов.

– Только полгода? – повторил граф, посмотревши на Анну Павловну. – А где вы жили?

– В Москве.

– Служили там?

– Сначала учился в университете, а потом служил.

– А!.. – произнес протяжно граф и потом, как бы сам с собою, прибавил. – В Москве собственно службы для молодых людей нет.

– Кажется, или по крайней мере я это на себе очень чувствовал, – подхватил Эльчанинов. – Меня сделали сверхштатным писцом, тогда как я и сносного почерка не имею.

Граф с улыбкой покачал головой.

– Вы, вероятно, не имели никаких связей, – произнес он совершенно равнодушным голосом.

– Решительно никаких, ваше сиятельство, кроме добросовестного желания трудиться, – отвечал Эльчанинов.

– Бог даст, вам и придет это время трудиться, а теперь покуда мы вас не отпустим на службу; живите здесь, в деревне, честолюбие отложите в сторону, вам весело и без службы.

– Мне надобно бы служить, граф, хоть затем, чтобы уехать отсюда.

– Да, я понимаю, что вы хотите сказать, – проговорил Сапега, – но я думаю, что я так люблю Анну Павловну и что покуда я здесь, то зорко буду следить за ее спокойствием; а там, бог даст, переедем и в Петербург, где я тоже имею некоторую возможность устроить вас.

Будь другой человек на месте Эльчанинова, он бы, может, понял, на что бил граф; он бы понял, что Сапега с намерением будил в нем давно уснувшее честолюбие; он бы понял, что тот хочет его удержать при себе, покуда сам будет жить в деревне, а потом увезти вместе с Анной Павловной в Петербург. Но – увы! – Эльчанинову только мелькнула богатая перспектива, которую может открыть ему покровительство такого человека, каков был граф. В первый раз еще мой герой вспомнил о службе, о возможности жить ею в Петербурге вместе с Анной Павловной и привязался к этой мысли.

– Мне очень нужно служить, ваше сиятельство, – сказал он.

– Увидим, увидим, – отвечал граф. – Не помешает ли еще нам Анна Павловна? Мы еще ее не спрашивали, да и не будем спрашивать покуда.

Во весь остальной день Сапега, бывши очень ласков с Анною Павловной, много говорил с Эльчаниновым и говорил о серьезных предметах. Он рассказывал, между прочим, как много в настоящее время молодых людей единственно посредством службы вышло в знать и составляют теперь почти главных деятелей по разным отраслям государственного управления. Так прошел целый день. Молодые люди уехали после ужина.

Граф сделал более, чем предполагал. Услышавши о страшной развязке, которою кончилось объяснение Ивана Александрыча с Мановским, и о бегстве Анны Павловны к Эльчанинову, Сапега, удивленный этим, еще более раздражился. Старческая прихоть превратилась в страсть; но в то же время он видел, что действовать решительно нельзя, а надобно ожидать от времени. Привязать к себе участием молодых людей, гонимых всеми, казалось ему первым шагом, а там возбудить в душе молодого человека другую страсть – честолюбия, которая, по мнению его, должна была вытеснить все другие. Оставленная мужем, забытая любовником, Анна Павловна не могла уйти от него; Мановского он боялся и не боялся, как боятся и не боятся медведей. Но, однако, мы заметим, что граф выждал целый месяц войти в прямые сношения с молодыми людьми и в продолжение этого времени только хвалил и защищал Анну Павловну; но Мановский ни к чему не приступал, и граф начал.

II

Прошло еще три месяца. Действующие лица моего рассказа оставались в прежнем положении. Анна Павловна все так же жила у Эльчанинова; граф приглашал их к себе и сам к ним ездил; Мановский молчал и бывал только у Клеопатры Николаевны, к которой поэтому все и адресовались с вопросами, но вдова говорила, что она не знает ничего. Более любопытные даже приезжали к ней в усадьбу, чтобы посмотреть на оставленного мужа, но им никогда не удавалось встретить Мановского, хотя очи и слышали, что в этот самый день он проезжал в Ярцово.

У предводителя назначен был обед. Общество было прежнее, за исключением Мановского и Эльчанинова. Клеопатра Николаевна сидела на диване между Уситковою и Симановскою. Перед ними стоял исправник. Прочие дамы сидели на креслах. Мужчины стояли и ходили. Все ожидали графа.

– Давно ли вы видели вашего несчастного опекуна? – спросил исправник Клеопатру Николаевну.

– Он был вчера у меня, – отвечала Клеопатра Николаевна. – Почему же несчастного? – прибавила она.

– Да как же? Жену отняли! – возразил исправник.

– Он, кажется, забыл об ней и думать; впрочем, я с ним никогда об этом не говорю.

– Я ее встретил, – сказал исправник, – пополнела, такая хорошенькая.

– Желаю ей, – отвечала с презрением вдова, – все подобные ей – хорошенькие, и вам, мужчинам, обыкновенно нравятся.

– Оно лучше; а то что толку, например, в вас, Клеопатра Николаевна? Ни богу, ни людям! – заметил с усмешкою исправник, немного волокита по характеру и некогда тоже ухаживавший за Клеопатрою Николаевною, но не успевший и теперь слегка подсмеивающийся над ней.

– Пожалуйста, избавьте меня от таких сравнений, – отвечала вдова обиженным тоном.

– Я вас не смею и сравнивать, – сказал исправник.

– Граф едет! – произнес громко Уситков, уже давно смотревший в окно.

При этом известии мужчины встали; дамы начали поправляться и сели попрямее; на всех лицах было небольшое волнение. Одна только Клеопатра Николаевна не увлеклась этим общим движением и еще небрежнее развалилась на диване. Хозяин был в наугольной. Услышав о прибытии графа, он проворно пробежал гостиную и, вышедши в залу, остановился невдалеке от дверей из лакейской. За ним последовали почти все мужчины. Граф быстро, но гордо прошел залу, приветствовал хозяина, поклонился на обе стороны мужчинам и вошел в гостиную. Казалось, это был другой человек, а не тот, которого мы видели в его домашнем быту, при посещении Анны Павловны и даже при собственном его визите Мановскому. На лице его, бывшем тогда приветливым и радушным, написана была теперь важная холодность. Он сделал общий поклон дамам и, сопровождаемый хозяином, подошел к дивану. Две звезды светились на его фраке. Уситкова проворно вскочила, чтоб уступить ему свое место.

– Не беспокойтесь, сударыня, – сказал граф, вежливо поклонившись, и сел на пустое кресло, стоявшее у того конца дивана, где сидела Клеопатра Николаевна.

Вдова сделала движение, чтобы поворотиться к нему лицом; она еще в первый раз видела графа. Хозяин и несколько мужчин стояли на ногах перед Сапегою.

– Как здоровье вашего сиятельства? – спросил хозяин.

– Благодарю вас, я здоров, только скучаю.

– Что мудреного, ваше сиятельство, после Петербурга, – заметил Уситков, – вот наше дело привычное, да и тут…

– Меня не любят здешние дамы! – прибавил граф, искоса взглянув на вдову. – Ни одна из них не посетила меня.

– Дамы, вероятно, боятся обеспокоить вас, граф, – сказала с жеманною улыбкою вдова.

– В том числе и вы, сударыня? – спросил Сапега.

– Я не имею чести быть знакома с вами, граф, – отвечала Клеопатра Николаевна, приподняв с гордостью голову.

Графу, видимо, понравился тон этого ответа.

– Так позвольте же мне завтрашний день устранить это препятствие и сделать вам визит.