Люди сороковых годов

– Да, я довольно хорошо играю некоторые роли, – сказал Павел, нисколько не сконфузясь.

– Говорил-с! – повторил Салов. – И у него обыкновенно были две темы для разговоров, это – ваше сценическое дарование и еще его серые из тонкого сукна брюки, которые он очень берег и про которые каждое воскресенье говорил сторожу: «Вычисти, пожалуйста, мне мои серые брюки получше, я в них пойду погулять».

Такое сопоставление его дарований с брюками показалось Вихрову несколько обидным, но он, впрочем, постарался придать такое выражение своему лицу, из которого ничего не было бы видно, так, как будто бы он прослушал совершеннейшую чепуху и бессмыслицу. Салов, кажется, заметил это, потому что сейчас же поспешил как бы приласкаться к Павлу.

– Впрочем, то же самое подтверждали и другие ваши товарищи, так что слава эта за вами уже установившаяся, – проговорил он.

Павел и на это ничего ему не сказал.

– А вы давно из Демидовского перешли сюда? – спросил он, в свою очередь, Салова.

– Второй год уж!.. Там профессора или пьянствуют или с женами ссорятся: что же мне было при этом присутствовать? – проговорил поспешно Салов.

– Здесь и не делают этого, да вы немного ими, кажется, интересуетесь, – заметил ему с улыбкой Неведомов.

– Некогда все! – отвечал Салов, в одно и то же время ухмыляясь и нахмуриваясь. Он никогда почти не ходил в университет и все был на первом курсе, без всякой, кажется, надежды перейти на второй.

– Ну, батюшка, – обратился он как-то резко к Неведомову, ударяя того по плечу, – я сегодня кончил Огюста Конта[64 - Конт Огюст (1798—1857) – французский буржуазный философ, социолог, субъективный идеалист, основатель так называемого позитивизма.] и могу сказать, что все, что по части философии знало до него человечество, оно должно выкинуть из головы, как совершенно ненужную дрянь.

– Уж будто и совсем выкинуть из головы? – спросил Неведомов несколько насмешливо.

– Выкинуть-с! – повторил Салов резким тоном, – потому что Конт прямо говорит: «Мы знаем одни только явления, но и в них не знаем – каким способом они возникли, а можем только изучать их постоянные отношения к другим явлениям, и эти отношения и называются законами, но сущность же каждого предмета и первичная его причина всегда были и будут для нашего разума – terra incognita».[65 - неизвестная земля, область (лат.).]

– Кант[66 - Кант Иммануил (1724—1804) – родоначальник немецкого идеализма второй половины XVIII—XIX века.] почти то же самое говорит, – возразил, как бы в некотором недоумении, Неведомов.

– Сделайте милость! – почти закричал на него Салов. – Ваш Кант положительнейшим образом признавал и все эти субстанции, точно так же, как Гегель[67 - Гегель Георг Вильгельм Фридрих (1770—1831) – крупнейший немецкий философ-идеалист и диалектик.] выдумал какого-то человека как микрокосм, – все это чистейшая чепуха! Помилуйте, одно это, – продолжал кричать Салов, как бы больше уже обращаясь к Павлу: – Конт разделил философию на теологическую, метафизическую и положительную: это верх, до чего мог достигнуть разум человеческий! Теология, говорит, есть форма мышления полудиких народов, метафизика есть переходный период, и наконец позитивизм есть последнее слово здравого, незатуманенного ума человеческого.

Неведомов, при этих словах Салова, усмехнулся.

– Чему вы смеетесь? Чему? – обратился к нему Салов с азартом.

– Тому, – отвечал тот кротко, – что нельзя же, прочитав первую попавшуюся под руку философскую систему, уничтожить и почеркнуть ею все прочие.

– Нет-с, можно, если она удовлетворяет всем требованиям моего ума. Ведь, не правда ли, что я прав? – обратился Салов прямо уже к Павлу. – Вы, конечно, знаете, что отыскивают все философии?

– Начало всех начал, – отвечал тот не без улыбки.

– Начало всех начал, – повторил Салов. – А Конт им говорит: «Вы никогда этого начала не знали и не знаете, а знаете только явления, – и явления-то только в отношении к другому явлению, а то явление, в свою очередь, понимаете в отношении этого явления, – справедливо это или нет?

– Это, может быть, и справедливо, – произнес Павел, – но я совершенно несогласен с вами касательно теологии, которая присуща и самым образованным народам.

– Да, ее терпят для мужиков везде – даже и умные англичане, – возразил Салов.

– Кроме того, – продолжал Павел, как бы не слыша его замечания, – ее необходимость доказывается общим верованием всех народов.

– Что-с? – спросил его вдруг Салов.

– Необходимость теологии доказывается общим верованием народов, – повторил Вихров уже сконфуженным голосом.

– Послушайте, – начал Салов тоном явного сожаления, – я буду с вами говорить о философии, а вы будете мне приводить доказательства из катехизиса.

– Что ж такое?.. – больше уже бормотал Павел. Он сам очень хорошо понял, что не совсем удачно выразился.

– Это доказательство вовсе не из катехизиса, а, напротив – доказательство истории, – поддержал его Неведомов. – Существование везде и всюду религии есть такой же факт, как вот этот дом, эти деревья, эти облака, – и от него никакому философу отвертеться нельзя.

– Действительно факт, – подхватил Салов, – но только болезненный.

– Не может же болезнь быть всеобщей, – возразил, пожимая плечами, Неведомов, – во всех эпидемиях обыкновенно более половины остается здоровыми, а тут – все…

– А, это уж, видно, такая повальная на всех! – произнес насмешливо Салов. – Только у одних народов, а именно у южных, как, например, у испанцев и итальянцев, она больше развивается, а у северных меньше. Но не в этом дело: не будем уклоняться от прежнего нашего разговора и станем говорить о Конте. Вы ведь его не читали? Так, да? – прибавил он ядовито, обращаясь к Неведомову.

– Нет, не читал, – отвечал тот спокойно, – да и читать не стану.

– Почему же это он лишен будет этой чести? – спросил Салов насмешливо.

– Потому что, – продолжал Неведомов тем же спокойным тоном, – может быть, я, в этом случае, и не прав, – но мне всякий позитивный, реальный, материальный, как хотите назовите, философ уже не по душе, и мне кажется, что все они чрезвычайно односторонни: они думают, что у человека одна только познавательная способность и есть – это разум. Я очень хорошо понимаю, что разум есть одна из важнейших способностей души и что, действительно, для него есть предел, до которого он может дойти; но вот тут-то, где он останавливается, и начинает, как я думаю, работать другая способность нашей души – это фантазия, которая произвела и искусства все и все религии и которая, я убежден, играла большую роль в признании вероятности существования Америки и подсказала многое к открытию солнечной системы.

– Но согласитесь, – опять почти закричал на него Салов, – что у диких народов область этой фантазии гораздо шире и что прогресс человечества и состоит в том, что разум завоевывает у фантазии ее территорию.

– Это, может быть, отчасти есть.

– А в конце концов он завоюет у ней все.

– Ну, этого я не знаю!

– Да как же вы не знаете, Неведомов!.. Это наконец нечестно: когда вас мыслью, как вилами, прижмут к стене, вы говорите, что не знаете, – горячился Салов.

– Что же тут нечестного, – произнес Неведомов, – если я говорю не знаю о том, на что сама история не дала ответа?

– Нет-с, дала ответ, дала в том, как думали лучшие умы, как думали Вольтер[68 - Вольтер (Франсуа Мари Аруэ) (1694—1778) – выдающийся французский писатель, один из крупнейших деятелей эпохи Просвещения.], Конт.

– К чему вы мне все это говорите! – перебил его уже с некоторою досадой Неведомов. – Вы очень хорошо знаете, что ни вашему уму, ни уму Вольтера и Конта, ни моему собственному даже уму не уничтожить во мне тех верований и образов, которые дала мне моя религия и создало воображение моего народа.

– А к тому, мой миленький, что мне хочется поучить вас; а то вы ведь без меня, моя крошечка, пропадете! – перебил его насмешливо Салов. Он, кажется, был очень доволен, что порассердил немножко Неведомова.

– Чем вам учить меня, вы гораздо лучше сделаете, если прочтете нам какое-нибудь ваше стихотворение, – возразил тот, – это гораздо приятнее и забавнее от вас слышать.

– Что за вздор такой! – произнес с улыбкой Салов, а сам между тем встал и начал ходить по комнате.

Павел, как мы видели, несколько срезавшийся в этом споре, все остальное время сидел нахмурившись и насупившись; сердце его гораздо более склонялось к тому, что говорил Неведомов; ум же, – должен он был к досаде своей сознаться, – был больше на стороне Салова.

– Какого же рода он стихи пишет? – спросил Вихров Неведомова.

– Я больше перелагаю-с, – подхватил Салов, – и для первого знакомства, извольте, я скажу вам одно мое новое стихотворение. Господин Пушкин, как, может быть, вам небезызвестно, написал стихотворение «Ангел»: «В дверях Эдема ангел нежный» и проч. Я на сию же тему изъяснился так… – И затем Салов зачитал нараспев:

В дверях палат своих надменно
Предстал плешивый откупщик,
А жулик, тощий и смиренный,