Последнее лето

Последнее лето
Алексей Поселенов

В книгу вошёл роман "Последнее лето" (жанр – деревенская проза), и также пять рассказов.Роман повествует о жизни стариков Матвея и Клавдии Заречневых, о событиях, происходящих с ними и вокруг них, об их отношениях с детьми, с соседями. Время действия – лето 1990-го года.Рассказы разноплановые.

Алексей Поселенов

Последнее лето

Часть 1

Глава 1

Это лето началось холодным, неласковым. Ночные возвратные заморозки, несмотря на то, что на дворе был уже июнь, заставляли не просто одеваться теплее, но даже протапливать по утрам печи.

Старик Матвей Заречнев лежал на кровати и смотрел, как за изножьем по белой стене ползает муха. Эта часть стены была тыльной стороной печи?трёхходовки, топка и плита которой находились в кухне. Протопленная с утра, печь сохранила ещё остатки тепла и приятно грела ноги старика, мёрзшие в последние годы даже летом. Этим же теплом печь привлекла и муху, наконец неподвижно замершую возле вьюшки.

«Где там ружьё у меня?» – подумал старик и пошарил рукой по полу. Взяв лежавшую у кровати самодельную мухобойку с длинной ручкой, он чуть приподнялся и резко, но аккуратно шлёпнул по мухе, после чего снова положил «ружьё» на пол.

Длинной стороной кровать была приставлена к стене, на которой висел большой войлочный ковёр, расписанный яркими красными маками по тёмно?зелёному полю. Протяжно, с удовольствием, зевнув, Матвей повернул голову и глянул на мерно тикающие часы, висевшие на противоположной стене.

Часы были новые, подаренные ему на день рождения сыном всего неделю назад. В отличие от ходиков с гирями, висевших в прихожей, эти часы заводить было не нужно, они работали от толстой круглой батарейки. Старик никак не мог привыкнуть к этому, всё смотрел на циферблат и ждал, когда же стрелки остановятся, но те продолжали делать своё дело, отмеряя час за часом.

Сейчас стрелки показывали без десяти три. Полчаса назад старик прилёг после обеда отдохнуть, а пять минут назад проснулся от тихого монотонного говора, доносившегося из прихожей. Один голос принадлежал его жене Клавдии, второй, кажется, был голосом их деревенской почтальонки Ленки Паутовой.

– Я, баба Клава, прям, не знаю, чего и думать. Прям, сердце не на месте у меня, – громким шёпотом говорила Ленка.

– Да чего уж ты так-то? – тоже шептала супруга Матвея. – Чего так убиваешься-то? Сейчас же в этот… в ганистан-то их ведь не шлют больше.

– В Афганистан, – поправила старуху почтальонка.

– Ну да, ну да… в ганистан-то этот… Отслужит, да и придёт. Оно им на пользу только, дициплина-то эта… Не изводись уж так, не надо.

Ленка тяжело вздохнула:

– Ой не знаю… Так-то оно всё так, да вот всё равно сердце болит. Там ведь и без Афганистанов хватает всякого. Вон… дедовщина эта, да и так… бардак ведь у нас везде, куда ни плюнь, баба Клава.

– Ты, девка, вот чего… – шёпот старухи сделался чуть тише. – Сейчас уж лето на дворе, так ежели тебе совсем невмоготу станет, ты на Звони?ху нашу приди вечерком, на речку-то, сядь на бережку и скажи потихоньку: «Матушка быстра река, как смывашь споласкивашь с берегов желты песка, не смывай не споласкивай с берегов желты песка, а смой сполощи с рабы Божией Елены ты плач-плакущую, тоску-тоскущую, сухоту-сухотущую. С белого лица, с ретивого сердца, с лёгкого печня, с крови горячей». Поняла? Тебе легче и станет.

– Ой, баба Клава, я так не запомню. Можно я запишу?

– Ну запиши, запиши…

Через некоторое время, когда Ленка, очевидно, нашла подходящую бумажку и ручку, старуха начала медленно повторять сказанное.

Матвей повернулся на бок и, свесив ноги, сел на кровати. Та недовольно скрипнула под ним железной панцирной сеткой. В дверном проеме показалась голова старухи.

– Не спишь?

– Поспишь тут с вами… – проворчал старик. – «Бу-бу-бу, бу-бу-бу…»

– Ну ничё, ночью крепче спать будешь. А то днём-то выспишься, будешь потом блукать[1 - Блукать – бродить, блуждать.]. – Голова Клавдии скрылась.

Матвей снова зевнул, оправил рукой недлинную, но густую бороду и обвёл взглядом комнату. На той стене, где тикали подаренные часы, левее от них висел ещё один ковёр – плюшевый, с оленями, гуляющими среди дубов, ручьём и видневшимся вдали за?мком на горе. У ковра стояла такая же, как и у Матвея, железная кровать с тремя пухлыми перьевыми разновеликими подушками, пирамидой уложенными одна на другую и застеленными лёгкой полупрозрачной узорчатой накидкой.

У Клавдии была настоящая страсть к перинам, перьевым одеялам и подушкам. Как когда-то, ещё в детстве, засело у неё в голове, что всё это – признак зажиточности и благополучия, так и сидело. И как ни пытался Матвей переубедить свою супругу, говоря, что «перины твои сто лет уж никому не нужны», – ничего не выходило. Каждое лето Клавдия тратила не один день на то, чтоб выбить из перьевых матрасов, одеял да подушек скопившуюся в них за год пыль, прожаривала их под палящим солнцем и снова заботливо стелила на свою кровать, а те, что оказывались не у дел, прятала в большой сундук, аккуратно перекладывая веточками сухой полыни и пижмы.

Около другой стены стоял диван с невысокой спинкой. На нём в солнечном пятне лежал, зажмурившись и вытянув лапы, лохматый сибирский кот Васька. Над диваном было окно с цветастыми сатиновыми занавесочками; рядом в углу возвышался большой комод с тремя пузатыми выдвижными ящиками. На комоде стояла массивная деревянная шкатулка, украшенная по бокам морскими ракушками, рядом с ней – стеклянная ваза на высокой ножке с клубками шерсти и воткнутыми в них спицами, да небольшой радиоприёмник. Над комодом висело зеркало с побитой временем амальгамой и большая застеклённая рама с множеством фотографий – в основном старых, чёрно?белых, с серьёзными и торжественными лицами, и несколькими цветными, современными, с которых глядели улыбающиеся ребятишки, сидящие на деревянных лошадках или говорящие в игрушечные телефоны.

Второе окно в комнате было в стене, у которой стояла кровать Матвея, как раз между её изголовьем и комодом. Под окном стоял самодельный плетёный стул с вязаным тряпичным половичком на круглой сидушке. Центр комнаты занимал застеленный цветастой клеёнкой массивный круглый стол с резными ножками.

Перешёптывание в прихожей продолжалось.

Поднявшись с кровати, Матвей подошёл к комоду, облокотился на него и взял прислонённую к шкатулке яркую открытку с золотыми тиснёными буквами «С днём рождения!». Повернув её, он прищурился, пытаясь прочитать написанное. Не разобрав мелких букв, выдвинул верхний ящик, взял очки в коричневой пластмассовой оправе, одел их на нос и снова принялся за чтение. «Дорогой папа, поздравляем тебя с восьмидесяти… – тихонько бормотал старик, нахмурив брови. – И не выговоришь сразу чего написано-то. – Он пожевал губами и продолжил: – С восьмидесяти… -трёх… -летием. Желаем тебе всего самого хорошего, мирного неба над головой, крепкого сибирского здоровья, цыганского веселья, счастья и всяческих успехов. Андрей и Татьяна. – Матвей поставил открытку на место и вздохнул: – Какие уж там мои успехи».

Затем повернул ручку радиоприёмника. Из динамика послышался женский голос: «Вчера, третьего июня в подмосковной правительственной резиденции Ново-Огарёво под председательством Президента СССР Михаила Сергеевича Горбачёва прошло очередное заседание подготовительного комитета по завершению работы над проектом нового Союзного договора. Участвовали президенты, Председатели Верховных Советов РСФСР, Украины, Белоруссии, Узбекистана, Казахстана, Кыргызстана, Таджикистана, Туркмении, Азербайджана, автономных республик. В заседании приняли участие Председатель Верховного Совета СССР Лукьянов…» Повернув ручку обратно, Матвей выключил радио и пошёл в прихожую.

Там по разные стороны стола, стоявшего у окна, друг напротив друга сидели Клавдия и – слух Матвея не подвёл – их деревенская почтальонка Ленка Паутова, молодая крупная розовощёкая деваха. Её почтовая сумка лежала на полу у входной двери.

– Здравствуйте, деда Матвей, – кивнула она старику.

– Здоро?во… Принесла нам чего-нибудь?

– Принесла вот… – Ленка показала на лежащие на столе письмо и районную газету «Знамя Ильича», называемую в народе попросту «Знамёнка».

– От кого письмо-то? – поинтересовался Матвей, беря конверт и всматриваясь в обратный адрес.

– От Натальи, – подсказала Клавдия.

– Чего пишут? Валерку-то привезут нынче на каникулы?

– Да я не читала ещё… Видишь, разговариваем.

Матвей положил письмо обратно на стол и снял с вешалки старую, выцветшую на солнце фетровую шляпу с шёлковой лентой по кругу.

– Пойду на улицу схожу. – Толкнув дверь, он вышел в сени.

– Глянь там, у курей-то есть чего или нет. Ежели пусто, так подсыпь комбикорму! – крикнула вслед Клавдия.

Сени были большие, просторные, поделённые надвое дощатой перегородкой. За перегородкой – небольшая кладовка с маленьким окном, множеством полок и шкафчиком; там же и лестница на вышку[2 - Вышка – одно из названий чердака.]. Одна дверь – высокая и крашеная – вела из сеней на улицу на крыльцо, другая – пониже и попроще – в узкий крытый проход, идущий к стайке, пристроенной прямо к дому.

Открыв большой ларь, обитый по низу от мышей жестью, Матвей зачерпнул лежавшим тут же ковшом комбикорм и пошёл в стайку. Здесь пахло навозом, прошлогодним сеном и овечьей шерстью. Куры, неспешно ходившие по небольшому загону, завидев Матвея с ковшом, с кудахтаньем бросились к нему.

– Ну-у… дикошарые… – пробурчал старик. – С ног сшибить готовы.

Высыпав комбикорм в деревянное корыто, он пошарил руками в куриных гнёздах и, взяв четыре яйца, вышел из стайки. Яйца положил в небольшую плетёную корзинку, стоявшую рядом на лавке, повесил ковш на гвоздь и пошёл дальше в огород.

С одной стороны огород Заречневых имел общий забор с усадьбой Гуменниковых, с другой был неширокий переулок, ведший на соседнюю улицу, дальше за переулком вдоль дороги стояло ещё с десяток домов, и улица заканчивалась.

Выйдя в огород, Матвей оглядел усадьбу. Погода после прохладного мая начинала понемногу выправляться, и солнце днём пригревало совсем уже по?летнему. Цепной кобель Амур лежал возле будки, вытянув лапы и подставив солнцу бок, из которого уже начинал лезть клоками зимний подшёрсток. Заслышав шаги, Амур вскинул голову, но, увидев хозяина, снова положил её на землю и лениво замахал хвостом.