В миру

– Иди, – буднично согласился Фердинандыч.

– Что, можно идти? – переспросил я, не веря ушам.

– Да иди, иди. Расселся тут, со сказками своими. Службу нести мешаешь. – Дежурный уже сминал листок с показаниями, и шарил ногой под столом, пытаясь выудить урну.

Уже в дверях дежурный окрикнул:

– Эй! Сюда иди.

Я, с колотящимся сердцем, подошел к столу:

– Вещи забери.

Я протянул руку, чтобы забрать бумажник и внезапно, из разжатой ладони на стол выкатилась крупная деревянная бусина. Видимо, находясь все это время в нервном напряжении, я сжимал ее, сорванную с шеи одного из мальчиков-колокольчиков, и инстинктивно хранимую, как боевую добычу.

– Это что? – Спросил Фердинандыч с нехорошим хрипом.

– Да так…

А дежурныйуже орал, вызывая патрульных:

– В изолятор его!

11.

Изолятор обманчиво дышал тишиной. В камере, куда меня поместили, ряд сплошных деревянных нар тянулся по одной стене, и такой же, но чуть короче, был напротив. Рядом с коротким зияла в углу параша – отхожее место. Над дверью, под потолком, имелось зарешеченное окошко. Неяркая лампочка мерцала в нем как мотылек в плафоне. На нарах, укрывшись, лежали три человека. Я почесал голову, и тоже полез на нары.

Сидеть на нарах было неудобно, все болело, и я улегся, пристроившись головой на трубе, идущей вдоль стены. Едва я закрыл глаза и задремал, как жуткий дребезжащий звук разорвал перепонки. Забыв о боли, я спрыгнул на пол. Звук летал вокруг назойливой мухой, залетевшей в колокол и бьющейся со всего маху о его стены. От этого звука все плыло перед глазами, а от прыжка с нар плыл я сам. Натурально, махал руками, будто греб по воде, только это и удерживало на ногах. В глазах летали лиловые круги.

Звонок умолк, но с нижних нар раздался голос:

– В рот-компот! Какой чудак лег башкой на трубу? Я сейчас ее кому-то в жопу запихаю!

Чьи-то шаги зашаркали в мою сторону. Я повернулся на звук и выставил вперед руки. Будто это могло меня защитить.

– Че ты сушенки растопырил, – послышался тот же голос, но уже рядом. – Ба, какие люди!

Зрение возвращалось, и в тусклом свете уже различался силуэт.

– А никак не признал меня, брателло? – С усмешкой произнес голос.

Я отошел на шаг назад и пригляделся:

– Виктор, ты что ли?

– А то, пихать меня в сад! За что сюда залетел, братан ты мой космический?

Мы обнялись и полезли к Виктору на нары. Спать он больше не собирался и сыпал шутками и прибаутками:

– Это у мусоров прикол такой, с трубой-то, – поведал Виктор.

– Хорошенький прикол, – я тер затылок, по которому, казалось до сих пор колотила звенящая труба.

– Прикол на отметку «пять с минусом», – согласился Виктор. – Труба сквозь все камеры проведена, ну типа отопление или чё там. Эти козлы и придумали забаву – приделали к ней старый звонок с медными кулачками. Едва труба качнется, они звонок включают, а человек в непонятках как подорванный носится. Шоу на весь изолятор. Ух и повезло братан, что ты ко мне в камеру заехал. Теперь не только мусорам, но и мне нескучно.

– Повезло, это точно! А в других камерах кто?

– В других камерах нет никто, – мой приятель развел руками. – В других камерах выходной.

– Да, не затеряешься.

– Это точно! – расхохотался Виктор. – Хорошая шутка, пихать меня в сад.

– А я и не шучу, – буркнул я.

Виктор заржал еще громче.

– Ух я тебе и рад! – Не унимался он. – Я тут вторые сутки томлюсь, а словом перекинуться не с кем. Тот вон, на дальней шконке, дед-бродяга, он доходит, – болеет сильно. Его закрыли, вот он с горя и занемог. Так доходит, что его завтра днем или в морг свезут или на больничку. Слышишь, дед? Тебя куда лучше отгружать – на кладбище или поживешь еще?

– Вить, хорош, – вступился я за старика, – ему и без тебя хреново.

– Так, а я че, – пожал плечами Виктор. – Я же так. В шутку. А деду все одно вилы. Что на тюряжке, что на больничке – так и так дойдет.

Виктор стал рассуждать, «что и так и сяк дедуся бы отъехал, только бы если по уму, так дома, у бабки под дряхлой титькой, а тут оно вон чё». И в ярких образах, чуть не в лицах разыграл сценку как помирает честнейший дед-бродяга.

– Ты то как сюда попал? – Сменил я тему.

– Да, вообще не по уму, – отмахнулся Виктор, – по чистой бакланке. Рыбки мне хотелось свеженькой. Давно уже хотелось, ёж-мнешь. А рыбу я ем только свежую. Тем более её в реке дофига, пихать меня в сад. У нас тут такие просторы, хреналь, Витька рыбы себе что ли не найдет?

Виктор размахивал руками, показывая жестами и реку, и рыбу. Река получалась узкая и мелкая, а рыба огромная.

– Ну, короче бухал я, на берегу. Дак мы же вместе и бухали, че, не помнишь? Ты еще собирался куда-то. Ну вот, обрубился я тогда. Ты то сам как, нормально дошел? Ага, я вижу как нормально.

Виктор осмотрел мою голову, слез с нар и вернулся с намоченным полотенцем.

– На ка вот, приложи. Короче. Под утро просыпаюсь на берегу, башка болит, во рту как конем насрано и рыбы, веришь нет, хочу не могу! Дай-ка, думаю, наловлю. По зорьке–то нештяк рыба клюет.

С мокрым полотенцем мне стало легче. Даже эта нескончаемая история про рыбалку стала вызывать интерес.

– А удочек-то нет у меня, – продолжал Виктор. – Как ловить? Сходил я, значит, в автоколонну к сварщикам, взял карбиду в долг, пока их нет. Насовал его по пустым бутылками, воды налил, и давай в реку кидать – рыбу с понтом глушу. А хреналь тут у берега наглушишь, ёж-мнешь, надо с глубины ее подымать, рыбу-то. Стало быть, лодка нужна. А неподалеку причальчик – там лодки, катера и вагончик, в нем сторож живет… Ну я к нему, так мол и так, дай мне, отец, лодку, чисто на полчаса, а я тебе потом рыбы дам…

Виктор сделал паузу и вздохнул:

– Короче, конфликт у меня с ним вышел. Не, ну лодку-то я, конечно, взял, да вот только потом меня прямо с лодкой и приняли, пихать всех мусоров в сад!

Я оторвал полотенце от головы и поглядел на приятеля. Тот воспринял это как сочуствие:

– Теперь насилие шьют над сторожем – я ему весло дюралевое о башку слегка погнул. Но травмы у него так себе, не как у тебя, полегче. А тебе похоже в жбан трактор въехал. Здорово ты покоцаный!