Шкура дьявола

Внешне, чуть выше среднего роста, с курчавящимися волосами, со всегда вьющейся челкой, тонкими чертами лица, быстро юркающими, очень живыми карими глазами и накрывавшими их густыми, почти сросшимися, бровями. Он не производил своим телосложением впечатления отменного спортсмена, скорее худощавый, с подробно прорисованными необъемными мышцами, натянутыми на тонкую казацкую кость. Сутуловат, походкой подобен обезъяне-переростку, передвигающейся на задних конечностях. С каждым шагом немного пружинисто приседая, не поднимая головы, но уткнувшись взглядом под ноги, он умудрялся замечать больше крутящегося во все стороны.

Добавляли картину кисти рук, больше среднего размера, с увеличенными узелками-суставами и огромными чрезмерно выпуклыми, всегда чистыми, ногтями, и худые, с приемлемой кривизной, покрытые длинными густыми волосами, ноги. При этом почти впалая грудь была совершенно чиста от растительности, начинавшейся только от кадыка к вискам и носу. Эта лицевой волосяной покров имел одну особенность – необходимость бритья дважды в сутки, иначе, все что она очень быстро покрывала, принимало жуткий вид постриженной обувной щетки.

Сегодня Виталик побриться вечером не успел, потому мелькал по коридору казармы именно в таком, только что описанном виде, издали действительно напоминая примата в трусах, майке и тапочках.

Я уже подходил к каптерке, когда ощутил какую-то необычность повисшей тишины. Взглянув в проем двери, увидел застывшие лица и испуганные взгляды, направленные на какого-то не знакомого и со странным, серо-синего цвета, лицом человека, с глазами на выкате. Поначалу казалось, что он опирается о шкаф, но через секунду стало ясно – просто оседает и всем своим видом молит о помощи, но почему-то молча.

Странное дело – никто даже не шелохнулся, застыв, словно окаменевшие статуи, за момент до этого увидевшие голову Медузы Горгоны и воплотившие своим видом оживший ужас, по всей видимости еще не понимая сути надвигающейся беды.

Как странно порой бывает: человек видит и дает себе отчет в происходящем, мало того, четко знает, что нужно делать, умеет это, но… В данной ситуации то, что предпринял я, смог бы сделать почти каждый, но не сделал.

Совершенно очевидным были приметы асфиксии[10 - Удушение, обусловленное кислородным голоданием и избытком углекислоты в крови и тканях.] и наверняка из-за попадания инородного тела «не в то горло». В его взгляде еще мерцало сознание, хотя надежда висела всего на одном волоске. Четко выделяя каждое слово и стараясь сконцентрировать силы парня почти криком, акцентировано пробасил:

– На счет «три» сильно выдыхай! Понял!.. – Он понял, хотя уже почти терял сознание, да и выдыхать было почти не чем. Обхватив сзади, уже слабеющий организм в районе диафрагмы, насчет «три» я резко сжал грудную клетку, выбив тем самым часть оставшегося в легких воздуха, который с неожиданным для всех шумом и хрипом вырвался наружу, а затем с тем же звуком с жадностью, перемежающимся с кашлем и рвотой всасывался, изголодавшимся по воздуху, телом. Ощущая даже физически взгляды уважения, признающих мое превосходство и чуть улыбаясь общей, до сих пор, растерянности, поинтересовался:

– А кто это?… – Оказалось каптенармус, которого все называли «Адаптацией» за его способность моментально приспосабливаться и изыскивать в любой ситуации лучший и наивыгоднейший для себя вариант.

За минуту до этого допивая чай с домашними плюшками, смеясь очередной рассказываемой истории, он от неожиданности открывающейся двери, свалился с качающего на двух ножках стула и как следствие, спонтанно сделал вдох, со всеми неприятными последствиями. Теперь проявляющиеся черты были узнаваемы, как в общем-то и повадки этого забавного персонажа. Весь в соплях, красный и икающий, он по прежнему сжимал в руках надкушенную плюшку, даже умирая блюдя свою собственность:

– Леха, ну…, ну теперь…, ну…, ик-ик, короче дверь для тебя всегда открыта…, ик…, ик…, че хочешь: портянки, сапоги… ик…, ты мне теперь брат!.. – Говорить ему было сложно, но нужно, правда, кое о чем произнесенном, он кажется уже начал жалеть, осознавая возможность убытка, а потому я, решив опередить, предложил, для начала напоить хотя бы нас с Виталькой чаем и поболтать, пока не накроет сон.

Его помощники засуетились и через пять минуть развалившись на, свернутых в рулоны и уложенных в стопку, матрасах, мы с дружком наслаждались крепким «байховым», причем не выпрошенным, а честно заработанным, чаем. Лести и заслуженным похвалам не было конца, но скоро разговор плавно перешел к более серьезной теме, «Адаптация», все не унимался и уже завалил нас в виде презентов разным, впрочем явно нужным, хламом:

– Лех, ну теее правда прет в спасении жизней, видать на роду у тебя написано человечество спасать, как ты с такой прухой в армейку подался, здесь же убивать, а не спасать надо… – Все это смачно разбавляя матерцой и бурной ожившей жестикуляцией, Андрей, а именно так звали спасенного, уже по своему обыкновению старался хохмить.

Чуть отхлебнув, Виталька кратенько рассказал о спасенной мной еще в школе утонувшей и бывшей уже, на момент обнаружения, без сознания девочки. И все это несмотря на то, что сам я не умел тогда плавать. Дружный хохот вызвал факт получения двойки по математике на следующий день, причиной чему послужила испорченная водой тетрадка с домашним заданием, на которую случайно положили уже ожившего спасенного ребенка, хотя кажется я сам еще не совсем осознавал тогда своего поступка, но сделал это автоматически, как бы выполняя свой долг.

Одноклассники попытались объяснить и рассказать учительнице о случившемся, но преподаватель был неприступен:

– Ну вот ее спас, а себя не смог… – Хороший и справедливый человек, хотя часто поступала жестко, по всей видимости по-другому с нами было и нельзя. Военный городок, родителям часто не до нас, а у многих вообще одни отцы, а потому мальчишеские коллективы перепробовали многое из запретного, почти все курили, были знакомы с алкоголем, правда границ не переходили, исключение составляли моменты стычек компаний разных классов школы или с местным населением, что давало серьезную школу сплоченности и привычку не бросать в беде, а стоять до конца друг за друга.

Со временем все забылось и уже по окончании школы Валентина Васильевна, а она вела из-за нехватки преподавателей, и физкультуру, и русский язык, и литературу, отозвав меня в сторонку посетовала на невнимательность при письме, и риторически озвучила:

– Алексей, ну что с тобой делать, вроде бы не хулиган, отец – просто пример для подражания,… ну как ты можешь так невнимательно писать, ведь вроде бы и грамматику знаешь – видно, а… в общем содержание сочинения у тебя, как всегда великолепно, быть тебе писателем… Я тебе не как обычно за содержание «пять», а за грамотность «два» поставила, а «пять»/ «четыре» и общую – «пять», все таки выпускные экзамены. Очень прошу, оправдай мои надежды… – Я поблагодарил, удивившись такой милости, и конечно пообещал все на свете, не забыв предположить, что возьму женой отличницу, которая и будет делать ту часть работы, где необходимо применение знание грамматики, орфографии и лексики.

* * *

Вопрос необходимости лишения людей жизни поднялся как нельзя вовремя, и быстро завоевал интерес каждого из присутствующих. Немного подумав я постарался парировать:

– А что, неужели совмещать это невозможно – и спасать, и убивать. Мы массу примеров знаем, где на, войне… да ладно, хорош…, и командиров спасали, и гражданское население, и специальные операции, и вообще! Андрюх, помнишь, что «препод» по тактике сказал: «Зачастую наша жизнь будет зависеть, причем прямо пропорционально, от количества уничтоженных в боевом соприкосновении с противником солдат и офицеров противостоящего врага. И, конечно, от того, как мы это умеем делать экономично и эффективно» – короче…, чем больше ухлопал, тем живее остался!

– Тебе хорошо говорить, ты вон, чуть не с двух рук с Елисеевым палишь и даже попадаешь. Хотя, в наше то время, нам кажется только трупы собирать и уничтожать – кнопочку нажал и миллиард к Богу отправил – как бы только среди них не оказаться.

– Кто знает, может лучше и оказаться… – Виталька все это время молчал, и явно представлял себя то на моем месте, то на месте «Адаптации», и только выпив стакан чаю, отошел от впечатлений:

– Я вот посмотрел, как ты Андрюх, чуть было не «крякну», и признаюсь – ну очень мне не хочется выглядеть, как ты только что… Вообще не вериться, что умру когда-нибудь!

– И мне!

– И мне!

– Ааага, только стоит появиться эпидемии…, как в прошлом году…, этого…, «поносного» гриппа,[11 - Существуют штаммы вируса гриппа, вызывающие сильную диарею, доводящую организм до полного обезвоживания. Такой вирус атаковал эпидемией Ленинград в годы обучения в военном училище.] так все училище с горшка не слезало, аж коридоры засрали, не успевая добегать до туалета. Я сам, помнится, 10 кг потерял, чуть не умер… – нееее…, все мы смертны!

А кто не верит, что пуля и его убить сможет, вооощщще дурень, потому что точно когда-нибудь убедиться в этом захочет… – Действительно, даже несмотря на только что произошедшее с Андрюхой, в собственную смерть не верилось, правда, я бы сказал, что скорее не понималось или, еще точнее, не принималось разумом – какая-то не адекватность этого понятия могла быть уместна где угодна, но не в армии, куда попадают через присягу, в которой говориться четко и ясно: «… не щадя самой жизни…», что я и озвучил.

Сказанное произвело впечатление, и народ полез искать текст самой присяги, хотя почти каждый помнил ее наизусть, а заодно и уставы. Азарт перестал быть контролируемым, не спящие или пробуждающиеся подходили, кто-то поняв о чем идет полемика, уходил, считая её, кто не нужной, а кто преждевременной темой, говоря:

– Не для того войну выиграли…, партия не допустит, да и потом, у нас лучшее в мире вооружение, и самая лучшая армия! Да мы кому угодно ж…у не только на Андреевский, но на любой флаг, порвем!

– Ага, а рвать то ты как собираешься – шапками?! Тоже мне вояка – воевать придется по настоящему, а если думаешь отсидеться…, хотяяя…, ты то можешь, со своим батьком в Москве…, топай, топай, дай послушать… – Старались голос не повышать, но вычитанное и вспомненное наизусть, выстраивало странную картину, выглядевшую следующим образом: чего ни коснись, нужно либо погибать, либо «до последней капли крови «. Старшина, и по возрасту старше нас всех, и прошедший Афган, и по большей части всегда молчавший, неожиданно заговорил:

– Когда идешь умирать, совсем не думаешь об этом, даже когда сраться в штаны начинаешь. Только боишься, перебарываешь и увлекаясь опять забываешься. А веру в свою неуязвимость теряешь, когда патроны на исходе, даже разрывы падающих выстрелов от гранатометов бахают сильнее. Одно могу сказать – в смерти красивого ничего нет, и все эти слова и мемориалы…, мать вашу…, просто каждый выбирая свою дорогу и обязан не только знать, но и понимать, чем она может закончится…, хотя о последнем обычно…, пидоры…, предупреждают, но убедить забывают… – Авторитет этого человека был для нас непререкаем, особенно в этой области, многие задумавшись, вскоре разошлись.

Прежние же, кто начинал разговор, постепенно перешептываясь, пытались придти, хоть к чему-то. Я достал книгу Урланиса, недавно взятую в библиотеке «История военных потерь», привел несколько цифр, некоторые из которых поражали, но в основном говорили о том, что чем технологичнее вооружение армии, чем совершеннее техника и ресурсы государства материальные и людские, тем меньше нравственность в уничтожении друг друга и больше наносимый урон врагу…, хотя кто знает враг ли он, который соответственно тоже, дремать не собирается. А если еще представить что грядут военные конфликты, состоящие из точечных ударов и ковровых бомбометаний, где никакой избирательности и милосердия нет, то совсем грустно становится. Хотя наверное главное, чтобы свой народ убивать никто не начал…

– Окружить и уничтожить; расчленить и уничтожить каждую часть разъединенной группировки противника; заманить на минное поле; сконцентрированным огнем уничтожить головную машину, затем замыкающую, и после методично уничтожать живую силу и технику – куда не сунься, везде уничтожать!!!.. – Проснувшийся и припершийся большеголовый «Бах», отпил из предложенной кружки и с полуприщуром не привыкших к свету глаз попытался подытожить:

– А че вас, парни, не устраивает, жалость что ли проявляется к непримиримому врагу…, так пойду завтра к замполиту, он быстро нюни подотрет! А уставы, господа офицеры, кровью пишутся и призваны уменьшить ошибки и потери, приведя нашу доблестную… к победе… – Тут я уже не стерпел:

– Да неужели ты думаешь, что кровью они пишутся только у нас, или кровь наша особенная?!

– Ты че, Шерстобитов, забыл кто ты? Ты же комсомолец, а я коммунист! И мысль твоя совершенно правильная – кровь у нас особенная – русская…

– «Бах», ты часом не в замполиты собрался, или забыл сколько этой «особенной» поля поливали?… Мы вообще сейчас не о том… Ты вот, скажем, прямо сейчас умереть готов?… – Он застыл, как будто перестал слышать, набрал полную грудь воздуха, и выдохнул:

– С одной стороны…, вроде готов, а с другой…, блииин…, че-то пожить хочется, да мне кажется вот так неожиданно никто не готов…, правда коммунист всегда обязан быть готов…, а ты это к чему?

– Да к тому, что все сдохнем, рано или поздно, но в отличии от других, мы, друг мой, должны стать профессионалами умерщвления и умирания, причем и того, и другого в любую минуту и по приказу, а ты говоришь: не готов! Мы кажется все не понимаем, что обязаны уметь, к чему и должны готовиться!.. – Бах чесал отлежанную щеку, совершенно точно понимая о чем речь и именно поэтому ответа не имел, по одной причине: он был не просто не готов расстаться с жизнью, но даже вообще серьезно об этом никогда не задумывался.

Я же пришел, уже засыпая, к неутешительному выводу, что даже мы с Виталькой, знавшие не понаслышке от своих отцов, а они кое-где пороху понюхали и кое-что порассказали, да и жизнь в военных гарнизонах тоже кое-какое понятие дает, подошли к поступлению в военное училище не совсем понимая смысл того, что это с самого первого шага есть САМОПОЖЕРТВОВАНИЕ, странным образом совмещенное с постепенно прививаемым умением и пониманием необходимости убийства, причем эти грани необходимого, зачастую, определяются не тобой, а командованием, ты же как хочешь жертвуя своими подчиненными, стараясь уменьшать потери, уничтожаешь других, якобы защищая третьих.

Зачастую понятие Родина пытаются сравнять с понятием тиран или небольшое общество, владеющее властью над остальными, а ведь даже церковь, говоря, что власть от Бога, подразумевая именно «власть», а не человека ею пользующегося, допускает борьбу с этим самым тираном и даже с оружием в руках, причем, начиная еще с периода феодальной раздробленности… И так – смерть…

Вопрос этот, а точнее эти вопросы, настолько захватили наше сознание, что почти все занятия следующей недели начинались с озвучивания их преподавателям, чем вводили далеко неглупых и опытных людей в некоторую растерянность. По всей видимости тема была признана важной и через месяц были прочитаны лекции, в том числе и каким-то заезжим московским ученым, вызвавшими, кстати, кроме интереса и бурную подготовку материальной части, как перед любой комиссией.

Так вот, все они говорили о имевшей место, и кое кому нравившейся, версии выживания человечества, по которой полезно иногда оздоравливать прививками войн мир, о перенаселенности, приводили разные цифры, скажем населенности Европы в 12 веке всего тремя миллионами человек и так далее, а сегодня в сотни раз больше, чем нас совсем не удивили, ибо мы тоже подготовились.

Все эти слова имели целью, убедить в редкой возможности огромного количества жертв, но разумеется не за счет населения СССР, и не стараниями его, но империалистических стран, прямо таки нацеленных на уничтожение себе подобных, во что верилось и что давало свои плоды.

Добивали специально привезенные фильмы, оставляющие все что угодно, кроме понимания, как люди такое могут делать?

Постепенно осознание неизбежности смерти приходило, в конце концов нет ни одного писателя, который не упоминал бы о ней, нет ни одного человека, который в свое время с ней бы не сталкивался еще при жизни, я уже молчу о периодической печати с новостями из-за рубежа и некрологами. Добавляли перца всякого рода армейские учения с употреблением как холостых, так и боевых патронов, отмечались в лучшую стороны те лица и подразделения, которые подходили с осознанием и пониманием сохранения своих подчиненных и уничтожения чужих. Многое под час очень походило на настоящее, особенно убеждали взрывная волна и оглушающие ушные перепонки взрывы, мало того, обдающие жаром и грязью. Многое помогали уяснять и хлорпикриновые камеры, где не очень подогнанный противогаз или отсоединенный шланг от его фильтра, напоминали, что человек смертен.

Даже если у тебя самого все было нормально, рядом обязательно находился разгильдяй надышавшийся газом и уже через минуту облевавшись, кашляя, совершенно без сил, со слезящимися глазами и вывороченными от распухания на изнанку веками и губами, лишний раз подтверждающий не защищенность нашего тела от, все более интенсивно придумываемых, средств уничтожения людей, пусть и противников.

Их относили в санчасть, хотя большинство все же не успевали хапнуть серьезной дозы, да и газ то так себе – ни одного смертельного случая.

Одновременно прививались чувства локтя, ответственность за принятие решения, от чего могла зависеть жизни многих, в том числе и твоя, и товарища. Постепенно отодвигалась та грань, которая и отличает человека не задумывающегося о смерти, не важно своей или чужой, понимающего и знающего о ней многое, а прежде всего то, что ты находишься зачастую в ее власти, с одной стороны избегая, а с другой пользуясь ей, как механизмом решения поставленных перед тобой задач, а может и спасения собственной шкуры.