Новеллы. Второй том

В общении с людьми Тимур невольно начинал различать, где человек хитрил, обращаясь к нему, где недоговаривал, где его вдруг прошибала искренность, и что за намерение крылось подчас за самыми благими человеческими желаниями. Но что двигало им самим, почему его собственные реакции на поведение людей так разнились, он понять не мог. «Других поначалу видеть проще, – пояснял дед Аким. – Себя будешь замечать в самый последний момент, ум твой изворотлив, от юности горделив и не готов еще уступить чистому виденью. Будь терпелив и гибок, как ивовый прутик – он тонок, прочен и долговечен. Иначе только сильное потрясение тебя спасет».

Тимур примчался к деду накануне. По вечерам старик долго читал. Тимур не знал языка, на котором были написаны книги деда, а тот говорил, что пока не время его учить. Он вообще не говорил о том, что не пригодилось бы человеку именно в данный момент. Потому вечерами они почти не видели друг друга, а утром дед брал внука с собой на ежедневную аскезу.

С рассветом они выходили в горы, поднимались к ближайшей реке, петляя километров пять по узкой извивающейся тропе, окунались в воду, если это можно так назвать – речушка была быстрой и холодной – и дед погружался в чтение молитв в тени растущего рядом бука. Тимур же устраивался неподалеку, ложился на траву, закидывал руки за голову, и мерные гортанные звуки молитв деда уносили его в такие глубины, о которых он и подумать не мог. Иногда там не оказывалось ничего, кроме блаженства, а иногда и само блаженство растворялось, словно таяло в этих звуках. Он приходил в себя, когда старик, улыбаясь, расталкивал его, как маленького. Это было похоже на то, как мама темными зимними утрами пыталась добудиться его в школу. Тимур хотел спросить, что это за состояние, и что делает в это время дед, но более насущные вопросы перебивали своей важностью, и он все откладывал и откладывал на потом.

Вскоре они спускались к нехитрому, но неизменно вкусному завтраку, который готовила Любовь Григорьевна. Тимур рассказывал студенческие истории, которых за время обучения скопилось много, обсуждал городские новости, много шутил и веселил иногда приходивших на завтрак гостей из соседней деревни. И после этого, наконец, можно было расспросить деда обо всем, что терзало неделями, а отпускало лишь в те мгновения, когда Тимур был у горного бука, либо после таких вот долгих разговоров вдвоем, как сейчас на туевой аллее.

– Дед, есть еще один пациент. Я думал забыть, но она не дает покоя. Ко мне неделю назад девочку привели. Милая такая, но не разговаривает, – все мускулы в теле Тимура напряглись, так он не хотел выдать истинных чувств, но ему не удалось это сделать, и он продолжил: – Ей лет пять, красота ее детская, но жгучая, даже обжигающая. Глазами вперилась в меня, я аж укол в груди почувствовал. Есть в ней что-то такое, от чего меня в дрожь бросило. Я не смог ее рисовать, боюсь, даже по памяти не получится. Только вижу ее образ, и в груди начинает колоть, словно иглу в сердце вонзают.

– Хм. Это хорошо. Твоя чувствительность повышается. А что ее родители? – нахмурившись, спросил дед.

– Мать умерла, когда девочке три года исполнилось, погибла при странных обстоятельствах, отца нет, ее воспитывают отчим и бабушка, мать матери, у той такие же глаза-стрелы, видно внучка от нее взгляд взяла.

– Что они от тебя хотят?

– Предлагают двухкомнатную квартиру мне в городе купить, если нарисую девочку с другими глазами и смогу вылечить ее безмолвие, – потупив взор, договорил Тимур.

Дед остановился и задумчиво посмотрел на внука. Казалось, его взгляд дотянется до бездонной пропасти тех глаз, что были напротив. Он будто и не на Тимура вовсе смотрел, а скользил по внутренней стороне его затылка, читая его мысли, как книгу.

– Ты согласился?

– Я взял паузу, чтобы подумать.

– Ну, думай-думай пока, перед твоим отъездом поговорим об этом, – дед Аким резко развернулся и пошел в сторону дома.

Неделя в имении пролетела стремительно, как и всегда, безмятежно, но насыщенно. Дни здесь никогда не бывали пустыми, бездельными. У всех распределены обязанности по хозяйству, которые исполняли с серьезным спокойствием и внимательностью.

Старый Аким давно не брал новых пациентов и почти все свое время старался посвящать внуку. После того разговора в аллее они не обмолвились ни словом о девочке, по работе с которой Тимуру предстояло дать ответ ее родным. Но это совсем не значило, что они не вспоминали о ней.

Каждый по-своему обдумывал происходящее: старик – услышанное, Тимур же пытался разобраться во внутренних ощущениях. Последние ночи ему снились тревожные сны с кошмарными видениями, которые никак не запоминались, но о чем-то сигналили, словно предостерегали его. Просыпаясь, он ощупывал и осматривал живот, ему казалось, что на нем образовалась огромная рана, которая начинает кровоточить. Это чувство было таким ярким, что Тимур не сразу верил своим глазам, которые упрямо доказывали, что с его животом все в порядке. Он не хотел беспокоить деда, поэтому, чем ближе был день отъезда, тем мрачнее и неразговорчивей он становился. Старик же, напротив, вел себя как ни в чем не бывало, на его лице внезапно поселилась легкость, и даже глубокие складки, перечертившие лоб морщинами в тот день, когда у него на руках умер сын Аким, как будто слегка разгладились.

– Дед, я возьмусь за эту девочку. У меня такое чувство, что я должен что-то сделать. Я пока не знаю, как, и поможет ли это ей, но я хочу попробовать, – внутреннее чутье говорило Тимуру, что дед скажет об опасности этого мероприятия, станет его отговаривать, приведет кучу доводов, но он был настроен решительно.

– Я знал, мой мальчик, что твое любопытство возьмет верх над чувством самосохранения и вековой мудростью, и ты не сможешь ему противостоять. Но именно любопытство ведет к развитию, хоть иногда и нежеланными для некоторых из нас путями.

– Дед, я не понимаю, давай сегодня без загадок!

– Знай, что каждый человек, обратившийся к тебе за помощью, помогает, прежде всего, тебе самому. К нему нельзя относиться иначе. И если ты испытываешь хоть каплю страха или неуверенности в том, что делаешь для него, отложи это и посмотри своему страху в лицо. Страх будет убегать и рисовать тебе скверное будущее, будет искать малейшую пылинку в твоей душе, чтобы, зацепившись за нее, обдать тебя еще большей грязью. Он будет находить самое слабое или самое напряженное место на твоих струнах и присылать того, кто непременно сможет их порвать… Ты можешь защитить себя лишь одним способом – ежедневной, ежечасной, ежесекундной уборкой и проверкой всех своих струн. Пока у тебя не останется ни струн, ни потайных углов, где может скопиться мусор.

– Дед, ну я же просил тебя! – Тимур устало вздохнул и посмотрел в небо, где прямо над их головами огромные кучевые облака, гонимые поднимающимся ветром, наслаивались друг на друга, толкались, бурлили в водовороте, образуя не то огромные горы, не то высокие волны.

– Сегодня будет штормить, – сказал старик и медленно, опираясь на ивовую изогнутую трость, побрел к выходу из сада. – Тебе нужно успеть добраться до дома, по дороге пройдет ураган, пойдем я тебя провожу до ворот.

Тимур, как всегда, обнял деда и сел в машину. В этот раз он сам был за рулем: машину ему все-таки подарили благодарные пациенты. Права тоже сделали по-дружески, хотя он и сам хорошо знал правила дорожного движения и мог спокойно сдать любой экзамен. Тимур быстро обрастал связями и теперь отправился в новый район, где жил один на съемной квартире. Ураган прошел стороной. Тимур легко добрался до дома и лег размышлять. Утром его ждал завтрак у матери, а после – встреча с отчимом той немой девочки со странными глазами. Он вроде бы все обдумал, но нечто, в чем он не мог до конца разобраться, не давало Тимуру покоя.

Людмила Анатольевна все реже виделась с сыном. Она была рада, что может хоть что-то сделать для него, и почти каждое утро в ожидании самого дорогого гостя готовила его любимую кашу и кофе. Они успевали перекинуться парой слов, но никаких серьезных тем не затрагивали. Почти всегда Тимур был поглощен размышлениями о людях, которые к нему приходят.

Она видела, что он совсем перестал рисовать по собственному желанию – только на заказ. С одной стороны, она была рада, что сын становился более самостоятельным, а с другой – материнское сердце подсказывало, что прежде чем он научится тому, о чем говорит дед, переломает все в своей жизни. Чувствуя себя виноватой в том, что увезла маленького Тимура в город и лишила возможности видеться с дедом, теперь Людмила пустила все на самотек, отстранилась и решила больше не вмешиваться в жизнь сына. Единственное, как ей казалось, что она может сделать полезного, это совладать со своим беспокойством за него. Но все равно материнское сердце не находило себе места, время от времени ей виделся умирающий муж. Мысль о том, что в любой момент это может случиться с ее сыном, разрывала сердце на куски. Она искала утешение в одиночестве и молитвах. И иногда навещала в имении старого Акима, привозя ему вести о Тимуре и помогая Любови Григорьевне по хозяйству, а увозила успокоение и напутствия старика о том, как справляться с собой.

Прошел почти месяц с того момента, как Тимур виделся с дедом. Снова наступила жара, которая не спадала даже ночью. Старый Аким почти не выходил из кельи, где всегда царили прохлада и уединение. Видно, что он к чему-то серьезно готовился, но к чему – он никому не говорил. Тимур все не приезжал. Любовь Григорьевна как-то раз спросила:

– Аким Наумович, ждать ли сегодня нашего любимого ученика? Столько жизни приезжает с ним в ваш дом, столько веселья и любознательности! Вот молодость! Я уже успела соскучиться…

Но дед Аким только мотнул головой:

– Нет, Любушка, не сегодня еще.

И вот однажды утром он попросил Любовь Григорьевну собрать сумку с чистыми вещами, травами и микстурами, которые готовил для своих пациентов.

– Вы поедете к кому-то? – поинтересовалась Любушка. Старик давно никуда не выезжал, и она немного удивилась его просьбе.

– Пусть так, пусть так, – ответил Аким и снова закрылся в келье.

Вечером у его дома остановилась машина. Из нее выбежала Людмила Анатольевна, резко рванула калитку и бросилась к двери. Аким уже ждал ее.

– Ты знал! – закричала Людмила. – Ты знал, что это случится, и снова ничего не сделал! Почему ты не остановил его? Почему не запретил?! – ее лицо пылало, но словно холодной водой ее окатил голос старика:

– Людмила, он жив, но в глубоком обмороке, у меня все готово, поехали.

Аким поспешно, чуть прихрамывая без трости, которую оставил в келье, направился к машине. Ничего не понимая, растрепанная Людмила побежала за ним.

– Он позвонил мне, задыхаясь, я успела только разобрать «дед», «каждые два поколения» и «нужно исцелять род», а когда приехала, он уже лежал на кровати без сознания с красной сыпью по всему телу. У него в руках была зажата картина, еще не просохшая. Портрет маленькой девочки с неестественно голубыми глазами, как будто их взяли у другого человека… – сбивчиво тараторила Людмила.

– Почему ты сразу не привезла его ко мне?

– Я подумала, что мой сын мертв! – Людмила заплакала, как будто это произошло на самом деле.

– Так ты и не справилась со своим страхом. А ведь материнский страх – самый опасный – старый Аким покачал головой. – Мне помощь твоя сейчас нужна будет, а не бабьи причитания, возьми себя в руки, Людмила. Жив он, жив твой сын!

Тимур лежал бледный, его красивое лицо было сплошь усеяно ярко-красными пятнами – волдырями, похожими на ожоги. Они сползали на шею и дальше, под рубашкой, рассеивались по груди и животу. Тело походило на одну большую рану, которая вдруг начала прорывать волдыри и кровоточить. Людмила открывала и подавала старику нужные бутылочки с разноцветными жидкостями и делала примочки из трав, чтобы снять жар – постепенно Тимур приходил в сознание, но горел и бредил.

Он не узнавали ни мать, ни деда.

Всю ночь Аким провел без сна у постели внука, что-то бормотал, водил над ним руками, складывая пальцами странные фигуры, иногда щелкал, хлопал в ладоши и снова бормотал, пристально глядя на Тимура. Наутро внук открыл глаза, сыпь стала бледнее, и дед попросил Людмилу побыть с Тимуром, чтобы самому немного отдохнуть.

– Мама? Мама, где дед Аким? – спросил парень, едва очнувшись.

– Он отдыхает, сынок. Он провел с тобой всю ночь. Мне казалось, стены гудят, будто не один дед читал молитвы, а тысячи голосов вместе с ним. Ооо, дорогой мой мальчик, как же я испугалась! – Людмила взяла сына за руку и погладила его по голове.

Тимур выглядел очень изможденным, он похудел, щеки впали, а лицо осунулось. Мать еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться, но помня вчерашнее предостережение старого Акима насчет причитаний, все же взяла себя в руки.

– Людмила, не вываливай на сына все свои переживания прямо сейчас, – вошел в спальню дед, на этот раз он сильно хромал и с трудом дышал. – Позже расскажешь ему.

– Дед! Прости меня, я сам не знаю, как это получилось и что на меня нашло. Только я начал рисовать, кисточка стала делать мазки помимо моей воли, будто рукой кто-то водил, ммм… голова… – Тимур скривился от боли и потрогал рукой макушку. – Голова болит, как будто ее раскололи ровно посередине. Что это, дед? – Тимур попытался приподняться с подушки, но не смог.

– Ты потратил очень много энергии, – ответил Аким. Садясь в кресло рядом с кроватью Тимура, он положил грубую старческую ладонь на его руку. – Такой запас, который обычный человек, не обладающий даром целительства, может израсходовать за четыре-пять воплощений. Ты, мой мальчик, был при смерти, но теперь постепенно восстановишься, – всегда здоровый Аким вдруг закашлялся и начал бить себя кулаками в грудь, точно хотел достучаться до кого-то через запертую дверь. – Тебе нельзя вставать минимум несколько дней, – продолжил он, когда кашель немного отпустил.

– Дед, я не знал, что в их семье такие девочки рождаются через каждые два поколения, ее бабка ничего не сказала мне о своей немой матери. – Тимур еще с трудом говорил и остановился, чтобы отдышаться. Он все время порывался приподняться в кровати и сесть, чтобы поговорить с дедом лицом к лицу, но возникающая в голове резь возвращала его на место.