Байгуш

Самые красивые кочки создает метельчатая осока. Эти пучки всегда правильны и выделяются тем, что всегда как бы сторонятся соседей, сохраняя пусть небольшую, но дистанцию. А вот богемская осока растет сплошняком и из-за ее, как попало разбросанных, соцветий смотрится неряшливо. Большая осока хоть и занимает самые обширные площади своей порослью – невыразительна. Ее заросли всегда неопрятны, множество отмирающих стеблей портит общее впечатление. Этому еще способствуют кляксы стройного тростника. Большая осока непременно соседствует с тростником, и на его фоне классичности смотрится не ахти как.

Основательно насладившись заманчивостью травяного сплетения, вы переводите взгляд на березы. Надо сказать, что березы далеко не одиноки. Часто они перемежаются с молодыми осинами, изредка среди них живописно красуется стройная пожелтевшая лиственница или темно зеленая сосна. Смотреть на березы можно буквально часами и глаз от этого совершенно не устает. Со временем вы становитесь придирчивым и стараетесь выхватить взглядом самое стройное и самое белое деревце, или же отыскиваете березку с лохматым стволом. Она, благодаря множеству завитушек коры, имеет желтоватый, ланевый цвет и смотрится как бы нечесаной, пушистой. Я их называю – Лахудра.  Поверьте, такие есть, но встречаются они крайне редко, а вот своей необычностью они притягивают. Бросается в глаза, что среди берез много поваленных. Одни упали, вывернув к показу корневище, другие сломились у самого комля. Часть берез просто сильно наклонены и лежат на подружках, некоторые сломлены в метре от земли. Одни явно подгнили, другие обожжены палом, кого сломало ветром, а кого и сам человек. Березы во многом похожи на женские судьбы. Которую сломит внезапная смерть близкого или ребенка, которую надломит несчастная любовь или болезнь. Осины, надо сказать, тоже бывают по тем или иным причинам повалены. Но из-за их серости глаз на это почти не реагирует, отмечая разве что упавшую огромную осину, да и то только потому, что, падая, та обломала ветви многим соседним деревам, образовав плешь в привычном переплетении ветвей.

Поиски стройного ствола белого перламутра среди растущих берез бывает прерван возникшим каменным срезом, который образовали строители, взрывая сопку для прокладки дороги. Подобный скалистый срез показывается вам всего пару мгновений, но вы успеваете узреть всю его красоту.

В своей основе срез темно серый, но различные цветные прожилки и трещины придают ему неповторимость. Одни срезы, будто поседели, у других, кажется, словно неаккуратный маляр разлил красную краску, третьи как загорелый веснушчатый мальчуган. Есть угрюмые срезы, есть пустоликие, есть жуткие, нависающие.

Но наиболее живописны те, у почти черной синевы которых пригорюнилась молоденькая рябинка, впервые обвесив свои ветви красными гроздьями, или те, которые увиты почти до самого верха плюшем мха, насыщенного зеленого цвета.

Часто вас отвлекает водная гладь, проплывающих за окном, многочисленных озер. Здесь, как правило, вы очень редко обращаете внимание на цвет воды. Она всегда темная и серо-зеленых тонов. Единственно, что вас вдруг заденет, так это отражение солнца на озерном полотне или же играющий в зыби его шлейф. И то, подобное случается не каждый раз, а именно в те моменты, когда природа создает редкостную определенную картину. Например, как два одинаковых солнечных отражения по разные стороны озерка, замысловатый фиолетово салатный изогнутый шлейф, когда он должен быть прямым и традиционных оттенков, или же, при отсутствии отражения, электрически желтый акант водного ока,  и так далее.

Еще ваше внимание может привлечь ряска. Если она затянула водоем, а ветерок отогнал ее от края водоема – это зрелище одно из удивительных. Озерко как бы состоит из двух половинок, одна из которых зеркальная, а другая бархатисто-матовая.

В основном же на водной глади вы высматриваете живность, и очень довольны, если вам удалось в прибрежных зарослях углядеть дикую уточку, ондатру, цаплю. В небо над водоемом вы заворожено смотрите, если там грациозно парит одинокая скопа. Этот хищник особенно вам приятен, потому что наше подсознание не определяет его потенциально опасным, ибо это существо рыбоед в своей основе.

Изредка вашу задумчивость прерывает пара белобоких сорок, скачущих среди березовых ветвей. Вы начинаете анализировать, что же эти так привычные городу птицы делают вдали от населенных пунктов, чем питаются, на  кой черт они вообще сюда забрались.

Линия горизонта изломана многочисленными сопками. Те из них которые далеко-далеко с бурыми верхушками и неясного синего цвета у основания. Те которые поближе – грязно-зеленые. А вот которые невдалеке, те разные. Лысые как водится по-осеннему палевые, на которых облетевший осинник – серые, где обосновался березняк кажутся седыми, а поросшие карельским дубом – коричневые.

Среди них особью выделяются лишь те, которые приютили на себе смешанный лес. Они в утопают в осеннем пастельных тонов многоцветье от золотисто соломенного до карминного. Этому делу помогают редкие яркие в осеннем наряде клены, каким-то чудом не опавшие желтые, оранжевые, красные, или чего пуще почему-то еще зеленые, листочки других деревьев, насыщенная зелень хвои, по-разному вянущая трава.

Особенные размышления будят одинокие правильной конической формы сопки, возникшие на пустынном болотном ровноместье. Ставит в тупик, как в природе такое возможно. Выверенная пирамидальность этих холмов наводит на мысль об их рукотворности. Где-то в подсознании рождается вопрос: А не могильник ли это? Это, на мой взгляд, очень даже возможно. Иногда таких сопочек располагается сразу две или три. Если учесть их небольшие размеры, большую удаленность и обособленность то очень даже может быть, что это древние захоронения. Ведь не видно, что их пытались разрыть.

Пастельные тона засыпающих на зиму болот осень все же украшает.

Иногда, явно выкобениваясь, где-то покажется кармелитового цвета кустарниковая поросль или же серость в небе возьми, да и разойдись небольшим бирюзовым окошком.

Очень волнующе смотрятся одинокие случайно не опавшие листья. Странно, но они разноцветны. Случается увидеть даже ярко зеленый или сочного желтого или лимонного цвета листочек, болтаемый слабым ветерком. Это создает притягательный объем и дивную прозрачность проплывающему пейзажу. Это походит, как если бы художник, закончив писать картину, небрежно разбросал яркие цветные мазки по всему полотну.

Бывает и так, что приблудившийся, не по-осеннему яркий, солнечный луч бросит на болото золотой всполох или же словно опалит заросли рогоза огненной вспышкой.

Только нечастые остановки поезда у поселений, проходные редкие полустанки да легкий перекусон ненадолго отвлекают вас от красот природы.

К слову, приближение станций и обжитых полустанков часто вводит смотрящего в окно в ступор. Это случается оттого, что взгляд волей-неволей натыкается на строения отхожих мест. Боже мой, как же они чудесны в своем многообразии, как же они способны усладить взор и дать волю различного рода размышлениям о вечном!

Из всех описаний отхожих мест, вспоминается только кубанское – до ветру, гоголевское – пойти в бурьян и что-то там туманное декамероновское. В живописи подобное строение как-то не нашло отражения вообще. А это очень большое упущение всеобщей культуры. На самом же деле вид этих строений весьма упоителен и, поверьте, они стоящи. Во-первых необходимость этих конструктивов не вызывает сомнения, а их загадочность и способность к выживанию вызывают уважение. В простонародии эти, как правило унылые, строения называют «скворечниками». В подавляющем большинстве они сколочены из досок, не окрашены совсем или имеют неопределенный зеленый цвет, сильно щелясты и ободраны как питерский нищий. Кособоки и унылы они до крайности. Многие почему-то завалены либо на левый, либо на правый бок. Но в подавляющем большинстве они завалены на спину. Для чего нужно, чтобы они непременно валились назад совсем непонятно. Может они стараются что-то высмотреть на небе, может есть какая другая причина, но факт этот неоспорим. И у всех без исключения тоскливо свисающая на одной верхней, а чаще на нижней петле скрипучая дверь.

Зачастую бывает такое, как это случилось на станции Нусхи. Там неподалеку от привокзального здания грустит темно зеленый ободранный «скворечник», а метров в двадцати горделиво заваливается на левый бок второй, но уже бледно зеленый и более обшарпанный. В каждый из них непременно втыкается тощая веселенькая тропинка.

Эти тропинки ужимисты и извилисты как змеи. Одни из них сильно вытоптаны, другие заросли чертополохом или сорняками, но в каждой прямо под самой свисающей дверью в обязательном порядке блестит задумчивая лужа. Почему к «скворечнику» ведет именно вихлястая тропинка, хотя намного легче натоптать прямую, и зачем там обосновалась лужа остается большой и неразрешаемой загадкой.

Смотря во все глаза из вагонного окна на игру природы, у каждого невольно взыграет кровь. Внутренний бунт вашего свободолюбия утянет вас в приятные грезы побродить там, за окном. Вам непременно захочется, приехав домой, все бросить, напялить на себя полевую амуницию и рвануть туда, на созданную и даваемую только один раз каждому природой волюшку, нескончаемо бродить, вдыхать полной грудью свежесть и наслаждаться красотой, раствориться в природе, а может и просто глупо долго бежать вдаль.

Так вы и едете вдоль осенних дальневосточных болот, сопок, перелесков, водных зеркал и потоков, растекаясь в благодарности к задумчивому поезду и мечтая под стук колес измученного духотой вагона, а то и наблюдая за серенькой птахой, которой взбрендит минуту другую посоревноваться в скорости с поездом.

Но нет ничего более неприятного, чем грядущее на смену чудным мечтам огорчение. Вы понимаете, что вам никогда не осуществить только что проплывшие радужные мечты. Дома вас с нетерпением ожидает намозоленная обыденность, которую вы пару раз, под действием неостывших впечатлений, размешаете какой-нибудь телевизионной программой о природе. А уж если командировочный туман воспоминаний будет щемить и беспокоить душонку, вы с лихвой при первой возможности ублажите ее разухабистым пригородным пикником со спиртным и шашлыками, украшенными изобилием изодранных пакетов, битым стеклом, клочьями бумаги и прочих прелестей нашего воспитания и проявлений любви к прекрасному. И не более того.

2015г.

Дурак.

Каждого индивида общество втискивает в определенные рамки, в прямой зависимости от его способности брыкаться. Кто по везучее, а это довольно редкое явление, их не имеет вовсе. Подавляющее же большинство сплюснуто, как малосолёные сельди в банке. Рамки эти, как правило, двух типов. Первые доставляют жителю лет тридцать офисных забав и сутолоку в общественном транспорте, вторые предлагают принцип «в тесноте да не в обиде» и бойкую переписку с судебными инстанциями из изолятора временного задержания. Не имеющий никаких рамок вынужден всю жизнь без дела слоняться по лесам, грустно волоча неопределенные заботы егеря.

Исключением из правил, а без этого не обходится вселенная, являются дураки. А вот откуда они берутся наука объяснить не в силах.

Дурак. Да, именно так этому гражданину определило место окружение. Почему о нем так сложилось? Это не столько загадка, сколько его выделяющийся образ. Этот человек разительно отличался от окружающих. Он не был неряшливым, но почти всегда вид его склонял к мысли, что внешности он уделяет мало внимания. В общении он не допускал грубости, говорил тихо и невнятно. Всегда был задумчив и мочалив, ну как бы не от мира сего. Говорил же он только после провокаций окружающих. Те об этом знали и когда им было скучно среди них изыскивался умник, который под подмигивания и кривляния товарищей «разводил» его на беседу. Иногда же его несло и он, изрыгая бубнящие, исповедальные звуки, долго и без умолку говорил. Когда же он начинал говорить окружающие корчили свои лица, в намеренно внимательные и серьезные. Не перебивая, выслушивали его. Когда он, закончив свою речь, выходил из помещения, там раздавался дикий гогот и долго стоял гомон обсуждения и насмешек.

То о чем он говорил, вызывало лишь смех и подтверждало, что его статус определен основательно и в понимании окружающих правильно. О чем он говорил? Да так, о разной никому не нужной дребедени. В общем сыпал сущей чепухой.

Например, однажды он высказал мнение, что поток воды в отоплении многоэтажки используется не в полной мере. Само тепло горячей воды используется для нагревания радиатора отопления, а вот сам ток воды течет, но не выполняет при этом никакой полезной работы. А, предположил он, если в трубу отопления вмонтировать слаботочный генератор, то можно запитать светодиодный светильник. Вот тебе « на халяву» освещение.

В другой раз, он рассказал, что сделал дома двигатель на постоянном магните. Для этого он сначала изучил работу двухтактного двигателя внутреннего сгорания. Затем изготовил небольшой немагнитный маховик. К нему на шатуне приделал постоянный магнит на немагнитных направляющих, сверху установил катушку индуктивности, подключенную к батарейке. Подобрав, момент подачи на катушку электрического тока, он запустил эту конструкцию и она заработала. Через минуту он обнаружил, что катушка нагрелась. Значит, подумал он, если ее заключить в герметичную емкость с охлаждающей жидкостью мы получим еще и тепло, точь в точь как в автомобиле. А тепло это комфорт. И вроде КПД должен быть повыше, так как при возникновении притяжения между катушкой и постоянным магнитом, половина создающейся силы притяжения дармовая.

А то еще как-то обмолвился, будто реактивный двигатель можно заделать по типу водомета. Ну, чтобы ротор был полым, лопасти не наружу, а вовнутрь в нем расположить. И чтобы все это вращалось бы, создавая тягу. Шума меньше и экономия топлива налицо.

Случалось, что он «городил» по-полной. Как-то он выдал такое, что сослуживцы на него некоторое время смотрели с опаской. Он загнул, что на основе молекул целлюлозы можно создать цифровой диск для записи данных. И такое нагородил, паразит, что слушавшие его в тот раз не гоготали, а просто молча уткнулись каждый в свою работу. А он разглагольствовал, что молекулы целлюлозы можно укладывать как угодно, хоть спиралью, хоть матрицей. Мол, уже доказано, что группа (ОН) в самой молекуле целлюлозы легко заменяется на атом натрия (Na). Обратил внимание слушателей, что атом натрия дает желтый цвет спектра, а группа ОН красный. Если на каких-то молекулах будет атом натрия, а на каких-то группа ОН, то чем это не цифровая запись информации? Если этим цветам присвоить символы 1 и 0, то распознавая их с помощью микроволнового спектрального микроскопа можно читать записанную информацию. А уложенные одна за одной молекулы целлюлозы по своей форме чем-то напоминают железную дорогу. Он даже не поленился и высчитал, что если такую целлюлозу нанести на диск с размерами обычного CD, то емкость у целлюлозного будет аж в 700 000 раз больше.

Но самое поразительное он как-то выдал под Новый год. Вызванный на заумную беседу, он высказал мнение, что если элементарные частицы разделяются на легкие, тяжелые и сверхтяжелые, то образом подобным этому и электромагнитное излучение должно разделяться. А раз так, то значит существуют сверхтяжелые электромагнитные волны. И более того сверхтяжелое излучение должно иметь те же свойства, что и сверхтяжелые частицы. А вот на основе уже их «деления и цепной реакции», скорее всего, можно создать бомбу подобную ядерной. Только электромагнитную. Без взрыва, без ударной волны, без разрушения. Контакт! Бац! И все живое вымерло. Вот дал, так дал!

Кстати через некоторое время, его отправили в далекую командировку на Татарский пролив в полузапущенную деревеньку. Приехав оттуда, он поставил всех сослуживцев перед диким фактом. Он заявил, что общался там с инопланетянами. Выдал что, мол, они похожи на обычных людей. Одеты инопланетяне были в обычные человеческие костюмы. Отметил, что глаза у них почти прозрачные, с легкой голубоватой дымкой. Сказал, что они положили перед ним небольшой брикет слонового цвета и просили попробовать это. Сказали, что они питаются этим и что это как у нас хлеб. Но он отказался это пробовать, испугался. Затем они спросили нет ли у него желания улететь с ними, и он, посмотрев на звездное ночное небо, опять отказался. Но все-таки они его над землей как бы «подняли» и вот тут произошло интересное. Неожиданно для себя он, ни разу до этого не бываючи в этой деревне, понял, что знает все видимые сверху строения. Неуклюжее длинное здание было пекарней. Квадратное красного кирпича здание – деревенский клуб. И все это было ночью, после полуночи, зимой. А он каким-то непостижимым образом вдруг знал из чего и какого цвета здания. И самое интересное, что он видел в полной зимней темноте сквозь лед дно Татарского залива. Видел толщину льда, колышущиеся водоросли, морских звезд и маленьких рыбок. И это все сквозь лед. Во шарахнул – то, ну хохма же!

Вот живет-поживает себе человечек, а сам дурак дураком. Что с такого взять то?

2014г.

Дездечадоc (зд. лишенцы).

К своим двадцати семи ничего особенного из себя Владик не представлял. Он не был женат, любил бесцельно валяться на диване, пялясь в телевизор, удить в реке рыбу и неразлучно таскал с собой мечту мгновенного обогащения. Поверх этого незатейливого скарба у него была ещё одна сущая безделица – невостребованное высшее образование.

Это был один из самых серых представителей разношерстной толпы провинциальных балбесов в потёртых джинсах, кургузом свитере и кепке, в поисках работы по десятому кругу отирающий отделы кадров десятка городских компаний и полутора сотен мошеннических контор, облепивших улицы города, как мухи бумажный абажур.

С некоторого времени Владик невзлюбил свой город. Город, в котором не было врача-рентгенолога, работало два светофора, были разворованы и впоследствии превращены в развалины Помпеи сорок предприятий и сбежал в Англию губернатор, протеже президента.

Виной тому, как ни странно, была кастрюля водоизмещением в четыре литра, облезлый бок которой украшали две сочные ягоды земляники и зеленый кленовый листок. Эта кастрюля, помнившая наваристые борщи на мозговых косточках и некогда баловавшая детство тушеной капустой с говядиной, давно была водворена под кухонный стол, где и пылилась, прозябая в глубочайшем забвении.

Как и подавляющее большинство жителей, Владик с мамой от времён горбачёвской анархии и ельцинского бандитизма привыкли обходиться супами из пачек, сухарями, маргариновой дрянью «Покровское» и сублимированной китайской лапшой «Доширак», отчаянно заглушая хроническое чувство голода множественными приёмами чая безо всякого на то повода.

Да, Владик жил с мамой. Этой вечно больной женщине и были обязаны все его двадцать семь лет, которые при, не дай того Бог, её уходе из мира сего давно оборвались бы от истощения. Его друзья, собрав пожитки и остатки долготерпения, давно бежали в благодатные районы страны, тем самым значительно увеличив необжитые пространства восточных окраин Родины, при том своей выходкой немало удивив власть. И теперь в опустевшем городишке ранимый его возраст переживал тяжелейший моральный кризис по ущербу сопоставимый с экономическими руинами Детройта.

То, что предлагал избалованный работодатель, не устраивало отравленную нищетой душу, а места, которым могло снизойти сердце Владика, были заняты преклонным возрастом. И как ни билась его судьба, а удобоваримой ниши ей занять пока так и не удалось.

Случайных денег не было, и уже вторую неделю Владик негодовал. Нет, если бы подобное навалилось летом, ему было бы значительно легче. Часть переживаний он добросовестно утопил бы на городском пляже, частью поделился бы в неподдающихся исчислению пивных, а оставшееся горе расплескалось бы в многочисленных бессонных ночах и беспорядочных случайных связях. Но, как назло на дворе зверствовал кризис и стояла затянувшаяся мрачная дальневосточная весна, которая, судя по всему, освобождать место и не собиралась.

Вторая половина человечества, ставшая жертвой астрономического упадка и санкций, но обладающая более ясным сознанием в отличие от первой, здраво расценила ситуацию в стране, приравняв действительность к жизни на каторге. Поэтому на обычно бушующие в это время гормоны женской половине невероятным образом удалось наложить епитимью в виде бессрочного поста, отчего единственный роддом, что желтел на улице Ленина, к осени поклялся переквалифицироваться в мертвецкую, а бывший форпост страны стал скучен, как испанская лестница в Риме.

Очередной раз, проведя впустую день в очередях, изголодавшись и основательно промочив ноги, опустошенный он поплёлся домой. Путь, выключая пару главных улиц и десяток незатейливых проулков, основой своей пролегал по тоскливому бульвару, усеянному по обеим сторонам рядами хилых ясеней и разноцветными филиалами многочисленных банков. Эти отпрыски легализации награбленного нагло швыряли в лица горожан издевательские предложения быстро решить все накопленные ими проблемы в обмен на куда более тяжкие обстоятельства, завуалированные дежурной улыбкой банковских фурий.

На этот раз финансовый порок капиталистического жульничества, который уже неоднократно опутывал Владика непомерными долгами, не мог омрачить итак невесёлых мыслей.