Пища

– Да… Подойди поближе.

Она подошла, медленно передвигая ног. Нехотя. Прижав руки к животу.

– Ну, что же ты? Не бойся…

Она не боялась, ведь прятала в кармане фартука ножик. Совсем небольшой, но достаточно удобный для руки.

– Ближе.

Она сделала еще шаг. Он бросил руку, но не дотянулся.

– Делай, что тебе говорят!

Она не открыла рта, лишь помотав головой. Испытывая отвращение. Подобное подступающей рвоте.

Все ее тело напряглось, когда Он схватил ее за руки и повалил на деревянную кровать. Запах мужского пота ударил в нос. Тяжелый запах. Она чувствовала, как Он задирает ей платье. Слышала, как звенит пряжка его ремня.

Нащупывала свободной рукой деревянную рукоять ножа в кармане ее фартука.

Она нашла в себе силы, чтобы расслабиться. Обмякнуть. Успокоить тело, не в силах успокоить сердце.

– Вот так. Хорошая девочка. Ты ничего не почувствуешь.

Нашла силы стать легкой и текучей, чтобы легко выскользнуть из объятий, ведь чем сильнее дергаешься, тем крепче затягивается силок.

– Да, чтоб тебя!

Он не успел и вскрикнуть, как почувствовал давление, а следом острую боль в животе, из которого уже торчала деревянная рукоять ножа. Алиса смотрела снизу вверх. Исподлобья. Ее глаза не выражали ничего. В них не было страха или злобы. Только безразличие.

Он чувствовал это, словно взглянул на мир ее глазами. Услышал ее ушами и ощутил. Рана мало заботила его, ведь куда страшнее было то, что он разглядел позади ее черных глаз.

7

– Ты хоть осознаешь глубину своего поступка? Осознаешь, что вообще натворила?

Она была виновата. Чувствовала себя виноватой. Ее заставили это чувствовать.

– Я не хотела.

– Что ты не хотела? Что? Это чудо, что все обошлось, и Настоятель отделался лишь небольшим швом!

– Я не хотела.

– Не хотела убивать? Только покалечить? Доктор сказал, что попади ты своим грязным тесаком на дюйм правее, и последствий было бы не избежать!

– Я не хотела.

– Ну! Говори! Что ты не хотела? Что? Давай же! Поведай нам – мне и многоуважаемому совету – чего ты так не хотела, что пырнула ножом настоятеля?

Слезы застыли в глазах, и пошли в нос. Она шмыгнула. Потом еще раз. Смахнула рукавом то, что так хотело вырваться из нее.

Смотреть на пол было куда интереснее, чем отвечать на вопросы. Абсурдные. Бесполезные. Будто они и сами не знают "зачем"? Будто не понимают. Нет. Все они понимают. Все знают. Им просто нужна вина. Нужны слова раскаяния. Отчаяние. Да, что же это… Что ты плачешь… Перестань… не поддавайся им…

Она еще раз всхлипнула и вытерла нос рукавом.

– Ты еще смеешь плакать? Мы все еще ждем ответа. Чего бы ты так не хотела?

– Я не хотела, чтобы эта мразь прикасалась ко мне.

Глаза председателя неестественно округлились, а нижняя челюсть отвисла, высвободив отвратительную вонь.

– Да, как ты… Что ты только что…

Остальным членам совета было наплевать. Их куда больше интересовала боевая лепнина на потолке, да пыль штукатурки, что сыпалась на их лысые головы.

– Я не хотела, чтобы этот старый ублюдок распускал руки.

Она еще раз шмыгнула носом и молча вышла, больше не сказав ни слова. Говорить все равно было нечего. Слова только мешают. Искажают суть. А слова им были жизненно необходимы.

Охранник не выпустил ее, поэтому пришлось ждать на скамье возле зала Совета. У охранника было лицо Папы. Бесчувственно и полное ненависти одновременно. Он был одет во все черное и стоял, сложив руки на поясе. Расставив ноги. Грозный. Подобный камню.

Папа стоял точно также. Когда хоронили маму.

Гроб выставили в самой большой комнате, а немногочисленные родственники бестолково столпились вокруг. Никто не плакал. Не скорбел. Только Алиса, безучастно сидящая у гроба.

Она не плакала. Не могла больше лить слезы. Только смотрела, но не так, как остальные. Взгляд ее был чистым, не запятнанным. В этом взгляде не было отражения грехов ее Матери.

Не было детского питания, выменянного на наркотики. Не было стоптанных и рваных туфелек. Не было детских пособий, которые она никогда не видела. Была лишь любовь. Детская. Неказистая. Настоящая.

Она боялась смотреть на Папу. Смотреть в глаза. Не отводи взгляд! Это слабость. Слабость губительна. Она опьяняет. Разрушает. Ну и пусть. Пусть разрушит меня изнутри.

Гости разошлись быстро, так и не заглянув на кладбище. Оно навевало тоску и спокойствие. Умиротворение, которое Алиса пускала по венам, сжимая мокрые комочки земли. Впитывая их усталость, тяжесть, с которой они падали на крышку гроба.

Дождь пошел почти сразу. Стоило им переступить порог дома, как капли застучали по карнизу. Громко. И никто не услышал ее криков.

Совет не слишком долго выносил решение о судьбе Алисы. Не было громких споров и ругани. Только слово, решившее все. Алиса знала, что будет легко. Знала, что их максимумом будет наказание. Пусть суровое, но не такое отвратительное, как потные руки того настоятеля.

– Можешь идти.

– И все?

– Да будь моя воля, тебя бы… Но Старший Настоятель убедил нас смягчить наказание.

Алиса не знала, что сделал Старший Настоятель, равно как и не знала, можно ли ему верить.

Утром ее отправили в Башню.

8