Гиблый Выходной

А что же главный человек на фабрике? Что же по этому поводу говорил генеральный директор ОАО «Двери Люксэлит», можно сказать – хозяин всего этого предприятия – Даниил Даниилович Шепетельников? Да ничего! Вообще ничего! Шепетельников не разговаривал с людьми, стараясь ограничить круг своего общения одним этажом офисного здания, он мало выходил из своего кабинета и вел до того замкнутый образ жизни, что в цеху его существование никак не обозначалось и всеми игнорировалось. В цеху он появлялся предельно редко, он избегал большого количество людей вокруг себя, сложив всю ответственность за производство на плечи Соломонова, который, в свою очередь, считал, что Шепетельников просто самый настоящий дуралей, которому самое место подальше от цеха.

В финансовые вопросы Константин Олегович не лез, его дело – производство, а деньгами заведует Оксана Игоревна Альбер. А она знала, что после того как почти три года назад уволился главный менеджер отдела сбыта Владимир Нильсен положение дел у Шепетельникова и у предприятия в целом – катастрофическое. Можно сказать, что у ОАО «Двери Люксэлит» предсмертная агония. Она прекрасно помнила, как замечательно работающий в паре с прежним генеральным директором Егором Васильевым главный менеджер отдела сбыта Нильсен после продажи фабрики Шепетельникову сказал: «Я скорее уйду на «Орфей», чем буду работать с этим кретином, который ненавидит даже собственную тень!» Шепетельников Нильсена презирал едва ли не больше остальных и эта ненависть была обоюдной. Владимир Нильсен терпел год с небольшим, но все-таки сдержал обещание и написал увольнительную. Работать с новым генеральным директором он не мог психофизически. В тот весенний день, когда зацвела верба Оксана Альбер ворвалась в кабинет Даниила Данииловича с криком: «Нильсен уволился!». Надо сказать, что за все время работы Оксана первый и единственный раз входила в кабинете генерального директора без стука. Шепетельников ответил, что пусть тот катиться ко всем чертям, а Альбер чуть не плача доложила, что Володя ушел не абы куда, а в конкурирующую фирму «Орфей». «И он, естественно, увел за собой всех заказчиков! – сказала Оксана, ломая руки будто в античной трагедии. – Вы не забыли, что основные заказчики были на Нильсене? Через него у нас держались две строительные компании, теперь они будут у «Орфея»! Скажу вам откровенно, Даниил Даниилович, но Володей Нильсеном надо было дорожить, это был золотой человек!» Шепетельников сделал гримасу брезгливости и, отворачиваясь к окну, изрек, что Нильсен имел непозволительно большой процент со сделок и что он слишком о себе воображал. Что «Двери Люксэлит» найдут себе других заказчиков и без Нильсена.

Время показало обратное.

Без Володи Нильсена Даниил Даниилович не справляется. Ни один менеджер не мог сравниться с Нильсенем в поиске заказчиков. В итоге спустя год у генерального директора накопилось чересчур много банковских долгов, Шепетельников не приспособился к переменчивому времени, вовремя не подстроился под новые рыночные ситуации, не смог преодолеть трудности, не смог продвинуть продукцию на рынке. Ему давали дельные советы и правильные рекомендации, предлагали переманить Нильсена обратно, но Шепетельников не считал возможным прислушиваться к плебсу и тем более унижаться перед каким-то премудрым воображалой Нильсеном. Даниил Даниилович считал это ниже своего достоинства и никогда бы не признал своих ошибок, даже если они столь очевидны, что отрицать их было бы еще более дурнее, чем исправлять. Шепетельников был непоколебим, все беды и трудности он вешал на отдел продаж, на бухгалтерию, на производственный цех, на кого угодно вплоть до руководителей региона и государства, но только не на себя. Еще чего! В итоге – предбанкротное состояние, хоть обычным рабочим это еще не известно, они ограничиваются пока лишь двухмесячной задержкой зарплаты.

Госпожа Альбер чувствовала, что Шепетельников что-то замыслил, что-то очень нехорошее, возможно противозаконное, но она – Оксана Игоревна – участвовать в этом не желала, да он и не предлагал. У него свои планы, у нее – свои, она тоже может кое-что придумать и пусть Даниил Даниилович разрабатывает какие-то свои секретные махинации, она будет действовать автономно от него.

Она не видела будущего у этой фабрики, она слишком хорошо знала финансовое положение ОАО «Двери Люксэлит». Пожалуй, она знала истинное положение дел даже лучше самого генерального директора. Те деньги, что она два месяца по своей инициативе придерживала от выдачи их рабочим в качестве заработанной платы – самые последние на фабрике и даже частично взяты в кредит у двух банков.

Оксана не знала, когда Шепетельников поставит на предприятии жирный крест, возможно со дня на день. Возможно, цех поработает еще месяцок, когда настанет время выплачивать следующую зарплату. Но это будут не ее проблемы, а самого Даниила Данииловича и его работников. А она возьмет с этого прогнившего места все что получится и отправит неудачникам воздушный поцелуй из солнечной Франции.

Размечтавшись, она забыла, что долгожданные деньги у нее в кейсе и случайно отпустила ручку. Кейс упал на бетонный пол и частично попал под днище станка взрезки петель на дверных полотнах. Альбер и Соломонов пробурчали ругательства (каждый свое) и синхронно склонились к станковому днищу, но в тот момент, когда Оксана ухватилась за ручку кейса, Костя вдруг взял ее за плечо. На этот раз не резко и не грубо как обычно. А настороженно. Проследив за его кошачьим взглядом, Альбер увидела троих спускающихся по металлической лестнице людей в синей форме монтажников вентиляционных систем. У одного из них на голове было одето что-то, что Соломонов определил как фонарик. Другой тип держал большой ящик с инструментами, третий размахивал каким-то предметом, издали напоминающим плоскую серебристую досочку. Троица повращала головами и один из них указал в сторону, тот что с фонариком на лбу немного с ним поспорил, но в итоге все трое быстрой трусцой спустились с лестницы и скрылись в указуемом направлении.

Соломонов и Альбер выпрямились.

– Скажи мне, почему ты спряталась? – спросил Костя у женщины.

– С чего это ты взял, что я пряталась? Я поднимала кейс.

– Нет, это я поднимал кейс. А ты хотела его поднять, но, когда я его взял, ты, мать твою, почему-то не разгибалась, – настаивал Константин. – Я хочу знать почему?

– А ты почему не разгибался? – в свою очередь напала на него Оксана, которой уже вконец надоело слышать постоянные тирады своего компаньона. Она начинала считать, что ей еще повезло и она работает не мастером в цеху, иначе ей приходилось бы разговаривать с заведующим производством ежедневно и постоянно. Ей повезло, что ее непосредственное рабочее место в офисе по соседству с хоть и омерзительным Даниилом Данииловичем Шепетельниковым, но, по крайней мере неразговорчивым. – Ты-то сам почему спрятался?

– Я? Я прятался? Еще чего?

– Ладно, – вздохнула Альбер и принялась отряхивать испачкавшееся в серой пыли пальто. – Давай признаемся, что мы оба прятались от этих трех монтажников. Так ведь? И ничего постыдного здесь нет, потому что мы же ведь ни хотим, чтобы нас кто-нибудь тут видел. Только вот кто это?

– По-видимому, монтажники вентиляции, – высокий Соломонов повернул свою схожую со скворечником голову и некоторое время пытался рассмотреть куда пошла троица в синей форме, но из-за станков, стеллажей и готовой продукции незнакомцы почти сразу исчезли из вида будто их и не было. – Данилыч, вроде, говорил, что должны прийти ребята… Только…

– Что «только»? – встрепенулась Оксана. – Что «только», Костя? Проклятье, когда ты замолкаешь, мне становится не по себе! Уж лучше говори, это, по крайней мере, успокаивает. Что «только»?

– Получается, что предчувствие тебя не обмануло, мать твою. Это они были в комнате мастеров.

– Ага! Я же говорила! – обрадовалась женщина. Теперь, кажется, она могла выдохнуть и немного успокоиться. Теперь она знала, что испугавшие ее звуки из помещения принадлежали всего-навсего трем работникам из фирмы по монтажу и ремонту вентиляционных систем.

– Только какого черта они пришли так рано и какого черта, мать их, они делали в комнате мастеров? – спросил Соломонов у самого себя. – Может искали начальство? Данилыча? Меня? Нет, не меня, я должен сейчас быть дома. Так… Оксан, давай рассуждать логически… Они, мать их, в фирменной форме? Да. Они с ящиком для инструментов? Да. Если применять мою десятибальную шкалу, где ноль – нирвана, а десять – это выход в открытый космос без скафандра, то сколько бы баллов ты дала?

– Это шкала чего?

– Это шкала предполагаемой опасности для жизни.

– И что я должна оценить?

– Мать твою! Разве непонятно, что я спрашиваю тебя об этих трех лбах! Не нравятся мне они!

– Ты считаешь, что они искали нас?

– Очевидно они искали Данилыча. Ну да… Мать их… Но… Я все равно поставил бы где-то между пятью и шестью, а это самое переходное состояние…

– Проклятье! Пошли! Костя, ты сам с ума сходишь и меня за собой тащишь! Деньги у нас, нам давно пора было свалить! Скорее!

– Э-э-э! – негодующе прогнусавил Соломонов и воззрился на Альбер возмущенными глазищами. – Я, кажется, спрашивал тебя про цистит? Напомни-ка, что ты ответила. Опять суетишься. Ответь-ка, мне, мать твою на вопрос – обязательно ли быть англоязычным, чтобы стать таксистом?

– Чего?

– Полагаю, ты ответишь, что не обязательно. А я тебе задам следующий вопрос…

– Пошли скорее! – Альбер потянула Соломонова к выходу, но не переставая задавать странные вопросы, конечная цель которых была настолько далека, насколько только можно и Оксане даже не хотелось вникать в предположительный круговорот его рассуждений. Не поддаваясь на уговоры двигаться в сторону выхода, Константин Олегович порылся во внутреннем кармане своей зимней куртки и в очередной раз извлек пакетик с порошком. Весьма, кстати, опорожненный. Увидев это, госпожа Альбер устало закатила глаза, за время их дела Костя вдыхал порошок уже пятый или даже шестой раз. И после каждого раза он все больше отвлекался от их операции на свое бесконечное разглагольствования, ситуация становилась неуправляемой. Костя и так уже не думал о деньгах, он как будто потерял интерес к результату, будь он удачный или нет. Как пьяный не думает о завтрашнем дне и о том, что на пороге его квартиры его поджидает жена со сковородкой.

– А следующий вопрос такой: почему же тогда у всех таксистов на их автомобилях слово «Такси» написано латиницей? – говорил Соломонов. – Не кириллицей, а, мать ее, латиницей…

Костя поочередно вдохнул по щепотке порошка в каждую ноздрю и Оксана Альбер раздраженно хлопнула себя ладонью по лбу. Опять! Костя Соломонов опять застыл на месте, тупо смотря в одну точку перед собой. А Альбер смотрела по сторонам, среди выключенных станков ей опять померещились движущиеся тени. Вопреки ожиданиям Костя не приходил в себя как прежде. Его глаза остекленели и не моргали, пакет с порошком выпал из пальцев. Подождав еще немного, Оксана потолкала заведующего производством за плечо, он не реагировал. Она похлопала его по груди и даже по щеке. Костя стоял столбом, вперив взгляд в конструктивные особенности гильотины по резке экошпона. И вдруг прямо на глазах у главной бухгалтерши Константин Олегович Соломонов стал медленно заваливаться назад как подрубленное дерево. Он грохнулся спиной на бетонный пол. Альбер вздрогнула. От такого удара плашмя костиному позвоночнику должно было нехило достаться, все кости должны были подпрыгнуть, но сильнее всех не повезло его затылку.

Лежа на полу, мужчина надсадно замычал, напрягся всем телом, на его висках и шее вздулись жилы, тело забила крупная дрожь.

– Алфавит… Алфавит… – повторял он сведенными судорогой губами. – Почему? Почему, мать вашу…

– Что? – Альбер не знала, как ей действовать. У ее компаньона какой-то жуткий припадок, вызванный передозировкой наркотиков, он, очевидно разбил себе затылок. А она стоит над ним, перетаптывается с ноги на ногу и не понимает зачем он спрашивает у нее про какой-то алфавит.

– Почему, мать твою… буквы в алфавите… стоят в таком порядке… – бредил Соломонов, смотря остекленевшим взором перед собой и определенно не понимая где он находиться и что вокруг него вообще. – Почему… именно в таком… проще будет переставить их по другому… мать их, по другому будет проще… сначала гласные… «а»… «о»… какие там еще… «э»… потом парные согласные… «б-п», «в-ф», «д-т» и так далее, мать вашу… так же проще запомнить…

– Костя, вставай.

Но Соломонов уже не слышал Оксану Игоревну, сильнейшая вулканическая рвота исторглась из него, заливая его лицо и шею. Альбер взвизгнула и отстранилась на три шага назад, боясь, как бы брызги не запачкали ее дорогое белое пальто или привезенные из Москвы итальянские сапоги. Ей было противно. Схожая с салатом оливье густая рвота заливала лицо бедняги – глаза, нос, лилась на курчавые волосы, заливала как смолой уши. Соломонов конвульсивно задергался, заорал, сразу же захлебнулся собственными рвотными массами, закашлялся и подавился. Альбер отвернулась и зажала уши.

Она не стала прочищать горло заведующего производством от рвотных масс, она брезговала. Ей противно было даже приближаться к неподвижному мужчине, от него воняло, а вся голова полностью была залита густым слоем отвратительной пенящейся массой, залившей Соломонову все – ноздри, глаза, уши. Рот был набит рвотной массой, она стекала на шею и на пол, образовывая липку лужицу.

Не отводя ошарашенного взгляда от неподвижного тела, Оксана Альбер сделала маленький шаг назад, второй, третий. Ей казалось, что в любое мгновение Костя вскочит, оживет, хотя-бы двинет какой-либо частью тела. В ее вдруг вспыхнувших фантазиях возник образ обезображенного трупа-зомби, тянущего к ней руки и выдыхающего гнилостный смрад. Но тело Константина Олеговича пребывало в неподвижности, его грудная клетка не поднималась. Тогда Альбер собралась и взглянула на ситуацию с другой стороны. Соломонов умер или умрет с минуту на минуту, если ему сейчас же не прочистить горло, чего она делать не намерена даже под угрозой собственной смерти. И дело не только в психологическом отвращении. А зачем ей, собственно, компаньон? Он свое дело сделал – кабинет открыл. Все, фактически, Костя свою роль отыграл и для Оксаны Игоревны он больше не представляет ни малейшей ценности.

Альбер улыбнулась.

Вот так удача, теперь она одна и не придется отдавать никому половину суммы. Теперь весь кейс с деньгами только ее. Не три с половиной, а семь миллионов рублей! Даже немного больше. И при этом до Кости она и пальцем не дотронулась, он убил себя сам. А ведь она предупреждала, чтобы он остановился с наркотой, но ведь он считал себя самым умным и посылал Альбер с ее советами подальше. Вот и доигрался! Сам виноват!

Оксана Игоревна Альбер покинула место трагедии, кейс с деньгами был крепко-накрепко зажат в ее ладони.

08:37 – 09:10

Пока для Любы Кротовой все проходило относительно ровно, без чрезвычайных ситуаций, однако она то и дело вздрагивала от посторонних шумов, раздающихся, как ей казалось откуда-то извне. Да, для себя она использовала именно это слово – «извне». Благодаря невольному введению себя в состояние близкое к самогипнозу, Кротовой стали слышаться различного рода звуки, а иногда она галлюцинировала и от этого ей становилось одновременно жутковато и захватывающе заманчиво. Видения, вызванные долгими монотонными заклинаниями и парами испаряемых масел, помимо крови добавленных в красные свечи, принуждали маленькую девушку все чаще остекленевшими глазами смотреть по сторонам. В моменты видений кончики ее дрожащих губ дергались то в гримасе беспричинной радости, то боязни. Ей мерещились чьи-то шаги, топающие, казалось со всех сторон, но обладателя этих шагов Кротова не видела, как ни всматривалась. Как будто совершенно независимо от топота вдруг до нее доносились обрывки чьих-то фраз, вырванные то-ли из прошлого, то-ли из будущего, то-ли из потустороннего мира, занавес которого Люба Кротова, кажется, прожигала огнем заколдованных свечей и специальными многовековыми молитвами, переписанными ею в свои тетради и читаемые ею сейчас быстрым твердым шепотом на старославянском диалекте. Огни двадцати двух красных свечей потрескивали и плясали, отражаясь в безумном любином взгляде двадцатью двумя демонически танцующими точками, по мере исполнения танца разрастающимися во всеохватывающий делирий. Галлюцинарные голоса, принадлежащие как мужчине так и женщине будто из ниоткуда говорили Кротовой о каком-то предчувствии, о какой-то десятибальной шкале опасности, о цистите, о всяких бессвязных вещах, но некоторые фразы долетали до любиных ушей почти не рваные: «…от сюда поскорее! Какого лешего мы тут застряли, надо…». То-есть про лешего! А потом тот же мужской голос упомянул Даждьбога и Перуна. Услышав имена двух старославянских богов Люба Кротова склонилась к ближайшей красной свече и сделала глубокий вдох пряного дыма, намереваясь погрузиться поглубже в спиритический транс и в итоге наладить какую-никакую связь с представителями этого загробного мира. Видимо что-то пошло не так, потому что еще после нескольких неразборчивых враз, произнесенных мужчиной и женщиной, наступило некоторое молчание, нарушимое звуками, которые Кротова привязала к слову «алфавит». Хотя, казалось-бы, причем тут алфавит и порядок расположения в нем букв? Может быть это какое-то зашифрованное указание… Может надо взять доску с алфавитом и перемещать по ней какой-то предмет… Но вот голос почему-то стал меняться, уродоваться и вдруг захрипел, забулькал. Кротова поежилась. Что же там в том страшном потустороннем мире происходит, стоит ли вообще совать туда нос?

Вдруг в стороне между колышущимися будто от движения горячего воздуха железобетонными колоннами Любе померещились бегущие люди. Трое или двое… Они быстро исчезли из поля зрения, так что очумелая от всего совершающегося мастерица заготовительного участка даже не успела ничего разглядеть. Она мотнула головой, зажмурилась, чтобы возникающие перед глазами видения не пугали ее преждевременно и не мешали продолжать обряд сношения с миром мертвых.

Прежде всего целью ее ритуала была организация связи с одним лишь конкретным человеком. Любиными действиями двигало сильное, просто сжигающее изнутри желание призвать на помощь определенного духа из мира мертвых. Любовь Романовна Кротова, сидя на коленях на холодном бетонном цеховом полу, в окружении выключенных станков и поддонов с продукцией и заготовками, в окружении хаотичных звуковых и зрительных галлюцинаций, призывала дух трагически погибшей точно на этом самом месте девушки Анюши, давно ставшей фабричной легендой и фигурирующей в ней как Молоденькая. Однажды она поделилась с кем-то из цеха (то-ли с мастером лакокрасочного участка Ингой Нифертити, то-ли с заведующим ОТК Тимофеем Бунько) своими предположениями о том, что в цеху бродит привидение Молоденькой, на что кто-то из них покрутил пальцем у виска, а кто-то улыбнулся, положил руку на плечо и посоветовал лучше поставить свечку в церкви за упокой души рабыни Божьей Молоде… Тьфу ты! Как ее звали-то? Кротова подсказала собеседнику, что погибшую звали Анной, но она не стала говорить, что их с усопшей связывала крепкая многолетняя дружба так внезапно и трагически оборвавшаяся в первый день открытия этого цеха, когда и фирма-то называлась не ОАО «Двери Люксэлит», а совсем по-другому и генеральный директор был другой, да и сама Люба Кротова занимала должность сборщицы, потом шлифовальщицы, потом работала на прессе, а потом… Впрочем, это уже не важно. Как бы то ни было, но существование призрака бродившей по цеху Анюши Молоденькой подтверждала ни одна Люба Кротова, но и многие из работников, включая также такого прожженного реалиста как охранника Ваню Тургенева, который не просто время от времени видит по ночам блуждающую по фабрике и исчезающую будто под бетонный пол человеческую фигуру, но и зафиксирующий ее документально. Мастерица заготовительного участка ни раз беседовала с Тургеневым о призраке, и, пожалуй, Ваня был вторым человеком после самой Любы кто истинно верил в привидение Молоденькой.

– Пойми, Люба, – говорил он около месяца назад и угощал Кротову в своей крохотной будке чаем и мятными пряниками, которые нелюбящая сладкую сдобу Люба ела только из уважения к Ване, – конечно никто не может поверить в привидение. Да и я бы не поверил, а если бы кто рассказал, то я бы и слушать не стал. Но, черт побери, стал бы я утверждать, если бы не видел собственными глазами! Видел, Люба! Видел!

– Кого ты видел, Вань? – настороженно спросила в тот день Кротова, откусывая крохотный кусочек пряника и забывая запить его чаем. Был обед, часть работников пошла в столовую, часть обедала принесенными обедами в раздевалках или прямо у станков. Мимо будки охранников туда-сюда сновали те работники, кто ходил обедать домой, турникет то и дело пиликал от подносимых с нему электронных ключей. На улице была отличная зимняя погода, нехарактерная для этого времени года. В кои-то веки небо было чистое и светило, хоть и низкое, но яркое как сварочная дуга солнце.