Гиблый Выходной

– Ее и видел! Молоденькую! – утверждал Тургенев.

– Ее звали Анюшей.

– Ну да, – Ваня отставил бокал чая и пригнулся к Любе близко-близко, она почувствовала его сладкое дыхание и различила в голубых радужках открытых честных глазах точки темных вкраплений. Его голос упал почти до шепота, хотя никому их проходящих было невдомек, о чем беседуют охранник и мастер. – Ты знаешь, что я каждую смену ночью совершаю обход цеха? Раза по три-четыре за ночь и по выходным, когда никого нет. Никто из наших не обходит цех. Эдик Розниченко редкий раз войдет ночью в цех, а Петька Эорнидян вообще из будки не вылезает. Он вообще… Ну да ладно, что о нем говорить. Так вот я много раз ночью замечал фигуру. Это человеческая фигура, вот тебе крест! – с этими словами Ваня Тургенев искренне осенил себя мелким крестом. – Как только замечает свет моего фонаря, то тут же исчезает. Прячется куда-то, словно в воздухе растворяется. Я за ней – а от нее ни следа, будто и не было! Понимаешь, Люб?

– Д-д-а-а…

– Ночью в цеху хоть глаз выколи, между станками ни черта ни видать. Даже своей руки. Я хожу с фонарем, это меня выдает. Призрак сразу прячется. Но иногда, когда в полнолуние из-за лунного света в цеху можно различить очертания станков, я захожу в цех без фонаря. Специально бесшумно приоткрываю дверь и тихонечко вхожу, сам прячусь.

– И что? Видел? – не своим голосом спрашивала Люба.

– Видел! Крадется. От станка к станку передвигается. Видно было плохо, темно, да я и опасался, честно говоря, ближе подкрадываться, но фигура была. Я видел. То она у кромкооблицовочного, то у сборки, то на столярном участке. Иногда сидит, порой куда-то идет… В полной темноте, молча…

– Вань, ты страшные вещи говоришь.

– Я говорю то, что видел своими собственными глазами, Люб. Хочешь – верь, хочешь – не верь.

– Ты уверен? Может тебе показалось?

– Думаешь стал бы я говорить с тобой об этом, если бы мне это только мерещилось? – Тургенев промочил горло остывающим чаем. – Посмотри сюда. Что это, знаешь?

Охранник показывал на четыре небольших монитора, транслирующих картинки с видеокамер, установленных на территории фабрики. Одна снимала проходную и входящих-выходящих рабочих, если присмотреться, то можно было рассмотреть в оконце будки, как вместе с охранником Ваней Тургеневым сидела мастер заготовительного участка Люба Кротова, грызла пряник и смотрела на четыре мониторчика. Три других камеры показывали внутреннее пространство территории, включая площадку перед цехом.

– В самом цеху, как ты знаешь, камер нет, – объяснял Тургенев. – Шепетельников почему-то еще не догадался следить за рабочими. Но на территории есть четыре камеры на случай хищения, курения в неурочное время и перемещение посторонних лиц.

– Ваня… – тихо произнесла Кротова. – Только не говори, что привидение Молоде… привидение Анюши выходит на улицу.

– О! – на добродушном открытом лице охранника промелькнула улыбка. – А я, в отличии от тебя, имя призраку не давал.

– Вань, ответь, ты зафиксировал привидение на камеру, да?

– Ну… камеры работают без моего участия, я только наблюдаю. Поэтому нам – охранникам – не приходиться обходить территорию фабрики, а только сам цех. Если не происходит ничего интересного, запись автоматически стирается через трое суток. Но я, конечно, могу сохранить всю запись или какую-то определенную часть отдельным файлом. И вот что я однажды увидел. Я перекачал на свой телефон.

Тургенев достал айфон с достаточно широким экраном, загрузил нужный файл и передал гаджет в руки Кротовой. Запись была черно-белой, захватывающая часть площадки возле цеха, входные ворота, часть курилки, припаркованная фура. Это была запись камеры, значившаяся у охраны под №2. В нижнем правом углу стояла дата – один из последних дней ноября. Время начинало отсчет от 00:40:03. Кротова нажала кнопку воспроизведения. Сначала ничего не происходило, дул ветер, гоняя по снегу какой-то мусор и прибивая к сугробам голый кустик. Но вот из-за фуры вдруг появился движущийся объект человеческой формы. Черный кривой силуэт будто крадучись как-то по обезьяньи продвинулся вдоль фуры, некоторое время стоял на одном месте, однажды даже как будто повернул голову, потом приблизился к воротам, обернулся в ту сторону, в какой должна была быть будка охранника (камера ее не захватывала) и как-то плавно исчезла из вида в черных провалах теней. Заканчивалась запись на 00:42:18. Всего лишь две минуты.

– Когда я это увидел, – говорил Ваня Тургенев, – Я, естественно, схватил оружие… у нас есть травмат. Схватил пистолет и бросился на территорию. Но никого! Я включил свет в цеху! Всю ночь рыскал между станками – но никого! Все двери надежно заперты, если это вор, он не мог исчезнуть в воздухе! Через проходную он точно не проходил, да и другие камеры его не фиксировали, только меня. Я уж ни стал ничего говорить ни Соломонову, ни Шепетельникову. Только тебе, потому что мы с тобой друзья. Хотя, наверно, надо было бы… Но теперь уж поздно. Вот так то, Люба!

Кротова перекачала этот файл на свой айфон и очень много раз пересматривала видеозапись. Фигура не различимая, лица не видно, просто черные одеяния. Привидение появилось из тени и в тень спряталось.

И вот тогда Люба Кротова крепко уверовала в то, что этим призраком не мог быть никто кроме погибшей много лет назад Анюши Молоденькой.

Сейчас Люба сидела на коленях на бетонном полу, жгла кровавые свечи и прислушивалась к трем незнакомым голосам, спорящих друг с другом. Люба даже глаз не открывала от злополучного места на холодном бетонном полу на котором много лет назад оборвалась жизнь ее близкой подруги. Она не хотела смотреть по сторонам, пребывая в уверенности, что голоса эти ей слышаться из потустороннего мира. Быть может живущие там духи умерших или еще не родившихся спорят кому первому предстоит ответить на потаенную просьбу Кротовой. По любиному предположению связь с потусторонним миром устанавливается, контакт налаживается, надо только продолжать сеанс, не боятся, не прерываться, ни смотря ни на что, даже на фантасмагоричные, вышедшие не иначе как из параллельного мира мертвых, голоса и видения.

И вдруг произошло настоящее чудо, в которое не верила даже сама Кротова. Она ко многому была готова, ее предупреждали что от спиритического сеанса можно будет ожидать любых сюрпризов, но то что случилось на деле, поразило и не на шутку перепугало маленькую мастерицу заготовительного участка. До ее слуха донесся весьма чуткая речь, услышав ее, Кротова застыла в предобморочном состоянии.

– Что тебе надо? – спросил голос. Кротова боязливо осмотрелась вокруг себя, но кроме выключенных станков и всякого фабричного оборудования никого не увидела. Она испугалась внезапного голоса, который шел, казалось от неподалеку стоящего кромкооблицовочного станка. Терзаясь сильными сомнениями, Люба Кротова приподнялась и на затекших ногах медленно приблизилась к этому станку. Еще раз осмотревшись вокруг и решив, что если кто-то и есть рядом, то он прячется за станком, женщина сделала два шага и посмотрела за ним. Она прошла вокруг станка.

Не было никого.

– Так чего ты хочешь? – повторил голос, шедший, казалось не просто от самого станка, но из глубин самой преисподни. Очень необычный голос, Кротова ничего подобного никогда ранее не слышала и не могла представить каков должен быть обладатель такого странного голоса. Кто-то, по-видимому мужчина, но Люба была не уверенна в этом, говорил словно откуда-то издалека. Могло показаться, что благодаря любиным усилиям по налаживанию контакта с потусторонними силами, кромкооблицовочный станок предстал в качестве некоего передатчика. Но Кротова прекрасно знала устройство этого станка, в свое время она даже работала на нем, и знала, что у него нет и не может быть никаких мембран или чего-то эластичного, с помощью чего могли бы выходить какие-либо звуки помимо механического шума, свойственного данным видам станков. Не иначе как результат мистических сил!

Неживой голос повторил вопрос.

Только тут Люба Кротова поняла, чего добилась. Чтобы не испустить оглушительный вопль она до боли зажала рот ладонями.

08:40 – 08:43

Настроение у Степана Коломенского было приподнятое, что для его натуры было несвойственно. Утро выдалось отвратительным, он уже не помышлял о самоубийстве и не сравнивал свое никчемное бытие то ли с жизнью гниды, то ли с выгребной ямой. Как будто Господь всемогущий вспомнил о существовании такого великовозрастного неудачника как раб Божий Степан, смилостивился и решил-таки дать тому еще один шанс. Преподнести, так сказать, некий подарочек в виде халявных денег. За странную, но довольно простую работенку с которой Коломенский управился за двадцать минут с помощью плоскогубцев и гаечного ключа, он получит от генерального директора весьма солидный куш. Прямо сейчас! Прямо из рук в руки! Ноги сами несли Степана Михайловича мимо станков и поддонов, сами поворачивали его выпрямленное туловище направо в сторону лакокрасочного участка, где его ждал Шепетельников, готовый щедро вознаградить такого исполнительного работника как Коломенский. Мурлыча свою любимую песенку, длинноногий главный инженер уже прикидывал сколько он поставит на ту или иную футбольную команду. Он обязательно должен приумножить те сто тысяч что даст ему Даниил Даниилович и он уже знает – как! Знает! Он будет ставить сразу на несколько команд, уж он сможет грамотно распределить деньги, он сумеет. У Коломенского от предстоящих ставок гулко стучало сердечко, а ноги несли его к ста тысячам чуть ли ни в припрыжку. Он не заметил, как миновал два станка окутывания, станок торцовки, две кубические евробочки с клеем-смолой, он не замечал множество мелькающих по разные стороны поддоны с дверными деталями, перед его мысленным взором шелестели купюры, футболисты забивали строго необходимое количество голов и только в нужные Коломенскому ворота, а букмекер волоком тащил мешок из-под картошки, до верху набитый пятитысячными купюрами. «На, – пыхтел букмекер в американском старомодном цилиндре на лысой голове, – Бери свои деньги и проваливай, везунчик ты эдакий! Тяжелые!»

Но до лакокрасочного участка он не дошел. В цеху между станком укутывания и поддонами с подготовленными для покраски и лакирования дверьми располагались две одинаковые двухголовочные усорезные пилы, называемых более известных как два «Рапида» (названия произошли от фирмы-производителя). Станки предназначались для распиловки краев деталей и разрезания их на куски нужных размеров. Так вот у одного из «Рапидов», чьи две циркулярные пилы отражали стальным цветом чудом проникший сюда слабый уличный свет у Коломенского неожиданно сдавило дыхание и его песенка оборвалась на второй октаве. Он не понял, что произошло, но вдруг почувствовал, как что-то тонкое впилось в его шею и в один момент затянулось, сдавив ему дыхательные пути. Коломенский захрипел и вцепился ногтями в это «что-то». Ему не хватало воздуха, цех поплыл перед глазами, его будто сильно пьяного понесло в сторону. Главный инженер закатил глаза, силясь сделать хоть один вдох, но тщетно. Тонкий электрический кабель впился в его горло, затянулся накрепко, разрезая кожу.

Кто-то с силой дернул за кабель назад и Коломенский грохнулся спиной на пол. Он уже почти не чувствовал боли, хотя его кости буквально встряхнулись в его теле. Степан морщился и пытался сдернуть удушающий кабель. Кто-то потянул его за удавку по бетонному полу, Коломенскому было больно, он плакал, он намочил в штаны. Палач доволок жертву до поддонов с дверными полотнами, приготовленными под лакировку и перебросил электрокабель через одну из стальных перекладин, составляющих опорную конструкцию кровли. Степана Михайловича Коломенского вздернули на этой металлической перекладине, используя трехжильный электрический кабель, который так впился в шею несчастного, что перерезал кожу и гортань. Другой конец кабеля невидимый убийца завязал на какой-то выступающей железяке. Бедняга Коломенский дергался несколько минут, махал ногами и царапал ломающимися ногтями изоляцию кабеля-удавки. Пытаясь просунуть пальцы под кабель, Степан Михайлович ногтями рвал кожу на шее, сувал под нее пальцы, старался оттянуть удавку, но…

После того как тело Степана Михайловича перестало агонизировать и обвисло безжизненным мешком, Даниил Даниилович Шепетельников отряхнул ладони и склонил голову к плечу. Ну вот и все. Главного свидетеля больше нет. Шепетельников достал из-за пазухи последнее письмо «самоубийцы-висельника», перечитал его в очередной раз, свернул в трубочку и вставил в кусок стальной водопроводной трубы, в один конец которой он заблаговременно забил деревянную пробку. Точно такую же пробку, предварительно выпиленную от черенка лопаты, он как следует вбил в другой конец, тем самым надежно запечатав письмо в своеобразном стальном тубусе. Этот предмет он повесил на цепи на шею мертвецу.

Потом взял стоящую неподалеку тележку, подцепил ею один из поддонов с покрашенными в белый цвет кухонными дверьми и подогнал его к висельнику. Теперь создавалось впечатление, что Степан Коломенский, одев петлю на шею, спрыгнул с поддона.

Шепетельников отвернулся и исчез.

08:40 – 08:48

Все рабочие и вся дирекция ОАО «Двери Люксэлит» однозначно считала, что молодой индифферентный охранник Петя Эорнидян был приверженцем буддизма, а некоторые из тех, кто имел какое-то представление о древней религии, утверждали, что охранник уже на полпути к нирване, что, сидя в своей будке он открывает свои чакры и питается космической энергией, струящейся к нему пси-лучом прямиком из сансары. Люди побаивались спрашивать у Эорнидяна об этом открытым текстом, но подглядывая за ним исподтишка, рабочие все чаще убеждались, что оправдание бессмысленному существованию Эорнидяна в охранной будке может быть только полнейшая отстраненность от существующего физического мира. Молодой человек с выпирающим как у беременного животиком не интересовался телевидением, не пил спиртного, не имел айфона и вообще не играл в виртуальные игры, не читал книги, газеты и журналы, не принимал участия в разговорах. Только иногда покуривал сигареты и время от времени удивлял сотрудников предприятия ироничными шутками.

Петя Эорнидян на вопросы о смысле своей жизни отмалчивался, пожимал плечами и, улыбаясь губами, закатывал глаза или опускал их долу. Он просто сидел в будке как пес, подолгу неотрывно смотрел в одни и те же места, кивал проходящим работникам, иногда перекидывался с кем-то парой слов. Своей работой он определенно не дорожил, относился к обязанностям довольно поверхносто, небрежно, по ночам, как правило, спал сном праведника. Генеральный директор Шепетельников вообще не интересовался охранниками и, если ничего чрезвычайного не происходило, то он закрывал глаза на все их косяки. А вот начальник производства Соломонов неоднократно грозился уволить Эорнидяна, но пока ограничивался лишь штрафами, не забывая, что такого дурака, работающего за триннадцать тысяч рублей в месяц ему еще надо поискать (начпроизводста не уставал штрафовать Эорнидяна с регулярностью лунных циклов) и что уволить он его всегда успеет, а пока пусть сидит. Воровства на предприятии не было, косяки были некатастрофичны, так что Соломонов пока терпел присутствие ленивого охранника. Петя не парился, отдавая от своего и так мизерного оклада едва ли ни четверть в качестве штрафов, он продолжал сидеть в будке, скучать и равнодушно говорить, что в случае увольнения уж сторожем-охранником он всегда сможет устроится в другом месте.

Получающие чуть ли ни втрое больше рабочие звали Эорнидяна на станок, но тот отказывался. «Ну точно буддист», – говаривал оператор вакуумного пресса Тихонов. Ему возражали, что, мол, буддисты не курят, на что у Тихонова ответа не было, но от своего предположения в религиозной принадлежности молодого охранника от все равно не отказывался.

На самом-то деле Эорнидян не был буддистом, он даже не знал в чем заключается это мировоззрение. Петя был клиническим психопатом.

С пятнадцати лет, после того, как Эорнидян, выпустил всю обойму из отцовского пистолета в своих одноклассников, юноша прочно сидела на прописанных ему медикаментах. Длительная терапия транквилизаторами и нейролептиками привела к нейролептическому дефицитарному синдрому – вялости, апатии, эмоциональное оскудение, снижение инициативы, мотивации, побуждений, сужение круга интересов, вплоть до аутизма. То-есть именно то, что наблюдали у молодого человека фабричные работники. Эорнидян привык к этому, приспособился, жил одним лишенным смысла днем, горстями глотал лекарственные препараты, жрал что попало, не чувствуя вкуса и сидел в своей будке как скульптурный ждун. Никто не знал и не догадывался, что Петя Эорнидян всюду носит с собой маленькую аптечку с множеством тюбиков и блистеров, достаточно сильных и получаемых им по рецепту, выписанных целым рядом психиатров. Помимо регулярных приемов трижды в день рядя таблеток, Эорнидян глотал необходимые препараты в случаях эмоционального возбуждения. Если, например, он видит по телевизору импрессивный художественный фильм или смотрит (ни в коем случае не играет) компьютерную игру.

Эорнидян сидел в будке и блаженствовал со скуки. Принятые им транквилизаторы делали свое чудное дело, отправляя его разум в сильные объятия ангедонии и абулии. Утопая в нейролептичекой депрессии, он даже задремал. Ему виделись разноцветные парящие пятна, пятна любили его, он любил их. Его указательный палец залез в правую ноздрю, принялся выскребывать оттуда полезные ископаемые и отправлять в рот. Для себя Эорнидян не считал поглощение доставаемого вещества зазорнее употребление в пищу соленой рыбы. За правой ноздрей последовала левая, Эорнидян вкладывал в это занятие столько же самозабвения сколько бывает у дегустатора вин.

Вдруг он вздрогнул от стука. Кто-то колотил его будто молотком по лбу, но оказалось, что это просто человек у турникета. Сконцентрировав расфокусированный взгляд на человеке, Петя Эорнидян определил в нем женщину.

– Фу! – морщилась женщина. – Фу! Петя, фу!

– Чего? – медленно проговорил Эорнидян, еще не до конца осознавая, что толстая женщина стала свидетелем не самой эстетически достойной стороны его времяпрепровождения.

– Фу, – повторила женщина, смотря на охранника через стекло и исторгая в его сторону столько призрения, сколько хватило бы нацисту, уничтожающему современный Израиль.

Петя почувствовал, как краска стыда заливает его щеки, сердце забилось сильнее.

– Сегодня выходной, – выдавил он из себя, вытирая палец о столешницу и от этого движения женщина еще сильнее вытаращила и без того округлые глазки. Эорнидян вновь выставил себя в грязном цвете, теперь над ним будут смеяться все, ведь пришедшая женщина работала в цехе и, без всякого сомнения, заразит работником вирусом презрения к Эорнидяну. – Вы чего пришли? Идите домой.

Женщина провела магнитным ключом по датчику, турникет пикнул и пропустил работницу на территорию. На слова молодого охранника она не ответила. Широко расставляя ноги и переваливаясь с боку на бок, полная женщина пошла к цеху, держа за ручки крупную сумочку. После нее на снегу оставались широко расставленные глубокие следы. Эорнидян начинал вскипать, патогенный адреналин вспрыснулся под кожу, у него возникло острое как иголочный укол желание догнать женщину и расквасить ей голову. Она появилась в самый неподходящий момент, она стала свидетельницей постыдного момента и, надо признать, для Эорнидяна подобные казусы были ни в первой. Совсем недавно он пригласил в драматический театр одну подружку за которой намеревался ухаживать и, набитый транквилизаторами, задремал в зале и дал слабину своему анусу. Над ним морщилась не только потенциальная подружка, зрительный зал больше не интересовался постановкой, все переглядывались между собой и обсуждали опростоволосившегося паренька.

В общем молодой юноша начинал вскипать, загораясь одновременно от стыда и ярости. Догнать бы эту толстую тетьку, которая, как он знал, работает на сборочном участке основного цеха. Он даже знал, как ее зовут – Зинаида Сферина – очень характерная женщина, то-есть женщина с характером. С твердым, упрямым характером, она уже однажды полаялась с Эорнидяном, когда он после рабочей смены увидел у нее в полиэтиленовом пакете торчащий кусок МДФ. Он остановил ее и потребовал выложить кусок, а она раскричалась как цыганка на базаре, развозмущалась и осмеяла Эорнидяна за то, что он не дает ей взять маленький кусочек МДФ, подобранной ею из кучи брака. С тех пор охранник был в контрах с работницей, она всегда проходила через турникет с горделивой неприступностью. Эорнидяну очень хотелось, чтобы она сейчас же вернулась, прошла через турникет обратно и уехала не просто к себе домой, а вообще из города. Но этого не будет, так как широкая фигура Зинаиды Сфериной все уменьшалась и уменьшалась, постепенно скрываясь в метелице и пропадая во чреве производственного цеха. Тогда Пети Эорнидяну жутко захотелось убить ее, пристрелить на месте. Хорошо, что у него не было никакого оружия, иначе, кто знает…