Избранные. Гримдарк

– Смерти нет, – прошептал Марбл, до боли сжимая в ладони алые молитвенные четки.

Он бросился прочь, не разбирая дороги. Пастырь слышал, что его перепуганные овцы следовали за ним, но ни разу не обернулся.

– Закрыть тоннель! – приказал он не своим голосом, когда их лиц коснулся солнечный свет.

* * *

– Как она могла? Как она могла нас оставить?! Почему она не приходит? – полубезумно шептали старики, шамкая беззубыми ртами.

Марбл не мог больше слышать их, спрятанных в крипте под храмом. Они были слишком стары, чтобы жить, они не могли умереть. Некому было прийти за ними, увести их за руку в другой мир. Им больно, они устали.

Пастырю нужно было принять решение, спасти своих несчастных овец. Что ему делать, что? В огне рун на молитвенных четках ему мерещился ответ.

И Марбл решился. Он должен был призвать Смерть. Или стать ею.

Воспоминания об этом казались теперь черно-красным сном. Тогда он и его священники впервые оделись в рясы цвета спелой рябины.

Сквозь ночь священники шли к кургану. Скелет дракона был опорой, черная земля, наросла на кости вместо мяса. Вереск панцирем закрыл остов чудовища. Мрачной процессией пастырь и овцы шагали к холму. Под уздцы они вели лошадей, тянувших непосильную ношу.

На вершине кургана священники вырыли глубокую яму – голыми руками. Так приказал пастырь. Они вбили в землю столб, на котором Марбл вырезал древние руны с молитвенных четок и улыбающееся женское лицо. Оно казалось всем смутно знакомым.

Из тьмы под руки вывели добровольца. Он был почти слеп, его голова качалась из стороны в сторону. Он был двухсотлетний ссохшийся старик, слишком уставший жить. Мужчина и женщина – высокие, темные тени, – подвесили его, как жертвенное животное. Они закрыли собой тщедушное тело.

– Во имя Смерти и ради Жизни, пусть возобновится течение Вечной Реки! – в унисон произнесли они. В их голосах – бой барабанов, в их глазах – раскаленный металл. Они хотели казаться смелыми, но пастырь кожей чувствовал их страх.

Марбл отвернулся, чтобы не видеть, как пустят кровь, как задушат последний вздох. Это должно быть сделано. Люди должны умирать. Они этого хотели, молили об этом. Почему же в его ушах до сих пор звучал крик жертвы?

Или это был его собственный?

Немертвый с распоротыми животом и горлом сошел с жертвенного столба. Голова свесилась назад, чудовищной улыбкой показывая кровоточащую глотку. Дрожащие скрюченные пальцы тянулись к пастырю, ища помощи, поддержки, защиты.

Священники бросились прочь. Марбла стошнило.

* * *

По улицам Маунт-Дара блуждали немертвые. Покореженные, обожженные, путающиеся в собственных вывалившихся внутренностях, разлагающиеся. Во всех городах Пограничного Мира не было Смерти.

Марбл и его священники приносили жертву за жертвой, но только пополняли чудовищное воинство, заполнившее улицы. Немертвые были не врагами и не друзьями. Они – те, чьи до боли знакомые лица гнили, кусками мяса падали на дорогу.

Небо охрипло от кашля – с него сыпались немертвые птицы и звери, чудовища. Они казались Марблу знаком войны в Бессмертном Мире. Ему слышался бой барабанов, марш невидимых армий там, где Жизнь и Смерть, Любовь и Обман, Судьба и Снотворец обретали плоть. Оттуда они правили, повелевали всем и всеми. Теперь же они призывали к оружию тех, кто жил в Пограничном Мире.

Марблу казалось, что где-то там, за хриплым небом, была его спасительница. Он днем и ночью ждал ее клича, собрал для нее Мраморных Волков – монахов, обернувшихся мясниками. В Пограничный Мир пришел Зима. Он изгнал Весну и Осень. Яростно, зло, безжалостно наслал мороз и снег. Никогда раньше он не являлся сюда, но теперь не желал уходить.

Когда наступили холода, и все покрылось коркой льда, пастырь стал вожаком. Он выл на кровавую луну, и его стая – вместе с ним. Они не охотились на зверей, не могли их убить. Но ни дня не проходило без жертв.

Мраморные волки в алых рясах больше не боялись крови. Им нравилось по капле выдавливать, выжимать ее из почти мертвых тел.

Марбл теперь сам наносил удар. Четки обжигали ему ладони, требовали новых жертв.

Кровь – рябина на барабане из оленьей кожи. Крупными алыми ягодами она застывала на белом снегу. Своими белыми руками Марбл мял, давил, менял тех, кто устал. Ему нравилось видеть, как по мрамору его кожи растекался красный жизненный сок.

Волки рыскали по миру, охотились, приносили в промерзший храм желанную добычу. Они не помнили иной жизни, привыкли к немертвым. Волки забыли о Жизни и молились теперь пропавшей Смерти. Они воздвигли ей мраморную статую. Сделали ее улыбающейся женщиной в кожаной куртке с луком в руках. На голове у нее – венец из рябины.

Марбл склонился перед статуей, соединил ладони в молитвенном жесте. Четки обжигали пальцы.

– Из лучших лучших надо брать всегда, иначе кровью станет вдруг вода, – произнес нездешний голос за спиной вздрогнувшего пастыря.

Марбл обернулся. Перед ним был конь, с которого сняли шкуру, а мышцы превратили в кости. На шее и боках виднелись незажившие раны от огромных когтей. Глаза были белыми и светились. Кровавые слезы замерзли на щеках. Посередине лба призрачно горел витой рог. От ноздрей коня не шел пар.

Марбл замер перед единорогом. Человек боялся.

– Господин желает видеть тебя, смертный, – сказал конь, в его потусторонне-белые глаза было больно смотреть.

– Зачем? – спросил пастырь и закашлялся – холодный воздух царапал горло.

Единорог не ответил, повернулся боком к человеку. Молитвенные четки приказывали садиться в седло, выполнять волю господина. Марбл не хотел.

Он сел на коня.

Жеребец заржал, сорвался с места. Все вокруг зарябило, заколыхалось, точно со стола резко сорвали белую скатерть, скомкали ее, бросили где-то позади. Осталась только чистая тьма. Смертный крепче схватился руками за гриву коня – тот скакал так быстро, словно пытался обогнать время.

* * *

В Бессмертном Мире на руинах великого замка пастыря ждал бог. У него было четыре руки и три крыла за правым плечом; кожа – полупрозрачная, белая, как будто сброшенная змеей; на лице горели огненные руны. Он был одет в серую мантию.

Этот бог с по-детски злобным лицом сидел на высоком троне из поломанных каменных изваяний. Он и сам напоминал статую. Только ни один скульптор не смог бы передать то сильное выражение презрения, с которым владыка этих мест смотрел на Марбла.

– Ты и твои прислужники… вы поклоняетесь Смерти, – он не спрашивал, но утверждал. – Вы жаждете ее возвращения, – он сжал подлокотники своего трона.

Марбл молчал, почтительно склонив голову. Богам нельзя смотреть в глаза, перечить, выказывать неуважение – так говорили четки. Они обвивали запястья, связывали, как цепи. Затягивались все туже.

– Что ж, ты принес мне много жертв, смертный. – Камень крошился, сыпался под его тонкими длинными пальцами. – Я знаю, куда делась Смерть.

Пастырь вздрогнул, но не поднял головы.

– Но я скажу это тебе, если ты принесешь мне накидку из шкуры Времени, – на лице бога рваной раной зияла полубезумная улыбка. Он помолчал. За его спиной стояла армия черных теней, когда-то служивших Смерти.

– Убей его, убей Время, сдери шкуру, сделай плащ, принеси мне, – он смаковал каждое слово. Он не просил – повелевал.

Крошащийся камень бог обратил в угольную пыль, бросил ее в лицо пастырю. Марбл закашлялся, он ничего не видел – плотной черной пеленой затянуло мир вокруг. Когда туман рассеялся, мужчина оказался у мраморной статуи женщины, державшей в руке лук. На голове ее был венец из рябины.

Пастырь стоял на коленях. Снег облепил алые полы рясы. Марбл поднялся. Его ждала охота.

Пора созвать Волков.

* * *

В их диких глазах – ярость, голод и гнев. Красношкурые оборотни бежали от города к городу, а за ними следовала вьюга. Живые прятали немертвых – иначе волки вгрызались в их глотки. Звери стали кошмаром Пограничного Мира. Говорили, когда-то они были людьми, но за долгой охотой это забыли.