Зачем же, отче? Секли меня не раз – я все живой.
Небось, и в этот раз водой окатят,
опохмелят, а к ночи – во дворец.
Мы, скоморохи, каемся прилюдно не за одних себя, честной отец.
Грек.
Как хочешь, за тебя молиться буду. Прощай, веселый шут…
(опочивальня великой княгини. Глинская, Шуйский, Оболенский)
Глинская.
Велите палачу, чтоб сек нещадно, чтоб у казненного кнут кожу испахал.
Шуйский.
Все, государыня исполню.
Глинская
Князь Василий,
пока платком я не махну, не прекращайте – палач устанет – есть другой палач.
Ты, князь Иван, останешься со мною – есть дело до тебя.
(Шуйскому)
А ты – ступай. (Шуйский уходит)
Скажи мне, князь, ты верен мне?
Оболенский.
Царица!
Велишь мне броситься в огонь – не дрогну я.
Глинская.
Хотя б огонь был адов?
Оболенский.
Что мне в этом?
Где ты – там рай, и там душа моя.
Глинская.
Супруг мой слишком стар для ласк полночных – он государством правит,
Я одна,
Одна, в слезах, в тоске – я увядаю. Не зная счастья, без ласок и любви.
Оболенский.
Мой светлый ангел-государыня, когда бы
я был твой муж! Ты б счет забыла дням, в которых хоть мгновенье тосковала!
Глинская.
Так будь же им. Сгорим мы вместе, князь.
(входит Вельяминова)
Вельяминова.
Вот кровь шута – скорей, моя княгиня! Пока кровь свежая…
(мажет лица Глинской и Оболенского кровью)
Глинская.
Довольно. Уходи.
(Вельяминова уходит)
Что медлишь, князь, бери свою супругу,
Ласкай без устали, как обещал ты мне -
и кровь шута войдет в меня, и семя мужа,
и воплотятся в сыне и царе.
(Библиотека государева. Грек.)
Грек.
Я тайну князю не открыл – угодно Богу,
Чтобы в Москве сын Глинской стал царем