Зарисовки о разном

Раздался свисток, поезд стал тормозить, въезжая в железнодорожной вокзал, из раскрытого окна запахло шпалами и горелой резиной.

– Ну вот и моя конечная, мне на выход, прощай, Николай Семечкин, – сказала она, протягивая руку ладошкой. Он взял её руку, пригнулся, чтобы поцеловать, и сразу получил по губам.

– Я же сказала, без фамильярностей, мальчик!

– Будьте здоровы, Варвара Семёновна.

– И вам не хворать, – ответила она, не оборачиваясь, выходя с чемоданом в коридор.

Спустившись из вагона по откидной железной лестничке, она, стуча маленькими каблучками, прошла мимо окна, из которого с грустью смотрел Семечкин, стараясь запечатлеть в памяти её последний образ, прекрасно понимая, что больше никогда её не увидит. Пройдя окно вагона, откуда он смотрел, она вдруг остановилась, развернулась и пошла назад, поставив чемодан на перроне, поправляя причёску, стала презрительно смотреть Семечкину в глаза и улыбаться, скривив кончики губ вниз в ехидной ухмылке, похожей на гримасу, вмиг испортившей её лицо, превратив её в простую злую бабу, которая напоследок решила посмеяться над жалким инженеришкой. Тогда все его нежные чувства, которые он испытывал до сих пор к ней, слетели как с белых яблонь дым, он открыл верхнюю створку окна и как сумасшедший заорал на весь вокзал:

– Прощай, Дашка! Прощай, гадючка!

Её лицо вмиг вытянулось, стало испуганным, она быстро открыла сумочку, посмотрела в неё, запустив руку внутрь. От его крика где-то залаяла собака, кто-то засмеялся, пара зевак стала с любопытством рассматривать её. Поезд качнулся и тронулся. Придя в себя, убедившись, что всё на месте, она вынула медленно руку из сумки с поднятым вверх средним пальцем уходящему поезду с Семечкиным, под злорадное улюлюканье кучки подростков, которые стояли неподалёку и курили втихаря одну сигарету на всех, пряча её кулачке. Окинув их презрительным взглядом, она пошла дальше по перрону, цокая маленькими каблучками с набойками по асфальту.

Сказка для взрослых о хитрой лисичке

Одна очень хитрая лисичка, у которой был старый муж, любивший дрыхнуть без задних лап, вылезла как-то ночью, зевая от скуки, из своей норки в самое полнолуние и от нечего делать украла луну с неба, спрятав её в дупло к сонному тетереву. На землю пала тьма египетская. Парни, что сидели в парке или во дворе на лавочках со своими подругами, воспользовавшись потёмками, полезли их лапать, за что получили короткие затрещины, но не сильно, а так, ради приличия, потому что девицам это нравилось, но не настолько, чтобы подать повод дурно о себе подумать. Оставалось только, зажмурив глаза, целоваться при ярких звёздах, которые первыми заметили пропажу луны и стали светить сильнее, чтобы обнаружить пропажу.

Из-за этой пропажи с оплошностью изменилось гравитационное поле Земли, яблоки перестали падать вниз, как во времена Ньютона, а полетели вверх, чем нанесли огромный урон фермерским хозяйствам. В океане начался большой отлив, и корабли стали налетать на айсберги, вслед за отливом пошёл прилив, и их повыкидывало на берег, затопило пару домов, что были построены, вопреки здравому смыслу, слишком близко от моря. Пыль и песок с Сахары обрушились на города и деревни старушки Европы, потом сменились дождём с градом попеременно. Никто даже не заметил, как Земля стала медленнее крутиться, уходя от привычного наклона оси вращения, рискуя в любой момент сорваться и улететь неизвестно куда, либо залететь в одну из чёрных дыр в космосе, которых астронавты пооткрывали немало в последнее время.

От всех этих злоключений проснулся старый лис и обнаружил, что супруги нет рядом, кряхтя и сопя, как старый паровоз, он вышел на лужайку, увидел ехидно хихикающую жену под дуплом, где спал тетерев, и всё сразу понял. Охая и охая, он залез на неё, и она вознеслась на седьмое небо, где, немного побыв наверху, возвратилась назад, оставшись очень довольной супругом. Старый лис зашёл в норку и спокойно заснул с чувством выполненного долга, а она, счастливая, вытащила луну из дупла и повесила на место, обрадовав звёзды, небо, всё стало как раньше. Кончились отливы и приливы, яблоки вернулись назад, айсберги ушли на север, лишь только тетерев спал глубоким сном и ничего не заметил.

Роковой исход полковника Гарри Гранта

Благодатным теплом светлел майский день, покой и согласие торжествовали вокруг, нарядно одетые люди, красивые лица, цветущие деревья, ухоженный газон, беспрерывное щебетание птиц и неутомимые работяги пчёлы, собирающие нектар с диковинно красивых цветов, посаженных рукой человека.

Гарри шёл по парку с гордо поднятой головой, под руку с женой, в полной военной форме, ловя на себе восхищённые взгляды прохожих, иногда снисходительно, с улыбкой, здоровался с некоторыми из них. Звучал оркестр. Был полдень, в парке играло много детей, у вековой сосны, гордость парка, садовник прорыл небольшой ручеёк, чтобы полить кусты цветущего жасмина, и ребятня пускала по нему бумажные кораблики. Какой-то мальчуган, резвый непоседа, смастерив самолётик, кидал его в воздух, который внезапно, с третьей попытки, сделав мёртвую петлю, попал в плечо отставного полковника Гарри Гранта. Он поднял его, отдал мальчугану, по-отечески потрепав его рукой по голове. Ребёнок и старый солдат. Люди, что видели эту картину, таяли в умилении, а какая-то добрая старушка с болонкой на поводке аж прослезилась в платочек.

– Знаешь, дорогая, а когда-то в молодости и я делал неплохие бумажные самолётики, – обратился он к жене, похлопывая конопатой рукой по морщинистой руке супруги.

– Да, конечно, дорогой, любовь к авиации у тебя с детства, – улыбаясь, ответила она и добавила: – Ты мой лётчик-ас.

Разморенные тёплой погодой, огромным гамбургером с пивом в недорогом ресторанчике, куда они обычно заходят с супругой, он тепло, по-старчески попрощался на улице с ней, и она уехала к сестре на такси проведать её на пару дней, а он пошёл домой, где, сняв парадную форму, аккуратно сложил её, спрятал в гардероб, повесив китель на вешалку, до следующего удобного случая. Потом выпил немного виски Bushmills, чуток рома с островов и задумался, сидя на диване в пижаме и тапочках перед включённым телевизором, где шла передача о президенте Линдоне Джонсоне.

Вспомнил вдруг ранчо в Техасе, пьяного отца, колотившего мать и его, холодный погреб, куда тот его бросал, картонные ящики с журналами, которые он читал, сидя по десять часов между замшелых от плесени стен, вырванные страницы журналов, из которых мастерил бумажные самолётики и кораблики, чтобы потом пустить по ручью за домом, и как отец его бил, когда находил в траве эти самолётики. Как-то раз, напившись в хлам, по дороге из бара отец упал в канаву и задохнулся в своей же блевотине. Скромные похороны, вскоре ранчо пришлось продать за долги, мать вышла замуж за соседа, а он пошёл в армию, навсегда.

Встав с дивана, как обычно пошёл к кровати, лёг и мучительно долго не мог заснуть, ворочался, а когда заснул, приснился ему странный сон: будто он летит над джунглями в своём F-105 Thunderchief, а потом, подлетев к населённому пункту, бомбит потихоньку окраины пустого города, без стёкол и дверей, где расположена нефтебаза, и течёт из неё рыжая нефть тонкими ручейками во все стороны, неизвестно откуда взявшиеся ребятишки, которых он видел вчера в парке, пускают по ней белые бумажные кораблики, а он, открыв окно фюзеляжа, орёт детям, чтобы не мешали ему и шли в бомбоубежище. Дети не слушаются, смеются, кричат от радости, ручеёк стал уже чернеть, а он бомбит его, бомбит, бомбит…

Полковник Гарри проснулся в холодном поту, в груди бешено колотилось сердце. Немного успокоившись, он зашёл в гостиную, налил стакан виски, выпил залпом, потёр вспотевший лоб ладонью и возвратился в спальню, лёг, пытаясь вновь заснуть, но так и не заснул, продолжая ворочаться до утра. Встав с первыми лучами солнца, которые, пробившись сквозь шторы окна, ровными полосами освещали пыль, летающую в комнате, он походил по комнате взад-вперёд, сел и подумал, а что если пойти в парк и поиграть с детьми в кораблики, может, пройдёт этот кошмар, или, может, пойти в церковь и зажечь свечку, или позвонить доктору Глену. При воспоминании о враче на его морщинистом лице появилась кислая гримаса – вот уже почти месяц как у него обнаружили опухоль поджелудочной железы, и он тщательно скрывал это от жены. Нет, всё-таки пойду в парк, решил он. Взяв в руки пару листов чистой бумаги, на ходу мастеря кораблик, быстро дошёл до парка, через пару минут был уже около сосны, там, где ещё вчера играли дети.

Ручейка уже не было, его засыпал землёй садовник, детей тоже, бумажные самолётики, кораблики валялись скомканной кучей в стороне, в грязи.

– Сэр, будьте добры, не могли бы вы мне дать вашу бумажку, – попросила его старушка, он её сразу узнал, это была именно та старушенция с болонкой, которая вчера прослезилась в платочек.

– Да, конечно, возьмите, – протянул он руку с самолётиком.

Отойдя от него в кусты, она аккуратно собрала собачье дерьмо в бумажку и, ещё раз поблагодарив Гарри, выбросила содержимое с бумажкой вместе в мусорный ящик. Он поник головой.

Полковник Гарри Гранд сидел за письменным столом свежевыбритый, в парадной форме и напряжённо писал на бумаге обращение на имя помощника шефа полиции, его друга Джона Колхауна, где была просьба никого не винить и что он принял это решение, находясь в здравом уме и ясном сознании. После этого он сделал глоток виски, зарядил пистолет и выстрелил себе в рот. Голова рухнула как подкошенная на стол, заливая кровью бумагу письма с ручкой, затем тонким ручейком потекла вдоль стола, медленно закапав на паркет.

Демоны и ангелы

Мартин шёл по салону самолёта и с неприязнью смотрел на пассажиров: какие они все противные, одни постные лица вокруг. Проходя дальше по коридору в бизнес-класс, он заметил, как японец, удобно расположившись в кресле, рассматривал фотографии обнажённых нимфеток в небольшом планшете.

– Урод, развратник, – покачав головой, с недовольством пробормотал он, проходя мимо. Дела у Мартина шли из рук вон плохо – долги, ипотека, скоро месяц как ушла жена, вдобавок ко всему то ли из-за питаниях в дешёвых ресторанах и различного рода забегаловках, то ли из-за нервов и серии неудач, сопровождавших последнее время его, у него начал болеть желудок, мучила изжога. Вот и сейчас, оглядываясь по сторонам, убедившись, что никого нет, втихаря выпил стакан воды с содой в хвостовом отсеке, предназначенном для стюардесс.

Самолёт, плавно покачиваясь, набирал высоту. В кабине самолёта их было трое – два пилота, он и Людвиг, бортмеханик дремал на раскладном стуле за дверью. Он посмотрел со стороны на Людвига и подумал: какая всё-таки тупая рожа у него, как он только выучился на пилота, с его физиономией только сосиски продавать на Schtzenstrabe, а ведь жена не от него ушла, а от меня, стерва, и дети их учатся хорошо, ненавижу, ах, как я вас всех ненавижу, банда лицемеров, эгоистов. В салоне самолёта звучал ледяной голос стюардессы, который монотонно бубнил:

– Дамы и господа, наш самолёт в настоящий момент пролетает над Альпами, с правой стороны от вас видна вершина Монблана, высота горы достигает четырёх тысяч восьмисот десяти метров, гора является высочайшей точкой в Европе и Альпах, температура воздуха за бортом -13 градусов.

Эх, взять бы да врезаться в Монблан, вот красивый конец никчёмной жизни, на следующий день во всех газетах и журналах на первой полосе заголовки – «Смерть в Альпах» или «Доведённый до отчаяния пилот разбился в Альпах».

– Послушай, Мартин, – прервал его мысли второй пилот, – пойду-ка я пройдусь чуть по салону в туалет, что-то ноги затекли у меня сегодня.

– Да пройдись, конечно!

Неуклюже встав с кресла своим грузным телом, от которого пахло дорогим одеколоном, Людвиг направился к двери и тяжело вышел. Вонючка, подумал Мартин, вместо душа поливает себя одеколоном. О! Как мне всё это надоело, если бы кто знал! Вот сейчас возьму и врежусь вот в эту скалу, хватит с меня, ненавижу. Рука крепко вцепилась в штурвал, до боли в ногтях, он зажмурил глаза, готовясь разбиться.

– Здравствуй, Мартин, – раздался нежный голос новенькой стюардессы откуда-то сзади.

– Здравствуй, Барбара, – ответил он, с трудом размыкая веки.

– Ты устал, наверное?

– Да, устал, плохо спал ночью, – не поворачивая головы, проговорил Мартин.

– Может, тебе кофе принести или минеральной воды?

– Спасибо, милый друг, мне уже легче, скоро Людвиг придёт, пойду посижу в салоне, – надтреснутым голосом.

– Там справа место есть свободное, в третьем ряду, рядом с беременной женщиной.

– Дамы и господа, наш самолёт произвёл благополучную посадку, температура воздуха в городе восемнадцать градусов. Просьба оставаться на своих местах до полной остановки двигателя.

Пассажиры, толкаясь в узком проходе между кресел, медленно проходили к выходу, они благодарили стюардесс и лётчиков, которые, в свою очередь, традиционно желали им всего наилучшего.

– Послушай, Людвиг, а где Барбара? – спросил Мартин, морща лоб с бессмысленным взглядом.

– А её сегодня не было, дружище, она в отпуске, уже неделя будет скоро, что-то ты бледный какой-то сегодня, у тебя всё нормально, может, пойдём в бар, хлебнём виски чуток?

– Пожалуй, да, пойдём, расслабимся немного.

Чудо сочувствия

Нужно ли давать милостыню на улице? Ответ, конечно, будет неоднозначный, одни будут говорить надо, другие – я никогда не даю, остальные скажут, смотря кому. А ведь за каждой протянутой рукой на улице – человеческая судьба, жизнь. Но я не об этом. Был яркий солнечный день ранней весны, я шёл по улице моего любимого города и радовался жизни. После изнурительной болезни был бесконечно счастлив вновь почувствовать приток сил и энергии. Меня радовало всё – деревья, трава, прохожие, солнце, запах свежевымытых улиц. На душе было светло и тепло.

Навстречу мне, сильно выделяясь среди прохожих своим убогим видом, шёл нищий, он был неопрятно одет в старую порванную одежду, с длинными слипшимися волосами и стоптанными башмаками на босу ногу. Протягивая руку, сиплым голосом просил милостыню. Если кто-то подавал, он их душевно благодарил, если же прохожие проходили с равнодушным видом, то всё равно благодарил их за неоказанное внимание. Поравнявшись со мной и заглядывая мне в глаза, он попросил и у меня, я стал рыться в карманах, искать мелочь, но не мог найти, хотя хорошо помнил, что она где-то есть, но в каком кармане? Он стоял, смотрел на меня блеклыми глазами больного человека, улыбаясь, терпеливо ждал. Наконец я вспомнил, что положил во внутренний карман пиджака, и достал их. Горячо поблагодарив меня, он продолжил свой нелёгкий путь уличного попрошайки, стал просить денег у какой-то молодой пары с цветами. На улице, по которой я шёл, в одном из окон серого старого дома, сидел большой рыжий кот и с любопытством смотрел на меня огромными вытаращенными глазами, словно хотел сказать что-то, а может, предупредить, так мне показалось тогда, уж слишком неестественно он смотрел.