Белая нить

Олеандр оторвал взор от мысков сапог. Снова сглотнул, пытаясь перебороть комок, но тщетно.

– …Молю, скажите, что мы братья. – Глендауэр смотрел на него не мигая. – Скажите, что не ненавидите меня.

– Не ненавижу, Глен, – твёрдо произнес Олеандр. – Мы не братья. Но мы и не враги. И вообще! Не разводи тут вселенскую скорбь! Ступай давай, потом напишешь. Надеюсь, Дуги? тебя не прикончит.

– Не прощаюсь.

– Да. Я тоже.

Бледная, изрезанная шрамами ладонь, протянулась к Олеандру. И он пожал её, накрыл пальцами второй руки и смежил веки, чтобы пережить расставание, не растеряв стойкости.

Один, два, три, четыре… Когда он распахнул глаза, о брате напоминал лишь застоявшийся запах мороза.

Колёсики разума закрутились, желая осмыслить его уход, разбудить запертые чувства и посеять в душе тревоги. Олеандр метнул в сторону ближайшей улочки обеспокоенный взор и плюхнулся возле Древа. Голова шла кругом. Больше он ни о чём не думал, никуда не смотрел. Скользил взглядом по округе, не ведая, за что уцепиться, пока не наткнулся на бутон.

Бутон? На Вечном Древе?

Кровь прилила к мозгу. Олеандр моргнул раз, второй. Все верно. Никаких ошибок. Над ним висел бутон, при том весьма необычный: черно-белый, будто на тьму и свет поделённый.

Невозможно! Откуда он взялся, Боги?!

Ежели верить легенде, ему должно отражать взаимные чувства – чувства одного из потомков первозданных дриад.

Чьи? Отца? Вздор! Аспарагуса? Вздор! Может, он и любит супругу. И все же он недавно вошёл в род.

А что если…

– Листочек. – Зов Эсфирь на удивление чётко отразился в ушах, повлекая озноб и мурашки.

Вздрогнув, Олеандр даже огляделся – никого. Его окружали лишь вздымавшиеся над почвой корни.

В тот же миг внутри всколыхнулось странное ощущение. Почудилось, он подступил к судьбоносной развилке. Стук в голове распространился от висков к затылку, невыносимо захотелось увидеть Эсфирь.

Да, она опасна. Да, она двукровная. Почти оживший миф, невесть как попавший в Барклей.

Что между ними может быть? Да ничего! Но… Глупо отрицать, их связывала неведомая белая нить. Их притягивало друг к другу. Они разделили ложе и ничего не прояснили.

Олеандр так и не сказал, что… любит.

А потом заявилась Азалия. Потом отец унёс Эсфирь. И Олеандр просто смирился с таким исходом.

Только ныне он осознал, как сильно скучает. Как ему не хватает её улыбки, присутствия, задорного смеха.

Другой такой на свете нет! Во всех смыслах!

– Ой, да пошло оно все! – Олеандр вскочил и рванул к главным воротам.

Он найдёт Эсфирь. Поможет и исполнит данные клятвы и обещания. Признается в чувствах.

Падёт? Ну и плевать! Как сказал бы Глендауэр: жизнь – это всего-навсего дорога к погибели.

Эпилог

Рубин улетел с поля боя после того, как две стрелы навылет прошили крыло. В воздухе он и без того чувствовал себя неоперившимся птенцом. Казалось бы, на земле обретал уверенность. Да как бы не так! Крылья бесили. Мешали, превращая его в неповоротливое бревно.

Он оплошал. Не докумекал прежде, что манеру боя надо бы переосмыслить. Не докумекал – и поплатился за браваду. Одним Богам ведомо, каким чудом он выстоял в дуэли с Глендауэром.

Ледяной ублюдок! Отродье блудной девки! На кой Дуги? его сыном нарёк?! Иных отпрысков не заделал?! Так стараться нужно лучше! Деяние-то немудреное – одноглазого змея в девицу засунуть и подёргаться.

Тьфу ты! Рубин зашипел. Прильнул виском к булыжнику и перевалился на бедро, усаживаясь поудобнее. Недавно он перелетел Морионовые скалы и курганы. Надумал рвануть на юг к Ифлога и огненным собратьям, но изувеченное крыло подвело – не успев затянуть раны, феникс зачах, подавленный дракайном. Пришлось сойти наземь и осесть на равнине в тени лиственных крон.

Да что там! Он не сошёл наземь – рухнул! Едва зубами почву не пропахал, взвихряя клубы пыли – они всё ещё забивали нос. Казалось, от его падения до сих пор стволы трясутся и листва сыплется.

Позорный побег. Но что оставалось? Хоть клятого Палача поджёг и спалил – и то отдушина.

Интересно, Азалия жива? А Олеандр? Сапфир?

Мысли о брате отозвались тянущей болью под сердцем. Рубин побился головой о булыжник – не помогло. Только он смыкал веки, перед глазами рисовались мёртвые тела существ, которыми он по-своему дорожил. Хотелось надеяться, у него просто воображение разыгралось.

Как бы там ни было, ничего уже не перепишешь. Всё, что он сказал и сделал, окончательно, как смерть. Дочь Стального Шипа не тащила его силком, он пошёл за ней добровольно. Пошел и отрезал себе путь в Барклей, на Ааронг. Может, к счастью? Нет выбора – нет колебаний.

На Ифлога Рубину место. Он феникс, верно? Да как яду испить! Вот только дорога к соплеменникам выстлана для него пеплом бесславия. Не может он вернуться к ним с пустыми руками. Фениксы его на смех поднимут! И будут правы! Не умертвил океанида. Не исполнил клятву. Не отомстил за Азера.

Проклятие! Рубин бросил попытки подняться со скользкой от крови травы. Откинул пояс с мечами-парниками и улёгся на бок, облизывая запекшиеся губы.

Тихо. Вокруг ни души. Только он валялся под деревьями – пёстрое пятно, распластавшееся на ничейной земле.

Раздражали ветра, гуляющие по равнине, разрезавшие траву и колосья. Надоедали лучи солнца. Прорываясь сквозь листву, они жалили, били по глазам, заставляя ворочаться и тревожить крылья.

По спине Рубина струился горячий пот, но он не шевелился, даже пером не вёл, так и возлежал на земле – словно нет большего блага, чем жариться под палящим солнцем, привлекая падальщиков. Запах растопленной крови все крепче заседал в ноздрях.

Чудилось, он вечность пялился на сновавших у носа муравьев. Но в какой-то миг мозг перегрелся от пустых дум и тревог. Усталость и изнеможение взяли своё, и мир провалился в черноту.

Очнулся Рубин от острой рези. Мокрая тряпка упала на крыло, и боль штыком ввинтилась в голову.

– Что за?!.. – Он даже выругаться не смог – стиснул зубы, скованный судорогами.

– Хворь подцепишь.

Женский голос донесся из-за спины, и у него недобро засосало под ложечкой.

Азалия? Да ну в пекло! Уповая на неполадки со слухом, он растёр ладонью лицо и приподнялся на локте. Не повезло. Та, что поначалу походила на чёрный силуэт, окаймленный солнечным светом, и правда оказалась дочерью Стального Шипа. Она уже возвышалась перед ним – всё такая же пышногрудая и златоглазая, с густыми бровями вразлет и шрамом на щеке.

Удивительно, но побоище почти её не попортило, разве что кровью и грязью забрызгало.

– Выжила? – процедил Рубин, чувствуя, как по телу рассыпается взволнованная дрожь. – Что ж, браво-браво. Моё почтение, дорогуша. Покрасовалась? Теперь вали отседава. И без тебя тошно.

– Дерзишь? – Губы Азалии сжались в тонкую линию. – Языка не боишься лишиться?