Крылья Улефа

Пламенная колонна обрушилась вдруг на монстра, пронзая его, как божественным копьём. Не только земля – вся реальность сотряслась.

– Хранители… Мы спасены! – голос Сабры задрожал, в глазах смешалось столько эмоций, что описать всю их палитру не взялся бы и самый знаменитый столичный поэт.

Хранители шли чеканным шагом, но, одновременно с этим, ухитрялись выглядеть как властители всего сущего, ничуть не взволнованно и не напряжённо, они надвигались неотвратимым правосудием, шесть основ этой несовершенной реальности и та самая причина, по которой она ещё не рухнула. Буквально. Их мир парит над безднами нечистот и мрака, и Крылья держат его, направляют, пестуют, как ребёнка. Восторг ребёнка, который впервые попал на ежегодный столичный фестиваль талантов, или подростка на королевском балу, где может сам увидеть самых знатных и богатых людей государства, переполнял Сабру. Она боялась Хранителей – и любила их. То самое ощущение "ну, вот теперь-то наши точно всех плохих и злых победят" целиком завладело её душой.

– Да прольются на этот мир доброта и милосердие Улефа! – невысокая смуглая Хранительница в синем платье, черноволосая и черноглазая, молитвенно сложила ладони перед грудью и превратилась в столб лазурного света.

– Да поделится Улеф с нами со всеми своей отвагой! – подхватил её напарник, крепкий и внушительный, словно могучий многовековой дуб, мужчина, повторяя её жест. Его сияние оказалось ярко-красным, пронзительным и вызывающим, дерзким и страстным.

– Да сразит всех врагов Улефа неизбывный страх, парализуя и лишая сил, – монотонно пробубнила ещё одна женщина, худая бледная блондинка в круглых очках. Её случай был тот самый, когда сама чернота парадоксально может сиять.

Партнёр носительницы страха, кажется, сам боялся её, но тщательно это скрывал.

– Да укажут нам интуиция и мудрость истинный путь, – чуть торопливее, чем требовалось, добавил он сразу за ней. Его безупречно белый свет стал огромным контрастом с её энергией.

– Да приведут нас к цели уравновешенность, рассудительность и стойкость Улефа, – ещё одна Хранительница, блёклая, как отчёт о прополке сорняков, исполнила свою часть так, как, наверно, читала бы инструкцию по применению какой-нибудь техники. Серо-стальное сияние влилось в общий поток.

– Да поможет нам воображение Улефа, – её напарник и, по совместительству, брат-близнец стал завершающим звеном цепи. Его свет заиграл всеми красками радуги.

Речитатив шести Хранителей и их мощь соединились и закрыли трещину. Монстр, спасаясь, резво убрался обратно в неё, и края сомкнулись за ним. Конечно, не следовало обманываться, настанет день – и он выползет снова, но Сабра искренне рассчитывала, что все они к тому моменту вырастут во много раз во всём, по уму и силе, как физической, так и моральной, по воле и контролю над собой – не чета нынешним себе.

Глава 11

Крытая галерея по широкой дуге огибала внутренний двор, сплошь залитый алым – всё, от травяного покрова до листвы деревьев, имело именно такой цвет, да ещё в одном из самых насыщенных, густых, ярких его оттенков. Странный вкус, но осуждать других за предпочтения не входило в привычки Фрида. Ну и пусть оно выглядит так, словно бы кто-то устроил там кровавую бойню, это его не касается, и вообще через пять часов он отсюда уедет. Скорее всего – навсегда. И скучать ничуточки не станет, даром что здесь вот уже десять лет как жил его старший брат с женой и тремя дочерьми. Честное слово, тащиться сюда дважды в году – повинность хуже воинской. Его призывали, он знает, с чем сравнивает… Фрид едва выносил свою семью, и такие вот официальные визиты вежливости стоили ему всякий раз половины оставшихся нервов. Нет, они не скандалили, не дрались, ни о чём его не просили, просто были настолько приторно и демонстративно душещипательными и трогательными, что у него зубы сводило, словно он сходил на бездарно и кое-как поставленную кучкой дилетантов любовную драму. Постоянные уменьшительно-ласкательные эпитеты, романтическое воркование, поцелуи чуть ли не поминутно… Даже для того, кто смотрел со стороны и не особенно внимательно, они прилипали к зубам, будто тягучая сладость, и Фриду, пусть сосался в дёсны и не он, очень хотелось плеваться радугой. А ещё завязать себе глаза поплотнее. И как им до сих пор не надоело? Или они пытаются ему что-то продемонстрировать и доказать? Нет, ему не обидно от того, что по долгу службы он, скорее всего, не женится вовсе. Его всё устраивает. Его жизнь – не ржавая порожняя чаша, в которой ничего, кроме пыли, отродясь не бывало, брат с этим погорячился. На самом деле Фрид с детства не мыслил себя без магии, а брату ничего не досталось от природы, и сначала тот плакал, завидовал, дулся и грубил, а затем не очень умело и правдоподобно притворился, будто ему всё равно, и это Фрид тут неудачник и пустозвон.

Главное – тут, в полутени, прохладно и свежо. Особенно если поплотнее сомкнуть веки и не видеть, как всё пылает. От одного оттенка, ядрёного алого, Фриду становилось душно и жарко. Сад брата обжигал ему сетчатку глаз.

– Ты могла не приезжать со мной, Имма, – не глядя напарнице в лицо, равнодушно промолвил Фрид. Казалось, его куда больше, чем она, занимает один из крупных бутонов на кусте, около которого он и стоял, прислонившись к полупрозрачной колонне из цельного рубина. Бутон был рядом, лишь руку протяни – и сорвёшь, но Фрид был не из тех, кто портит чужое имущество.

Нет, ему всё же не дано постичь пристрастие брата ко всему красному. Это же тошнотворно! Да, сперва красиво, но очень быстро появляется ощущение, что ты сходишь с ума! И в такой обстановке они детей растят?! А планировка дома и сада – творчество его жены, Эрвины. И в страшном сне Фрид бы не сочинил такие же зеркальные анфилады, вызывающие головокружение и слабость в ногах, а также коридоры-лабиринты и лестницы с разлетающимися в разные стороны под невообразимыми для здоровой фантазии углами пролётами! Руками подобный бред вряд ли соорудишь, но так уж работало единственное заклинание, которое освоила эта женщина – архитектурный гений, но полный ноль во всём остальном. Они же на одной из её строек и познакомились. Она, притопывая и прихлопывая – ради собственного удовольствия, для функционирования магии никаких жестов не требовалось, только напряжение мысли, усилие воли и предельная концентрация в течение часа, – соорудила дворец, а он застал её за этой работой. Влюбился с первого же взгляда, как истинный юный болван, вообще не зная ничего о том, что она за человек. Эрвина позволяла ему увиваться вокруг, умело подкармливая интерес к себе, а спустя месяц согласилась выйти замуж. Лишь затем Фрид узнал, что она пыталась подобраться к нему, чтобы он помог ей преодолеть границы способностей, за которые Эрвине самой выйти не удавалось, ничего, кроме сооружения зданий разной степени сложности, ей не хотело отзываться. Фрид сразу сказал, что не в его компетенции это измерить, и она сперва разочаровалась, но потом рассудила, что быть супругой брата самого сильного и знаменитого мага в Цианеле тоже недурно – это ведь так обеспеченно и престижно. Конечно же, раз уж сам Фрид жениться не собирается – и на этом она как правило томно вздыхала. Разумеется, лишь когда супруга рядом не было.

– Не могла, – Имма выражалась лаконично, как всегда.

И была права. Она бы нарушила устав, если бы не составила ему компанию, пусть визит Фрида сюда и носил личный характер. Боевые двойки всегда должны оставаться в зоне досягаемости друг друга на случай внезапного нападения. Мало ли, вдруг прямо сию минуту где-то поблизости ставят ещё один плохо продуманный эксперимент, который закончится трагедией, если они не будут начеку. Наученные горьким опытом Мастера и Хранители сделались гораздо строже и требовательнее, наказания за несоблюдение предписаний участились и стали суровее. Да и все они убедились, что их мир даже с Крыльями гораздо более шаток и уязвим, чем казалось им в наивном ослеплении ничем не омрачённого детства. Некоторые не выдержали такого жестокого урока.

– Теперь они решат, будто между нами что-то есть, – Фрид улыбнулся самыми уголками губ.

– Мне всё равно.

Ха, только дурак, хоть немного узнав Имму, мог предположить, будто она способна хотя бы на поцелуй в щёку! Да с каменным изваянием обниматься теплее, чем с ней! Да, по молодости Фрид допустил пару фривольностей – и у него едва не отвалились руки и ноги от обморожения третьей степени! Ещё немного – и ничто их бы не спасло! И ведь это не она смилостивилась, а Мастер её заставил отменить заклятие. Больше всего Фрида впечатлило то, что она даже не возмутилась, это бы он ещё понял. Обнаглел – отхватил, всё верно… Нет, она так и оставалась королевой отстранённости и безразличия, закованной в броню своей безукоризненной самодостаточности. В её зрачках ничего не изменилось, не блеснуло и не дрогнуло, когда она припечатала его. Что же… Он по заслугам получил за свои спесь и чванство, за бахвальские заявления Мастеру в глаза о том, что навсегда останется работать в одиночестве, потому что никто не выдержит его характер, не дотянется до планки его запросов и не справится с теми темпами жизни, что он выбрал для себя. Мастер в очередной раз доказал, что его знания о мире обширнее, а сам он гораздо проницательнее Фрида.

Имма во всём превосходила его. Фрид следил за собой, ухаживал за волосами, ногтями и кожей, предпочитал дорогую одежду от лучших стилистов Цианелы, сшитую на заказ, под него и для него. Доходы, как его персональные, так и семейные, позволяли так роскошествовать. Однако, изящество и элегантность Иммы затмевали его так, будто он – неотёсанный деревенщина в обносках, доставшихся после отца и ещё человек пяти-семи. О магии вообще стоило благоговейно промолчать, вот только Имма не любила применять полную силу и никогда не выкладывалась так, чтобы при этом сломался ноготь, испортилась причёска, смялась одежда или подвернулась нога. Даже тогда, в схватке против неназываемого кошмара, она и на четверть себя не проявила. Ей всегда было скучно и смертельно тоскливо от такого количества возможностей. Поэтому во всех реестрах Фрид и значился как сильнейший маг. Нельзя утверждать, будто это приводило его в восторг, Фриду было не по себе и глубоко не по вкусу вот так находиться у всех на виду, но ничего не попишешь, пришлось смириться. Как хорошо, что данный статус накладывал не так уж много дополнительных обязательств! Положительная сторона лишь одна – закончив обучение, Фрид был теперь подотчётен лишь самим Хранителям напрямую.

– По-моему, в столице что-то начинается, – проговорил Фрид, переводя взор на неё.

– Допустим.

Она бы, кажется, не почесалась и бровью бы не повела, провались тот город в бездну. И не потому что он для неё чужой – просто не тот типаж человека, который переживает за такие вещи. Имма откровенно относилась к тем, кто, если и переживает, то лишь за круг самых близких и родных. Иначе, как она как-то раз вскользь обмолвилась, ни выдержки, ни нервов не хватит. Хорошее мнение окружающих ей откровенно было ни к чему, Имма была вполне готова прослыть чёрствой ведьмой.

– Надо бы проверить, – продолжал Фрид обеспокоенно.

– Если направят.

Фрид поймал себя на том, что она раздражает его. Кем вообще себя возомнила?! Центром мироздания?! Имма послушно следовала за ним, подхватывала его начинания, но он не мог вспомнить ни одного случая, когда инициатива исходила бы от неё.

– Там Сабра. Разве мы не можем повидать её? – настаивал Фрид, всё ещё надеясь её хоть чуть-чуть расшевелить.

Имма зябко повела плечами. Неопределённость, неоднозначность. Она терпеть не могла отсутствие расписанного до мельчайших подпунктов плана.

– Ты же знаешь. После смерти Изы она изменилась до неузнаваемости. Не уверена, что хочу пересекаться с ней. Она стала чересчур похожа на меня.

– Нет, до твоей отшибленности и заторможенности ей далеко, – буркнул Фрид.

Имма, как он и ожидал, не повелась на подначку. Иногда Фрид на полном серьёзе задавался вопросом, человек ли она вообще. Разве бывает так, чтобы кто-то не чувствовал ничего до такой степени? У него это в голове не укладывалось, несмотря на то, что многие и его самого считали достаточно сдержанным и мало вовлекающимся в события эмоционально. Товарищеские ценности были настолько же далеки и непостижимы для него, как и семейные. Однако, иногда Фрид ловил себя на том, что немного завидует той доверительности, откровенности, близости, что была между Изой и Саброй… Пока Иза не погибла, и он не увидел, что из-за этого стало с Саброй. Нет, так он не хочет, а, значит, ни к чему и прикипать к другим, чтобы произошло плохое, и они неизбежно вывернули тебя наизнанку и растоптали. Чем прочнее связь – тем больнее бьёт, когда она всё-таки рвётся.

– На их руках нет крови, а на наших есть. Я не предлагаю держаться подальше, но те юные столичные чистоплюи не поймут нас, да и вообще ничего, пока жизнь не макнёт их носами в то же самое, что и нас, – неожиданно сказала Имма.

– Да, ты права… Но разве мы и другие пары существуем не для того как раз, чтобы этого никогда не произошло?

– Иногда я думаю, что подобная опека им лишь во вред. К сожалению, законы устанавливаю не я.

Фрид едва подавил дрожь, представив, что было бы, получи Имма власть. Почему-то представлялся беспощадный деспотический режим с комендантским часом и расстрелами преступников на месте. С неё бы сталось их морозить и в таком виде выставлять на всеобщее обозрение, чтобы всем и каждому неповадно было. Да, террор под железной пятой Иммы – и Фрид не был уверен, что ему не соблазнительна такая идея. Иногда как раз этого и не хватало зажравшимся и обленившимся людям. Стимуляции, мотивации, щепотки страха. А он бы, в свою очередь, проследил, чтобы Имма не перегнула палку слишком уж.

– Ладно, будь по-твоему. Давай полюбуемся на то, во что они там превратили многострадальную столицу, – Имма вздохнула.

Имма. Вздохнула. Фриду показалось, что он ослышался, что у него начались галлюцинации. Она всё же из плоти и крови, а не из мороза, инея и снега! Обольщаться, конечно, не следовало, но открытие приятное.

Глава 12

– Пожалуйста, хватит! – Тана, задыхаясь, упала на колени.

Только что Сабра показала ей и парад молчания выживших в честь павших в неравном бою, и праздник в честь победы над монстром. Хотя победа, конечно, вызывала сомнение, раз Хранители вмешались. Они обычно выступали в качестве последнего, самого весомого и непререкаемого аргумента, когда ничто больше не помогало. Все плакали и смеялись, запускали по реке белоснежные томные лилии, отправляли в небеса магических птиц – те, у кого сил ещё оставалось достаточно для ворожбы. Цветов вообще было много, самых разных, ведь они считались символом души, эмоций и привязанностей. Поговаривали, что даже внизу росли цветы, но это вряд ли – откуда им там взяться? Хотя Сабра бы не отказалась увидеть нижний мир, как всегда любопытные дети и подростки стремятся посмотреть на что-то запретное и не показанное даже на картинках, но точно существующее, только прыгни в клубящуюся дымку, так похожую на хорошо взбитую пуховую перину, и позволь себе падать, ведь магия левитации там не действует, кто проверял – тот камнем уходил вниз и больше не возвращался. В пушистом и мягком на вид океане кремово-бежевых облаков, днём подсвеченных сверху солнцем до пронзительного светло-золотого, не было видно ни зги.

– Что случилось? Тебе больно? – Сабра не хотела сломать Тану ничем из этого, лишь пыталась дозваться до крох живого, что остались в ней. Но магия времени, стирающая границы, которые лучше не пересекать, и правда опасна. Поэтому Сабра заботливо заглянула ей в глаза, пытаясь понять состояние подопечной.

– Голова сейчас лопнет… Я горю!!! – Тана заорала в голос и, схватившись за виски ладонями, головой попыталась приложиться об мостовую. Из её глаз сами собой брызнули слёзы.

Сабра в последний миг успела остановить её от падения – когда они вынырнули, точнее, выпали из потока времени, она вновь оказалась в облике человека. Заклинание высвобождения настоящей сути было прервано той же силой, что и магия, благодаря которой они заглянули в прошлое. Силой сопротивления и, что греха таить, почти истерики Таны. Её сознание плыло, мозг кипел, а энергия грозила выйти из-под контроля. Полотно таких тонких воздействий на то, что невозможно по-настоящему вернуть, как-то изменить, поправить – вещь чрезвычайно хрупкая, и Тана нечутко, жестоко, грубо нарушила баланс между ощутимым, материальным, уже сбывающимся настоящим моментом и бледными тенями былого, краски которым придавали только эмоции Сабры и её же могущество.

Сабра только теперь получила доступ к памяти самой Таны – и увидела там обтрёпанные по краям лоскутья, кое-как скреплённые нитями, с огромными прорехами, зияющими между ними. Сейчас что-то пыталось прорасти в дырах, разрозненные куски тянулись друг к другу, взывая к тому, что было у них так беспощадно отнято. Пестрота красок возвращалась к ним, полотно медленно и явно очень мучительно для Таны восстанавливалось. Сабру обожгло пониманием – кто бы это ни сделал с её ученицей, она не простит. Она лично с удовольствием сожгла бы их до угольков! Ну, почему, почему она может так мало, и почему целебная магия ей в своё время не далась?! Сабра лишь второй раз в жизни об этом пожалела, но какие случаи это были! Сначала – когда у неё на руках лежало окровавленное тело Изы, пустыми остекленевшими глазами куклы та смотрела куда-то вверх, где не было ничего, способного ей помочь или хотя бы помочь легко уйти. Всё случилось до абсурда быстро, как-то даже нелепо, трудно представить, что твой любимый человек, которого ты всего полчаса тому назад обнимала, уверенная, что вы всесильны и бессмертны, когда действуете заодно, и вдруг он тебя больше не слышит, и ты ничего не можешь, вообще ничего. И вся магия сразу видится дешёвым фиглярством, ерундой, дёргающей мироздание за полы плаща, чтобы хоть как-то заставить его, вечно занятое, обратить на неё внимание, но, едва это происходит – хнычущей, что её послали прочь и отвесили вдобавок затрещину, отучая от навязчивости и самонадеянности. У Сабры тогда на четыре года пропали способности до последней капли, она не могла и думать о них, чувствуя неудержимое отвращение и почти ненависть к ним. Магия не вернула ей Изу, не смогла вообще ничего, ни унять кровь, ни даже помочь Сабре успеть закрыть её собой, так зачем вообще нужна эта дрянь?

Но теперь Сабра была очень рада, что вновь обрела силу, потому что с Таной, кажется, всё получилось как надо. Магия вернулась к ней, когда она поняла – лучше полюбить, неважно, в качестве кого, друга, названного брата или романтического партнёра, и потерять этого человека, чем не любить вообще. Лучше и самому умереть, полюбив кого-то или что-то, чем так и не познать это чувство. Очевидная и простая истина, до которой Сабра слишком долго доходила. Она ведь не жалеет ни об одном моменте, что пережила вместе с Изой, и все эти мелочи обогатили её жизнь, раскрасили во множество ярких цветов, а чем бы стали люди, если бы никто из них ни к кому не привязывался, боясь потери? Они были бы похожи на жука из сказки, который просидел много лет в норке и стал долгожителем по меркам себе подобных, но не испытал ни одного яркого переживания, не позволил себе ни одного стоящего поступка. Его жизнь была блёклой и однообразной, и никакого следа после себя он не оставил, никто о нём и не вспомнил, когда он всё-таки умер. Стараться ради кого-то, творить ради кого-то, быть полезным, важным и нужным – разве в этом не достаточный смысл существования? Когда художник рисует картину – разве не добивается он, чтобы и всем остальным было видно и понятно то же, что ему? Разве ему не хочется, чтобы его восприятие мира кто-то разделил? Им всем необходимо донести что-то до других. Раскрыть хотя бы малую часть себя. Знать, что каждое слово и каждый жест меняют мир вокруг… И магия им тоже дана для этого, радоваться и радовать, созидать и вдохновлять на созидание. Сабра осознала, что не может, не имеет права лишать всех и всё вокруг того, чего она ещё способна достичь для них, что в её силах дать. Иза бы наверняка настаивала на этом, если бы успела выразить последнюю волю. Она бы никогда не хотела, чтобы Сабра стала затворницей, обломком себя прежней, и начала чураться людей. Упускать столько возможностей! Они же каждый день происходят! Вдыхать аромат пекущихся через дорогу булочек с шоколадом и имбирём, любоваться на украшающие дома в центре города ленты, гирлянды, цветы и трепыхающиеся на ветру белые, канареечно-жёлтые, зелёные и голубые флаги. Знакомиться с прохожими – с девочкой, торгующей хрустальными и бриллиантовыми букетами, с парнем, который залюбовался на отражение неба и облаков в мирно и вяло текущей серебристой реке, с женщиной, расклеивающей красиво разрисованные плакаты на стене театра. И флюгеры вертятся и поскрипывают, и кто-то поёт на балконе своего дома, а какие-то подростки сидят на краю нагретой солнцем крыши, едят мороженое и болтают ногами – надо бы сказать им, что так поступать опасно. Здание, конечно, всего двухэтажное, а внизу мягкая клумба, но всё равно лучше не рисковать. Или Сабра чересчур зануда?

А в этой реальности, прямо сейчас, перед ней была эта побледневшая девочка с едва ли не отнимающей рассудок, плещущей через край мукой в глазах. Сабра не жалела и не щадила её, это вообще не входило в её привычки – но сопереживала глубоко и искренне, сама пройдя через множество моральных и физических пыток, едва не отнявших у неё всё, что она имела.

– Ли… – прошептала Тана сведёнными судорогой губами. – Они что-то сделали с ним…

– Хранители? – вопрос прозвучал риторически, Сабра почти утверждала.