всеадище мира, сырой муравейник.
Мы – крысы, на коих лишь язвы и вши.
Мы – пыльный, побитый, дырявый репейник.
Тут жалкость, бесправие, ужас и гнёт,
труды и немытость, лишь кожа и кости.
Однажды ворота для нас распахнёт
охранник иль дьявол, иль райский апостол…
Июньская жатва
Наш урожай вполне удался.
Старался мудрый садовод.
Но вдруг откуда-то вмиг взялся
вредящий ветер, грохот, скот.
И захрустели рвы, берёзы,
раздался явно хищный вой,
завыли рокот, вопли, грозы,
взметнулись вспышки, грянул бой!
И вмиг все грядки разметало,
совсем нарушились ряды,
ботва, ошмётки залетали
от всеударной череды.
И затряслись легко, нежданно
сарай, созвездье алых звёзд,
соседи сникли очень странно,
сломались радио и мост.
Так небывало и взаправду
утихли речи, центра глас,
исчезли песни и бравада,
согнулся тын в недобрый час.
Узрев их шкуры, лап касанья,
хозяин смолк иль убежал…
И мы зверям на растерзанье
остались меж их рёва, жал…
Жужжащий рой наш сад калечит.
В защитной мази. Бьёт озноб.
Свинцовый шмель летит навстречу,
вонзаясь в мой арбузный лоб…
Кошечка Greta
В глазах её серо, обычно и бедно,
хоть цвет шоколадный, почти нефтяной,
хоть волос каштаново-исчерна-медный
её украшает пахучей волной,
пускай и улыбка весельем играет,
пускай хоть резвятся морщинки, зрачки,
и всем собеседницам в такт потакает,
даруя смотрящим очей огоньки,
ресниц лепестки поднимая изящно,
так мило, по-девичьи, взор опустив,
красуясь одеждой, помадою влажной
и юным задором, какой ещё жив,
нестаростью, зрелостью, женскою статью,