беспутных мамаш и дедов, и отцов,
и льющихся матов и сперм, оскорблений,
взаимных обид и колёсных шумов,
всеобщего глума и въедливых звуков,
ненужного гама и бедных умов,
разбитых бутылок, строительных стуков
и кашля, изанусных брызг и ветров,
моторного рокота, волчьего воя,
смердящих помоев, сгнивающих дров,
баранов, свиней и ботинок, разбоев,
замызганных деток, согнувшихся вдов,
девиц, пацанья, позабывших приличья,
обрюзгших и пьяных монахинь, попов,
утерянных совестей, туфель, наличных
и луж, и траншей, захудалых дворов,
"колбасок" людских и коровьих лепёшек,
убийц, забулдыг, исхудавших телков
и подранных крысами котиков, кошек,
хибар и дырявых сараев, холма
и ржавых телег, и раскиданных тачек,
кривых сорняков и объедков, дерьма
живу, будто жёлтый, святой одуванчик…
Персидская примеряющая
Женщина с южной, простой красотою
и с материнским ответом на труд,
с поиском и наслажденьем собою,
вкрадчивым слогом, что ей так идут,
статно вошла, с одобрительным видом,
с карей причёской, каштанностью глаз
и с покупательским всеаппетитом,
вдруг одарила приветствием фраз.
Смуглою кротостью дух приманила,
впрочем, и силу, что вьётся внизу,
и вопрошаньями чуть притомила
средь повелений, листаний и сумм.
Страстным изгибом, замеченным тайно,
помощью в тканых, монетных делах
думы мои закружила так стайно,
чуть бы ещё, и с ума бы свела…
Вызволив всё, что желанье решило,
выдав добытый, цветастый расклад
диве до разных приятностей милой,
я завершил обязательный акт.
И дозволяя коврам завернуться,
вновь источая вниманье, добро,
и обещая наутро вернуться,
вышла в осеннюю сизость, тепло…
Олесе Бурдыкиной
Черепки – 19
Небесные струны – следы самолётов,