ищу забытья в простоте.
Я пьяный, в дремоте и лысый.
О, шл*ха, так рад я тебе!
***
В маске возможно с собой говорить,
не улыбаться дурацким прохожим,
мат и приветствие соединить…
Год двадцать-двадцать на чудо похожий!
***
Страницы рассказа, как жести листы.
Портреты, пейзажи – ковровые ткани.
Трагичны и так откровенно чисты
истории смыслы, подсмыслы и грани…
Пострадавший
Щербатой аллеи подгнившие пни
воняют бедою, гнилой сердцевиной.
Бордюры, что тянутся с длинью стены,
мне кажутся дёснами, челюстью длинной.
А флаги, рекламы – тряпицы, бинты.
Подтёками, брызгами слюни и рвота.
А мысли, обиды, как будто винты,
вживлённые в ум на два-три оборота.
Подбитые щёки, надбровья стены.
Затоптанных твердей бетонные глади.
Как будто случилась дуэль без вины,
иль всё же с причиной. Чего только ради?
Решётка забора, как брекеты рта.
Разбитой губы отколовшийся выкус.
Синячные боли, отёк, чернота.
И колья оград, и неправильный прикус.
Промятая шляпа порезанных крыш.
И трав перепаханных рвётся рубаха.
Настолько ужасен портрет среди жиж,
как будто бы череп, свалившийся с плахи.
Старинный и драный, и грязный диван,
как капа, упавшая в ходе сраженья.
Притихшая улица. Дымкой туман.
Помятый пейзаж, чей итог – пораженье.
Героя с победой не видно нигде.
Минувшая драка не знала ни грани.
Похожее было на божьем кресте…
Лишь ветер и ливень излечат те раны.
Неразлюбивший раз любивший
Асфальт конопатый листвою.
Шагаю по чёрному шву.
Зеваю – неслышимо вою,
и так незаметно живу.
По жиже кисельной плутаю.
Все лужи – осколки зеркал.
Лишь кофе, вином распаляю