затихший душевный накал.
Все женщины пресны, похожи
и так не похожи на ту,
какую вселенским подкожьем
любил и доселе люблю,
что где-то в столичной границе
цветёт, забывая меня…
Я ж вижу провинции лица,
что в злобах, бездумьях, тенях.
От всех отдаляюсь всё глубже
мыслительной, тельной волной.
Она стала знатною, с мужем.
И я оттого весь больной.
Вовеки себе не позволю
искать и мешать, и просить.
Внутри рву и режу до боли -
и это мешает доплыть
до моря, до стен океана
с худыми краями и дном.
Скучаю по ней несказанно
и так беспрестанно, хмельно.
Быть может, посмею однажды -
последне её разыщу
средь тихих и бледных сограждан,
что в сердце хранил – расскажу…
Со страхом пройдя одиноко
по старым аллеям, кустам,
узрю вдруг её слёзнооко,
приветствие сронят уста.
Увижу средь лиц галереи
её я в овальном окне,
на мраморной, траурной рее
в кудрявой, святой седине…
Татьяне Ромашкиной
Утром, по жёлтой листве
Иду я, по бывшей любви заскучавший,
и множу раздумья, плевки и шаги.
Ах, музыка листьев осенне-опавших,
как райские звуки кусочков фольги!
Я слышу шуршанье пылинок о камни,
потрески валежника, стайки собак,
протяжный минор в головах моногамных.
Навис надо мною свинца полумрак.
Различные всхлипы, касанья объятий
даруются слуху, входя в этот слух.
Заметен мне ропот чужих неприятий
на мой оживающий с воздухом дух.
Взираю на зависть соседей по миру
к той радости, что я обрёл у лица.
Я чую их дурь, перекаты их жира,