губами, что, правда, на вид так вкусны,
и явно большою поклонничьей ратью,
и думами лёгкими, что не грустны,
молочными формами, страстью изгибов,
манящей хитринкой, богатством вещей,
набором нарядов, мелодий, флюидов,
чертами восточной султанши, ничьей…
Но всё же, в очах легковесные грёзы,
с секретом иль темью пустой, немечтой.
Как будто бы в них не бывали и слёзы,
а вот уж без них человек – есть ничто…
Березиной Тане
Bellissimo
Внимает рисунку желающий взгляд,
страстями и жаждой объятый…
Царит увлажнённый и гладенький лад
под кружевом сетчатым, снятым.
И бежевый запах так мокр и мил,
так розов, желаем до неги.
В него бы смотрел я, его бы я пил
всей жизни оставшейся вехи!
Смотря, как на рану от лезвий, меча,
её зализать я желаю,
держа пред собой, на себе, на плечах,
вкуснеющей влаге внимая.
Всеженский и мужеский, лакомый акт
под белым шатром, этажами!
Пред действием новым чуть низкий антракт,
что сказка во рту, пред глазами!
Как будто корабль нашёл свой причал.
Вкусил сок, дойдя до порогов.
Ведь если бы не было девьих начал,
то не было б вечери, Бога!
Чудесное зрелище! Истинный дар
с неведомым запахом цедр!
Готов я, испив сей медовый нектар,
к солёному золоту недр…
Просвириной Маше
Камешек
Тут жёлтый тальк, осколочья бутылок,
людские хмурь, безумие и слабь,
ветра в лицо, под юбки и в затылок,
и тротуаров кривь, проплешины и рябь.
Тут сетки паутин, в них ссохшиеся мушки,
и смерти пауков внутри голодных птиц;
и выклевано всё из раковин краюшек
под отзвуки плевков, паденья черепиц.
Тут немота простуженных иль мудрых,
и ржавый скрежет выцветших дверей,
рутина, бренность ночью, днём и утром,